Анатолий Логинов - Три танкиста из будущего. Танк прорыва времени КВ-2

— Вольно, вольно. Вы тоже сегодня тренируетесь в вождении, Борис Алексеевич? У вас же вроде парковый день?

— С разрешения командира батальона выполнили парковый день вчера, сразу после смены с караула. Сейчас на учебно-боевом танке проводим занятия по вождению с отстающими мехводами.

— Ясно. И много таких?

— Двое, товарищ инженер-майор.

— На «седьмом» приехали, вижу. Как он, с вашей точки зрения?

— Ничего, облазили его вчера весь. Видимых дефектов нет. Надо бы, конечно, подбой сделать, как на вашем «Рыжем», пока еще не успели.

— Да, подбой — это проблема. А… погодите-ка, а что это там такое?

— Так это Семенов нарисовал. Медведь. Прикажете убрать?

— Да нет, почему же. Вот только лапы у него чуть-чуть не так нарисованы. Х-ха, смешно…

— Очень смешное вспомнили?

— Да, лейтенант. У моего знакомого маленькая дочка любила медведей рисовать. И подписывала всегда «Превед, медвед!». И лапы он у нее всегда вот так держал…

Показываю. Смеемся. Тут меня замечает и старший лейтенант Люшкин, командир танкового взвода учебной роты, закончивший воспитание нерадивого механика-водителя. После обмена приветствиями отходим чуть подальше от ревущих на трассе КВ-2 и двух трофейных «двоек» и трех танкеток, на которых вовсю тренируются водители. А заодно — и танкодесантники. Хорошо, что поручни наша ремонтная рота первым делом наварила. Делаю несколько замечаний по организации занятий, благо старые знания вспоминаются сами собой. Интересно устроен человеческий мозг. Думал, что все уже давно забыл, а тут вдруг необходимые данные и навыки всплывают чуть ли не лейтенантских времен. Ничего, оказывается, не забылось, все где-то хранилось до времени.

Еще немного наблюдаю за тренировками, особенно за посадкой и высадкой танкодесанта. Да, прыгать с ревущей и замирающей на короткое мгновение машины не так просто. Хорошо, что пока за все время тренировок только двое пораненных, один руку сломал и один ногу вывихнул. А ведь и хуже могло бы быть, все же пограничники и стрелки НКВД кое-какую подготовку имеют…

Мои наблюдения прерывает посыльный — Андрей в штаб вызывает. Значит, скоро выезжают в Бровары, в штаб фронта.

— По дороге встречаем идущего пешком нашего особиста, капитана Стониса.

— Здравствуйте, товарищ капитан! В штаб? Садись, подвезу.

Разговариваем о том о сем. И тут мне в голову приходит одна идея.

— Ян Артурович, а вы вчерашнюю речь товарища Хрущева внимательно слушали?

— Ну-у, думаю, та. Старался. Хорошая речь, нужная.

— Это да, политически правильная и вдохновляющая речь. Только вот боевой эпизод мне что-то такое напомнил. Пытался вспомнить и не могу…

— Не помню. Вам кажется, что-то важное в этом эпизоде ееесть?

— Да и не знаю. Просто вот застряло в голове, что где-то я подобное читал, очень давно. А где, не вспомню никак.

— Бывает, таа. Нет, я тоже не помню, но после ваших слов тоже кажется… — Особист задумался.

Тут пришлось прервать разговор, подъехали мы к штабу. Попрощавшись, расходимся. Я к Андрею в кабинет, а Стонис к себе, в помещение Особого отдела. Интересно, что думает внешне невозмутимый и неторопливый прибалт о моих словах? Ладно, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Семен пребывал в полной прострации от столь глубокого и реального погружения в прошлое. Теперь перелет на самолете в Москву, казавшийся ему пыткой, вспоминался как полет на сверхкомфортабельном «Боинге». К тому же длился тот перелет всего-то сутки. Зато теперь третьи сутки со скоростью, ненамного, на взгляд Семы, превышавшей скорость пешехода, трясся старенький скрипучий вагон, полный людей, бьющих в нос запахов и шумных разговоров. Признаться честно, запахи перестали доставать Сему уже к вечеру второго дня дороги, а вот шумы, да еще неудобная деревянная полка, похожая на сиденья в старых электричках, — да. Теперь-то до Семена дошло, почему Сергей заставил сержанта Рогальчука тренировать его в скатывании шинели и зачем вообще ему навязали летом эту, кажется, совсем ненужную вещь. Да, хороша шинель, и укрыться, и под себя подстелить. Правда, и то и другое не слишком комфортно, зато все равно лучше, чем без нее. А уж спать на голой деревянной полке без шинели — это вообще из разряда йоги. Хотя многие аборигены спят, и ничего. Привычка, видимо. Интересно, конечно, ехать по такой допотопной дороге. На каждой станции толпа бежит и выстраивается в очередь за «кипяточком», в открытое окно при перемене ветра вполне может ворваться тяжелый паровозный дым, оставляя везде хлопья сажи, а на каждой станции состав застывает, дожидаясь, пока паровоз воду наберет.

