Здесь был СССР - Кирилл Николаевич Берендеев
Чтобы спастись от тюрьмы четырех стен, вечерами Саша сиживал снаружи у костра. Дневные заботы отнимали не слишком много времени, и чтобы спастись от мыслей, он в десятый раз перечитывал книги из скудной библиотечки. Но страницы быстро заканчивались, и вопросы, на которые не было ответов, снова и снова заслоняли ему свет, садились на плечи, брали за горло. Зачем продолжать игру в шамана, когда последние зрители покинули его? В тайге все знают, кто где живет и чем занимается на сотню километров в округе. И если люди не идут к нему, как к шаману, тогда коего лешего он торчит в этой дыре? Он по-прежнему лишь отгораживается от той, другой жизни. Но зачем?
Алкоголь в таких случаях дает ответы, но все неправильные. Поэтому пластиковая канистра продолжала лежать под нарами. Мыши спирт тоже не пили.
Поэтому Саша брал маленький бубен и бесконечными минутами между закатом и сном пришептывал и приговаривал бесконечные просьбы, предложения и даже приказы. Тум-тум-тум, наставьте, покажите дорогу, дайте знак! Кому нужен я здесь, если не людям?
Чудил. На Новый Год нарядил ближайшую елочку рыбьими скелетами, лентами, бубенчиками, на вершинку ей водрузил заскорузлую рабочую перчатку. Схваченный морозом, залубеневший указательный палец неотступно указывал в небо. Через две недели надоело – снял.
Чтобы размяться и порыбачить, ходил далеко. Слыша волчий вой, начинал выть сам. К весне стало получаться очень похоже.
В конце марта провалился под лед, и если б не донный валун, от которого удалось оттолкнуться ногами и всплыть, ушел бы на дно совсем. Вот тогда и спирт пригодился.
Только через две недели, уже после болезни, плескучая речь ручья и молодое, горячее солнце сказали Саше, что он жив.
А в середине мая, когда тайга стала подсыхать, пришла старуха. Саша увидел ее издалека, выйдя под лиственницы на высокий берег озера. Маленькая фигурка не спеша, но без остановок двигалась вдоль противоположного берега, обходя большую воду. Саша вынул кисет, присел на сухую кочку и закурил. Примерно через час можно будет спуститься вниз и перехватить гостью по дороге к дому. Гостью? А к кому еще могла идти через тайгу сильно немолодая женщина? Кто она и зачем ей Саша? Эти вопросы были гораздо проще тех, которые мучили его зимой. Он слыхал про седую удаганку, которая жила возле тройного водопада на реке Букачача. Но говорили, что, похоже, померла старая. Последние, кто приходил к ней из города года два назад, зря пробродили вокруг заброшенной стоянки. Удивительно ли то, что еще жива? А разве не удивительно, что до сих пор жив он сам? И то, что сейчас старуха шла к нему, означало его, Сашину, победу над смертью и бессмысленностью существования?
Она показалась из кустов цветущего розового багульника как живое напоминание – весна и молодость не вечны. Щуплая, съежившаяся под горбом рюкзака, скрытого накидкой, она опиралась на крепкую палку, украшенную красными перышками птички-чечевички. Заметив Сашу, старуха не удивилась и не замедлила шаг. «Дорова, однако», – попытался приветствовать ее Саша, но удаганка, смерив его взглядом, прошла мимо. Ему ничего не оставалось делать, кроме как молча провожать ее к собственной избушке. В голове он перебирал приветствия стариков-эвенков: «куда идешь?» – да ясно же куда, «как спалось?» – ну, судя по всему, бабушка куда как бодра. Наконец, уже дойдя до дома, Саша сообразил и выдал:
– Что ела?
– Ела маленько рыбу сушеную. Давно. Ставь чай, однако.
Это была первая фраза, услышанная Сашей за многие месяцы.
Когда старуха перевернула чашку дном вверх, можно было на правах хозяина проявить любопытство.
– Чего тропу топтала?
– Сказать тебе хотела: собирайся, идти надо. Ничего больше тут не насидишь. Оставь.
– Куда идти-то?
– Откочевать пора, однако. Туда, где я живу, туда, где дед твой жил.
