Клодет Сорель - Саша Виленский
Наконец та подняла веки. «Ого! — подумала Клодет. — Вот это глазищи!» Серые, огромные, да и оказалось, что никакая это не женщина, совсем еще девушка, только сильно истерзанная.
— Как вы себя чувствуете? — спросила Елизавета Андреевна.
Девушка помотала головой, мол, вроде ничего себе. А может и нет — не поймешь.
— Барышни, что же вы стоите? Принесите ей одежду какую-нибудь!
«Барышни» ринулись в свои комнаты, притащили белье, блузки, юбки, чулки, теплую шаль. Туфли ей подошли юлины — нога у гостьи была побольше, чем у Клодет.
— Молодые люди, — не предвещающим ничего хорошего голосом позвала Елизавета Андреевна. Вошли молодые люди во главе с Александром Михайловичем.
— А теперь потрудитесь объяснить, кто эта дама? — и Елизавета Андреевна повела рукой в сторону девушки, которая мелкими глотками пила теплый чай, расположившись с ногами на диване. В чай Александр Михайлович щедро плеснул заветной жидкости.
Андрей и Роман переглянулись. Потом Роман сделал шаг вперед, вытянул из нагрудного кармана френча небольшой мешочек и высыпал на стол горку прозрачных камешков. Клодет и Юлия переглянулись. Елизавета Андреевна охнула. Девушка на диване что-то простонала, сжалась, втянула голову.
— Это?… — Елизавета Андреевна вопросительно посмотрела на сына.
— Бриллианты, мама. Бриллианты царской семьи.
— Ты хочешь сказать, что это…
— Судя по всему, перед вами Ее Императорское Высочество Великая Княжна Мария Николаевна Романова, третья дочь Государя Императора Николая Александровича.
МОСКВА, ЛУБЯНКА, СЕНТЯБРЬ 1934
Как и договаривались, Кузин вызвал странную подследственную на допрос, выждав для пущей важности не пару дней, а целую неделю. Пусть посидит, подумает, сговорчивей будет. Ему было даже немного жалко эту Иванову-Васильеву, все же тюремная еда, знаете, не вершина кулинарного искусства, а передачи ей получать было, судя по всему, неоткуда. Но, с другой стороны, а что, сам Кузя в ресторанах питается? Нет, точно такую же баланду ест, можно сказать. Только ему ее не приносят прямо в камеру, а приходится совершенно добровольно идти в предприятие общественного питания. И передач ему не носят. Родители умерли, а сестра со своей семьей далеко. Так что он тоже и рад бы домашних котлет поесть, да вот нету.
Иногда Никита думал, что хотя бы ради этого стоило бы жениться, но, представив, что его комнату придется делить с какой-то женщиной, да не неделю, не десять дней, а постоянно — с дрожью отказывался от этой идеи. Призрак огненного борща, кипящего на керосинке, расплывался и таял, вытесненный призраком развешанных повсюду пеленок, бессонных ночей, заполненных криком младенца, постоянного влажного пара от булькающих в кастрюле подгузников. Насмотрелся у Финкеля, наслушался, как орет на того жена, не стесняясь ни сослуживцев, ни бога, ни черта, видел как нельзя ни папиросу выкурить, ни выпить в свое удовольствие. Всей и радости, что при кормежке — да и то не всегда. Ну, и половые проблемы решаются. Впрочем, тоже не всегда.
И ради этого жениться? Нет уж, спасибо, он с этим погодит. Столовский борщ, конечно, домашнему не чета, зато Кузя свободен, как птица и не засиживается специально на работе допоздна как Финкель. А для решения половых проблем есть милые москвички. Правда, редко — нет у него времени на ухаживания, но ведь случается же! Ну и подростковый способ быстрого разрешения от тяжести в паху тоже никто не отменял.
Так что — Кузин тряхнул головой: эк его занесло в мыслях-то! — жениться мы погодим, и не будем торопиться жалеть подследственную. Ничего страшного, от тюремной еды никто не умирал.
Позвонил Финкельштейну, позвал посмотреть на «принцессу». Тот как всегда шумно ворвался, плюхнулся на стул, специально принесенный — у Никиты в кабинете было только два стула, один для него, второй — для допрашиваемых. Закричал:
— Что, Кузя, без Финкеля — никак?! — и заржал довольно. Ну что за человек? Попросили тебя помочь, так и помогай. А не хочешь — откажись, никто тебя не осудит. Нет, вечно ему все оборжать надо.
Завели подследственную. Надежда Владимировна бросила взгляд на незнакомого чекиста, но никак не отреагировала, мало ли людей на допросах присутствует? А Кузин вновь поразился, какие у нее огромные глазищи. Серые, влажные, то, что называется, «с поволокой». Наверное, мужиков с ума сводила по молодости. Так посмотришь — вроде ничего особенного, в профиль так вообще чуть ли не старуха, а как поднимет ресницы — внутри что-то дергается. Тьфу, какие мысли в голову лезут! Все, Никита Кузин, надо работать.
— Надежда Владимировна, — начал помощник оперуполномоченного. — В прошлый раз вы отказались ответить на вопрос, как вы выжили после расстрела в доме Ипатьева в Екатеринбурге.
Она покачнулась на стуле, но ничего не сказала. Сидела прямо, не горбясь. Все эти, из бывших, так сидят.
— К этому вопросу мы еще вернемся, вне зависимости от вашего желания, — сурово изрек Кузя, аж самому понравилось. — А пока давайте выясним: каким образом вы после отбытия срока в СЛОН, оказались в Ялте. И с какой целью.
— Вы же знаете, — Иванова-Васильева сидела неподвижно. — Я вам говорила: хотела выехать за границу к родственникам.
— Не выехать, а бежать! — уточнил Кузин.
— Пусть будет «бежать». Какая разница?
— Большая. Выехать — это законное действие с разрешения советского правительства. А бежать — преступление.
— Почему преступление? Если мне не дают выехать за границу, если мне не разрешают жить там, где я хочу, что мне остается делать?
— А в Советском Союзе вы жить не хотите?
— Не хочу.
— Почему? — изумился Кузин и посмотрел на Финкельштейна. Тот кивнул головой, мол, крути ее, крути. Правильно, вот тебе и контрреволюция.
— Потому что мне здесь не нравится.
— А за границей, значит, нравится?
— Скорее всего, да. Я давно там не была, но, думаю, что мне в любом случае там будет лучше, чем здесь.
— Да чем лучше-то?! — вырвалось у Кузина. Так, спокойнее, спокойнее, без эмоций.
Надежда Владимировна пожала плечами.
— Во всяком случае, мне никто не будет там ограничивать свободу передвижения, и я смогу сама выбрать себе место жительства и способ существования. Вы же не будете утверждать, что после всего этого вы меня отпустите, и я спокойно поеду в какую-нибудь Пермь, правда? Вы же меня в любом случае не выпустите отсюда, просто одну тюрьму я поменяю на другую, вот и все. А я не хочу в тюрьму. Я, знаете ли, гражданин следователь, там уже была. И неоднократно. Мне бы в какой-нибудь Перми пожить. А лучше — в Ницце. Вы бывали в Ницце,