Нет, ну это надо же, опять встали. Понятно, опять водой заправиться надо, а тут уже целая очередь. Впереди два армейских эшелона с техникой на платформах, и их, естественно, опять вперед пропустят. Интересно, что за кипятком никто не бежит, все надеются, недолго стоять придется? Впрочем, вполне может быть. Ближе к фронту теперь, судя по прочитанному, поезда будут меньше стоять на станциях и быстрее ехать на перегонах.

И немецкую авиацию ждать придется, не зря на станции батарея зениток развернута.

Самой же страшной пыткой для Семы как человека информационного века было сенсорное голодание. Никаких книг, одна купленная по дороге газета «Правда», которую он в первый же день прочел от корки до корки. Теперь она, прочитанная уже по три раза, пошла на импровизированные скатерти для еды. Паек, взятый в дорогу, был неплох и часто привлекал внимание попутчиков. Гостеприимный Сема угощал всех, пока распоряжаться продуктами не стал сержант Томилин. При очередной посадке-высадке попутчиков он тихо, но внятно объяснил Семе, что того, что у них есть, может не хватить даже им, а ближе к фронту, возможно, и по продаттестатам ничего получить нельзя будет. Поэтому сейчас они старались закусывать экономно, не отличаясь от соседей.

Сема, подумав о еде, печально вздохнул, а в животе предательски заурчало. Он осмотрелся, но понял, что никто этого даже и не заметил. Томилин спал, как он говорил, «набирая норму перед фронтом». Сидящие ближе к проходу пассажиры опять оживленно обсуждали политику. Вообще, Семена очень удивляло полное отсутствие страха перед всемогущими «органами». Читая в свое время повести и рассказы об этой эпохе, он представлял себе зашуганных, боящихся слово вымолвить лишний раз людей, постоянно про себя вычисляющих, а кто из окружающих может быть сексотом ГБ. Ничего подобного. Нет, таких сплошных энтузиастов и весельчаков, шпарящих лозунгами, как в фильмах, тоже не было, но никто не задумывался, начиная обсуждать политику или решения правительства. Почти не говорили о партии, об органах вообще не вспоминали. Ну, а сейчас что обсуждают? Семен прислушался.

— Это все придумал Черчилль… он с восемнадцатого года противник нашей власти.

— Да бросьте вы. Он, видите, какую речь произнес? Противник или не противник, а деваться ему некуда. Прижали ихний остров фашисты, крепко прижали. Теперь у него вся надежда на нас…

— Англичанке доверять нельзя. Я вот постарше вас и хорошо помню, как до революции они нас с немцами стравили. Противоречия-то у них были, а воевать они нас заставляли, до последнего нашего солдата.

— Да это когда было! В империалистическую! Вы бы еще Крымскую войну вспомнили… Кто же виноват, что у Николашки в голове кисель был. Дал себя в войну втянуть за иностранные прибыли. А сейчас…

— Сейчас, видимо, как-то немцев спровоцировали, не зря они на нас полезли, несмотря на договор.

— Заладили вы. Договор, договор… это ж фашисты, они на все договора плюют. Помните, как в Мюнхене Чехословакию делили? Что наши газеты писали? Обещали немцы, кроме Судет, ничего не оккупировать, а потом всю страну захватили…

— Ладно, что-то мы разговорились. Схожу-ка я лучше узнаю, как долго стоять будем и нельзя ли кипяточку прихватить, может, и на перроне чего куплю.

— Давай, Порфирьич, сходим вместе. Глядишь, чего и купим повкуснее… Эх, какие здесь перед войной бабка Матрена пироги с грибами продавала! Помню, как еду, обязательно куплю про запас.

— Пошли, Матвеич, сходим.

Двое мужиков встали и пошли к купе проводника, а третий, повернувшись, начал снова разглядывать немудреный заоконный пейзаж.

Сема опять вздохнул и, посмотрев на безмятежно дрыхнущего сержанта, решил тоже подремать. Делать все равно было нечего, а смотреть на один и тот же деревянный домик и забор уже надоело. Поправив шинель, он лег головой на жесткую «подушку» из обернутых чистой, еще не использованной материей для портянок трофейных полусапог и припомнил, как он в первый день оставил их внизу под полкой, несмотря на возражения сержанта. Выручили его только пограничные навыки Томилина, во сне учуявшего неладное, мигом вскочившего и бросившегося за убегавшим вором. Невысокого роста мужичонка неопределенной наружности, при взгляде на которого у Семы сразу всплыло в голове слово «шнырь», не успел пробежать и двух купе. Схваченный сержантом, он пытался выбросить сапоги и, пока Томилин ловко и заученно связывал его неведомо откуда появившейся веревкой, пытался что-то кричать. Получив пару убедительных затрещин от разозленного Семы и увидев, как сержант спокойно достает из висящих на ремне ножен страшноватого вида клинок, он затих и всю ночь смирно лежал связанный в проходе купе. Утром его сдали на первой же остановке, причем милиционеры были очень вежливы и обещали составить протокол сами. Семен позднее спросил у Томилина, не отпустят ли они вора, на что тот, удивленно взглянув на него, сказал: