Владимир Васильев - Грёзы о закате
Все вышли, а пёс лёг у открытой двери баньки, охраняя хозяина. Для пьяненького гридня самым подходящим было болеутоляющее зелие, настоянное на раке. Когда гридень впал в полное забытьё, целитель, осторожно прощупывая, выявил для себя примерную картину закрытого перелома. Он совместил кости для сращивания, обмазал ногу ромейской мазью, еще раза три-четыре проверил, поправил совмещение костей, наложил лубки, закрепил-зафиксировал их и обтянул ногу убрусом. Довольный своей работой, сказал вслух:
- И жить, и бегать будешь! И прихрамывать!
Гридень слабо постанывал в забытьи.
Уложив свои инструменты и мазь в суму, лекарь вышел из баньки, и, найдя воеводу, доложил ему:
- И жить, и бегать будет! Но надобен ему покой. Лежать - не ходить!
Боярин просиял:
- Оногды сей гридень жизнь мою спас в битве с данами! Прими от меня в награду.
Воевода передал небольшой мешочек с серебром лекарю, а тот, приняв мешочек, спросил:
- Скажи-ка, боярин, взял ли ты мужиков от Вревки-селища?
- Пятеро таких.
- В прошлом году мор прошёл у нас, многих мужиков Мара забрала. Прояви разум, боярин, освободи мужиков, а награду эту я тебе верну.
Воевода кликнул ближайшего гридня и приказал привести молодых из Вревки. Когда те подошли, спросил их:
- Кто из вас, отроки, ещё не женат?
Отозвались трое молодых.
- Этих я забираю! На Киев пойдём, а там невест много! Двоих отдаю. Благодарите, мужики, своего благодетеля. А серебро, мил друже, себе оставь! Прощай, лекарь!
Ведислав, обрадованный неожиданным и удачным для селища оборотом дела, с воодушевлением ответил:
- Прощай, боярин, береги себя и молодых наших!
Мужики, казалось, были недовольны избавлением от службы, а Тешка, самый непутевый из Вревки-селища, даже слезу проронил. Ведислав урезонил непутёвого:
- На кого ты, Тешка, семью хотел бросить? Пропадёт без тебя и жена и Янка, доча твоя! Горе ты луковое и неразумное! Бегом, мужики, по домам своим!
Ведислава задержали местные из Большого селища, что широко тянулось и за стенами крома по-над Великой рекой. Узнав о его приезде, прибежала расстроенная баба: у сына образовался нарыв от пореза. Дело и правда требовало срочного вмешательства: нарыв на пальце вздулся и уже приобрёл багряно-красный оттенок. Руки у мальчишки были чёрными от грязи. Ведислав накалил иглу на огне от лучины. После обработки и прокола выдавил гной, обмазал палец мазью и, срезав кожуру с листа столетника, наложил его на место нарыва и перевязал палец, да наказал матери смотреть, чтобы дети мыли руки.
Уже начало смеркаться, когда Ведислав отправился в обратный путь.
На краю селища не были слышны ни команды, ни выкрики со становища: новобранцы, должно быть, угомонились.
Ведислав, узрев днём размашисто устроенное становище, теперь с горечью осознал, что мир разрозненных селищ не сможет противостоять организованности и военной силе пришлых варягов. Его начали терзать сомнения! Вряд ли его новый друг, а по сути, спаситель что-либо сможет изменить. На службе у ромеев лекарю довелось видеть действие ромейского огня. Верно, те пушки, о которых рассказывал Алесь, в чём-то сходны с ромейским огнём. Ведислав вздохнул от душевного расстройства, накатившего на него.
Обозревая двор дома в конце селища, Ведислав заметил мужика, застывшего в какой-то своей думе. Мужик не обращал внимания ни на проезжавшего мимо Ведислава, ни на свою жену. Женщина обняв мужа, всхлипнула, и до Ведислава дошло, что он стал свидетелем ещё одного горя: из этого дома забрали сына в дружину. А горше такого горя для отца и матери разве что смерть...
Перевозчика на месте не было. Ведислав, усевшись на берегу, стал поджидать его. Пёс, не знавший иной клички, прилёг на траве рядом. Под всплески рыб, играющих в воде, на Ведислава нахлынули тревожные предчувствия грядущих бед.
Перевозчик заявился поздно и под хмельком. Спросил:
- Может, заночуешь?
- Поеду. Тошно мне от вида ворогов.
- Всем тошно, - ответил перевозчик.
ЭПИЛОГ
Ему показалось? Нет, не показалось: его разбудил детский плач. Эх мамаша! Да дайте же ребёнку грудь! Или пустышку. Плач внезапно прекратился. Слава богу! Алесь открыл глаза и не понял, где он. Нестерпимо хотелось пить. В следующий миг его осознанного бытия позыв от переполненного мочевого пузыря задавил желание, возникшее в обезвоженном организме.
В светлицу сквозь застеклённое оконце в стене проникал солнечный свет, освещая бревёнчатую стену. Первый диалог с собой был короток: "Откуда же здесь стекло? И кровать с никелированными спинками?" -- "Да, княже, похоже на то, что тебе всё пригрезилось!" -- "Если пригрезилось, почему так отчётливо всё или почти всё помню?" -- "Это поначалу. Проснулся - помнишь. Потом забудешь." -- "А тихо то как! Неужто я в деревне?" -- "Похоже на то."
Алесь с большим трудом сел на кровати, спустив ноги на пол. Надо было срочно найти местный нужник. Невыносимо для организма, когда этак невтерпёж! Рядом с кроватью на полу он обнаружил детский горшок. Наполнил сей сосуд почти доверху. Задвинув горшок под кровать, хотел было встать, но ноги подвернулись, и он упал. Минуту-другую лежал на скоблённом и чисто вымытом полу. Наконец-таки осмысленно увидел, что отрастил бороду, и это оказалось для него неприятным откровением. С большим трудом поднялся и, узрев кувшин на столе, с другой стороны кровати, направился на полусогнутых к столу, опираясь руками на матрас, спинку кровати, снова на матрас. Путешествие вокруг кровати, слава богу, прошло без приключений. С жадностью выпил полкувшина тепловатой воды, хотя мог бы и больше. С трудом поставил кувшин на стол. Там лежала большая губка, служившая, очевидно, для обтираний, а также оловянная миска с остатками куриного бульона и какие-то кастрюли и стеклянные банки. От посудин, особенно от той, что под кроватью, резко попахивало. Запашок из-под мышек, да и от всего давно не мытого в бане тела и желтоватого в промежности нательного белья, одуряющий для обоняния, ясно подтверждал, что болел он долго. Безуспешно пытался припомнить, как он оказался в этой избе, но не вспомнил. Как же он сожалел во сне о своей неспособности что-либо забывать! Сейчас он осознал, что в его памяти образовался некий провал. Долго же он болел, судя по бороде.
Тёплый летний свет, лившийся сквозь оконце, манил, но "попаданец" после путешествия вокруг кровати чувствовал себя обессиленным, а потому решил: "Чуть позже". И возобновил прерванный диалог с собой: "Вожделенный Закат ты, княже, так и не узрел в видениях." -- "А жаль! Остров Руян остался для меня неведомой землёй." -- "Не только для тебя. Как говорит Андрей, историк и любитель пива, этот остров - terra incognita для всех европейцев. Туристы, что посещают Рюген, смотрят, но не видят, что там таится. Как, княже, убедился, что альтернативы истории быть не может?" -- "Да уж, это точно. Весь тот бред и фантазии - всего лишь конструкты моего воображения. Однако ж складно придумывал. Причудливо. Оклемаюсь - и фантастику начну писать."
Некий шум и шаги по лестнице прервали внутренний диалог. Дверь отворилась, и на лице вошедшей пожилой женщины, показавшейся ему в первое мгновение мужеподобной, отразилось неподдельное изумление. Женщина, одетая в длинный деревенский сарафан, попятилась и закрыла за собой дверь. Было слышно, как хлопнула ещё одна дверь.
Вернулась не одна. Привёла мужика, а вернее сказать, старика. В отличие от женщины, он казался не худым, а усохшим, и старенький мундир без погон и пуговиц был ему великоват. Женщина присела на кровать и не сводила с Алеся глаза. Она была и моложе и кряжистее по сравнению с мужем. "В молодости, наверно, на железной дороге вкалывала" - с этой мыслью Алесь попытался спросить, кто они такие?
Вместо ясного вопроса слабо прозвучал хрип:
- Хто вы? Хде я?
- Володимир я Сергеич. Моя жена, подруга дней моих суровых Любовь Александровна. Вологодские мы.
- В Вологде, значит?
- Вологодский - моя родовая фамилия. Хутор наш Неелово. Как тебя звать-величать, сынок?
- Зовите меня Алесем. Алесь Буйнович. Инженер я. Металлург. Скажите, давно я у вас? И как оказался здесь?
- С осени. Я тебя Алесь в болотце нашёл. По следу видел: ты долго полз, а в болотце попал - и застрял. Болотина та от нашего хутора неподалёку. Привёз к себе и думал, как проснёшься, в больницу тебя везти. А ты всё спишь и не просыпаешься. Призвал знахаря нашего, фельдшера, и он определил, что у тебя летаргия, и посоветовал не везти в больницу. Ухода там нет, а без ухода, дело известное, быстро можно концы отдать и в вечное плавание отправиться. Тако решили оставить тебя. Спал ты уж очень беспокойно всю осень, зиму и весну. Мы тебе лежак возле печи поставили. А в начале лета сюда в светёлку перетащили... Сейчас баньку приготовлю, приведём тебя в божеский вид.