Деда он помнил смутно. Сутулый, корявый как корешок, несуразный, не к месту хихикающий над глупыми людьми. Великий Иван Монгой, к которому ездили из Москвы спросить совета и помощи.
А вот к переезду Саша оказался не готов. Внезапно четыре стены, которые держали его в плену всю зиму, стали казаться уютным и несокрушимым убежищем. После одинокой зимовки он знал все пространство избы наощупь. Он столько времени и сил потратил, чтобы обустроить жилье, приспособить его к внешним вызовам!
– А ну как не пойду?
– Умрешь, наверно. А не умрешь, так жить будешь незачем – как живьем, однако, в могилу ляжешь.
Саша невольно подстраивался под речь старухи:
– Зачем тебе верить стану? Что ты мне дашь?
– Дулбун! – удаганка поднялась с подстилки у костра, глядя на сидящего Сашу сверху вниз. – Я тебе жизнь дала. Как мать теперь. Как тонул весной, помнишь? Выплыл, когда от большого камня оттолкнулся. А кто его тебе под ноги подсунул?
Поляна качнулась в глазах Саши. Одно дело самому играть в шамана, учиться говорить просто и веско, обращать внимание на мельчайшие детали, быть бесполезным ископаемым среди нормальных людей. И совсем другое – ощутить, что игра перестала быть просто игрой. Потому что в нее, оказывается, играет весь мир за пределами городов. Холмы, багульник, мухоморы и старая женщина напротив. От удаганки вдруг повеяло такой древностью, что Саша глубоко вздохнул. Вся его прошлая жизнь – интернат, армия, гастроли – сопротивлялась словам старухи. Но как и кто мог знать, почему ему удалось вынырнуть и глотнуть воздуха, когда мигом потяжелевшая одежда тянула на дно?! Этого никто не мог увидеть.
– Гляди, долго будешь думать, дурное надумаешь. Опять кости начнешь на елку вешать. Не удивляйся, однако. Мне мыши рассказали. Хорошо, не всех перебил… Так делать будем. Я завтра утром уйду, а ты собирай мешок, избу готовь к уходу, прощайся. Приходи к водопаду на Букачаче, там тебя ждать буду.
– А если не найду? Не я первый…
– Ты найдешь.
Когда старуха ночевала в Сашиной избе, было непривычно тихо, мыши замерли и не шевелились.
Глава 5. Дух водопада
Костяной человечек покорно опустился в ладонь. Отшлифованный временем, покрытый патиной, грубо вырезанный, чуть теплый, словно в мертвой груди билось живое сердце. Казалось, амулет хранит первозданную тайну и будет молчать о ней до скончания веков.
Снежане никогда не приходилось прикасаться к столь древней вещи. Ей случалось держать в руках медные браслеты шайенов, перстень индийской танцовщицы и бирюзового скарабея. Но простенький человечек был неизмеримо старше. На амулете остались следы всех ладоней, что когда-то дотрагивались до полированной кости, он помнит все камлания, тайлаганы, густую кровь жертвоприношений, едкий дым сосновой коры. Зачем ты берешь меня в руки, девочка? Хочешь оседлать коня шамана, подняться к седьмому небу и упасть оттуда никчемным перышком? Хочешь знать правду, летунья?
Да, хочу. Я за правдой сюда пришла.
Если говорить начистоту, поход к шаману был авантюрой. Одной из тех авантюр, к которым Снежана питала склонность. Она доверяла интуиции больше, чем разуму: хочется – значит, нужно. Встать после аварии, на полгода лишившей ее способности передвигаться, полететь, зная, что следующее падение может доломать позвоночник, уйти с четвертого курса, поняв, что учеба не по душе. К двадцати пяти ей хватило бы опыта на две жизни: автостоп, Кавказ, Крым, жизнь в секретном ашраме и возвращение к отчим брегам. Бывало тяжко, бывало больно и грустно, но всякий раз оказывалось – решение, принятое в потоке, правильнее расчета. По крайней мере, для нее.
Поездка в Забайкалье тоже случилась спонтанно. У знакомого застрял дельтаплан, точнее, он сам
