Бро - Валерий Петрович Большаков
Я точно знал, что мы, молодожены, вылетим в Прагу и проведем в ЧССР две незабываемые недели. Будем прятаться, раскулачивать местных наймитов — отбирать оружие и пускать в расход самих агентов империализма. Будем убегать и догонять — по узким мощеным улочкам или по склонам Татр, это уж как придется. Будем брать на мушку и жать на спуск.
«Будем!» — подумал я с ожесточением, а вслух сказал:
— У тебя нету какой-нибудь старой книжки? Чтоб сидеть у торшера, читать и не думать о всякой тошной фигне?
Марлен заглотил последние дольки помидоров, выбеленные сметаной, и призадумался.
— Слу-ушай… А ты меня натолкнул на хорошую мысль! Дед, знаешь, где старые книги хранил? Собрал однажды тома с книжной полки — и в мешок! А мешок — на чердак. Все равно ж, говорит, трижды читано! А выбрасывать — грех. Пошли, глянем?
— А нас пустят? — засомневался я.
— И он еще спорил, что не интеллегузия! — фыркнул Осокин. Пошли! Будешь тут…
И мы пошли.
* * *
Дом на Профсоюзной, где жили дед и баба Марлена, стоял в ряду других, но казался выморочным. Ни звука, ни огонька. Двор травой зарос, и забор обветшал…
— За мной, — сказал Марлен, и храбро отворил калитку на разболтанных ржавых петлях.
Громко постучав в дребезжащее окно, он даже эха не вызвал в ответ — звуки просто канули в пустоту.
— Да пошли… — сдался я.
— Цыц!
Неожиданно скрипнула дверь на веранде, и на крыльцо выбралась древняя старушенция.
— А-а, Марлен… — проскрипела она. — Заходи, хоть человечьим духом запахнет…
— Некогда нам, теть Даш! Надо еще девчонкам ужин готовить. Теть Даш, можно, я дедушкины книжки возьму?
— А? Да бери, конечно… Привет Алене передавай…
Бабуся убрела в затхлое тепло пятистенка, а мы с Марленом взобрались по узкой деревянной лестнице на чердак. Оструганные балки, да стропила казались совсем свежими, отсвечивая желтой древесиной. Пахло пылью и кошками.
— На месте! — довольно воскликнул бро, заглядывая в дерюжный мешок. — Выбирай!
— Ух, ты! Как на книжном развале!
Я сунул под мышку «Атомную крепость» Цацулина и «Властелин мира» Дашкиева.
— Порядок! А это что?
На дне мешка обнаружилась старая сумочка из заскорузлой, растрескавшейся кожи. Внутри лежала толстая пачка писем, перевязанная лохматым шпагатом.
— Ни фига себе… — пробормотал Марлен, разглядывая находку. — Это ж мамины письма! Ох, ты… За тридцать шестой, тридцать седьмой… Вот за сороковой — она в том году вернулась в Приозерное… А вот за тридцать девятый! Мама сюда писала из Дровни, бабушке… Моей бабушке…
— Можно? — голос у меня осип, а сердце забухало.
Чудилось, что истоки тайны совсем близки.
— На! — бро сунул мне в руки стопочку серых конвертов.
Облизав губы, я перебрал их. Марлен родился в сентябре, а Лида Осокина была на пятом месяце, когда разошлись временные потоки. Отнимаем… Вот нужный штемпель! Отправлено в последние дни апреля. Я осторожно вынул письмо — обычный шершавый листок из тетрадки в линеечку, загнутый по краю, чтобы влез в конверт.
«Здравствуй, мама!
Во первых строках своего письма хочу сообщить, что все у меня хорошо, я здорова. И тетя Таня тоже. Она сказала, что хочет съездить тебя навестить…»
Не то, не то… Я лихорадочно перебирал глазами корявые строчки, выписанные чернилами. Вот!
«…Только врач какой-то странный был, и медсестра тоже. Не в белых халатах, как раньше, а в чем-то непонятном и блестящем, словно их ртутью вымазали. Помнишь, когда я градусник разбила, и папкину гильзу ртутью намазюкала? Вот так и эти. Срамота! Стоят оба, будто совсем раздетые, и машинки у них какие-то с лампочками. «Не бойтесь, говорят, Лидия. Мы, говорят, хотим, чтобы ваши сыночки здоровенькими родились, потому как у них предназначение!»
Какое, говорю, еще назначение? А они мне по животу той штукой с лампочками водят, серьезные такие, и молчат. Я опять: «Двойняшки у меня, что ли?» А они: «Можно и так выразиться…»
Я потом весь день сама не своя была. А сегодня пришла, а там опять все в белых халатах, и никаких этих штук с фонариками…»
Дальше Лида передавала приветы многочисленной родне, и я передал письмо Марлену.
— Читай.
Глаза у бро нетерпеливо заскользили, и вдруг замерли. Мои губы сложились в усмешку. Дошел до нужных строк!
Осокин медленно, шевеля губами, перечел послание из прошлого, и поднял взгляд на меня.
— И кто это был? — его голос просел хрипотцей. — Инопланетяне?
— Бро, пришельцы не изъясняются по-русски. У них в ходу, знаешь, линкос всякий или, там, космолингва.
— Да ну тебя… Или это наши были? Только из далекого будущего?
— Может, и так, — усмехнулся я. — Правды все равно не узнаем. Пошли, хоть картошки поджарим девчонкам. Голодные же придут…
Глава 11
Глава 11.
Пятница, 6 июля. День
Ленинград, улица 5-я Советская
Уговорить Коняхина было несложно, главред и сам загорелся — человеком он был, хоть и боязливым, но увлекающимся. Нет, поначалу идею мою — взять интервью у Эдиты Пьехи — он встретил кисло. Опять, мол, для «Комсомолки» стараешься?
Да нет, говорю, для «Флажка»! Москвичи пусть сами информацию добывают, а вот женщинам Приозерного, да и Дровни, приятно будет, если знаменитая певица расскажет о своей жизни не для всех, а именно для них.
И отправился я в командировку…
Ну, на те грошики, что выдали в бухгалтерии, рассчитывал не особо — и свои капиталы имелись. Тех деньжищ, что я приволок из будущего, должно хватить надолго.
Так что корреспондент районки вылетел ранним утром в Ленинград, а днем уже шагал по Лиговскому проспекту. Солнце пригревало, и желтые бочки с квасом, расставленные в стратегических точках, умиляли — жаждущий, да не минует. Не сказать, что меня так уж одолевала жара, но я-таки соблазнился маленьким бокальчиком холодненького, сладенького кваску.
Полная фигня ваша «Пепси-кола»! Фирменных ларьков, разрисованных в цвета американского «дринка», тоже хватало, и к ним толпились наивные очереди. Советский народ желал причаститься буржуинских радостей, а вот бывалый дед, сдувая квасную пену с гигантского бокала, ворчал, косясь на внука, смакующего «Пепси» из гладкой бутылочки: «Сплошная химия…»
Устаканив водный баланс
