Студент 2 - Всеволод Советский
В какой-то момент собеседники мои спохватились, что забрались в отвлеченные материи.
— Однако! — со смехом воскликнул Хафиз. — Как-то мы в другую степь уехали… Слушай, Василий! Ты ведь и с преподавателями уже дело имел? Ну, с Дорониным уж точно?
— И не только.
— Так! И…
Здесь он как будто оборвал себя. И заговорил иным тоном, особо доверительным.
— И ты имей в виду: разговор у нас откровенный. Принципиальный. По-комсомольски! Андрей Степанович, конечно, член партии. И нам важно знать твои впечатления. Вот именно с твоей, студенческой стороны. Тем более свежего человека, первокурсника. Тем более парень ты толковый!
Андрею Степановичу такой поворот темы пришелся заметно по душе. Я отметил, как он подобрался, взгляд остро блеснул из глубоких глазниц.
Про «толкового парня», показалось мне, Хафиз сказал искренне, без всякого двойного дна. Или же здесь открытость и расчет совпали. Что, собственно, неважно. И я тоже ответил искренне, при этом стараясь репутацию «толкового» поддержать. Сказал, что ЛСД произвел на меня самое благоприятное впечатление. Пока не знаю, какой он специалист в своей отрасли, но человек он явно умный, остроумный, знает, как найти подход к людям. Широко мыслящий — и эту фразу я нашел для характеристики декана. Не упустил и то, как подчеркнуто со вкусом он одевается — и нашел, что это существенно для руководителя, тем более в молодежном коллективе. Здесь это даже необходимо.
По мере изложения я, конечно, ловил реакцию слушателей по всяким малозаметным приметам. И убеждался, что все сказанное находит у них позитивный отклик. И только последнее — о подчеркнутом щегольстве Льва Сергеевича — вызвало «вилку». Хафизу это пришлось очень по душе, видно, совпало с его собственными наблюдениями и выводами… А редактор слегка насупился. Видать, не одобрял, считая это бессмысленным пижонством. Сам, кстати, он был в светлой рубашке, темных брюках, все подчеркнуто свежайшее, отглаженное — но очень аскетичное. Ни малейшего, самого невинного намека на элегантность и изящество. И он не удержался буркнуть:
— Вот! Говорил я тебе, — это обращаясь к секретарю, — что стиляжьи замашки остались. Не выветрились!..
Я постарался подавить улыбку, представив себе, как некогда в составе «комсомольского патруля» молодой Андрей Столбов сурово третировал стиляг. Небось, ножницами уродовал набриолиненные прически, да еще распарывал клетчатые пиджаки, беспощадно кромсал оранжевые галстуки с пальмами и мартышками…
А впрочем, это я промахнулся. Конечно, в те времена Андрей Степанович был старше. Ему сейчас… под шестьдесят, значит, тогда уже под сорок было. Наверняка фронтовик. Самый такой возраст…
Пока я это все прикидывал и думал, что в целом беседа движется в нужном мне направлении, должностные лица малость поспорили. Хафиз уперся и деликатно, но твердо отстаивал свою позицию: преподаватель, тем более высокого уровня: типа профессора, завкафа — должен выглядеть немного как денди. Во всяком случае, должен быть одет прилично и со вкусом.
— … я это по себе могу сказать, — доказывал он. — В смысле, по своим студенческим годам. Преподаватель же обязательно должен быть артистом! Вот это я точно могу сказать! Ну хотя бы в какой-то степени. Да, ученому это не обязательно. Согласен. Может, даже и мешает. А лектору — да. Ну в конце концов аудитория же и устроена как зрительный зал!..
Все это казалось мне совершенно убедительным, но Андрей Степанович делал такое лицо, как будто некий продавец пытался всучить ему залежалый товар. А я чувствовал, что ситуация приближается к необходимой и готовился попасть словом в цель. И дождался.
Разгоряченный спором секретарь применил известный полемический прием — обращение к публике:
— Да что мы все вдвоем-то спорим? Давай спросим молодежь! Василий, твое мнение⁈
Вот он, ключевой момент!
— Ну что я скажу… — начал я внушительно. — Конечно, соглашусь с тем, что встречают по одежке. И что преподаватель, он как бы на сцене…
— Во! — обрадованно вскричал Хафиз. — Слышу голос юности!..
«Уста младенца» обошел, наверное, из деликатности.
— Между прочим, — расчетливо сказал я, — вот еще одного вашего профессора могу отметить в этом плане. Вот уж кто выглядит так фешенебельно, что хочется по стойке «смирно» встать! Это Беззубцев такой. Профессор Беззубцев. Вы же его наверняка знаете?..
Тут внезапно просиял Андрей Степанович, откуда только задор взялся:
— А! Слыхал? Как тебе голос юности⁈
Хафиз же, напротив, ушел в словесную оборону:
— Ну а что? Я разве говорил, что это главное? Я говорил только, что это один из плюсов!..
Комсомол явно научил аспиранта диалектике.
Я понял, что попал в жилу. Имя Беззубцева подействовало как разрыв вражеской мины — если так можно сказать. Мои старшие товарищи еще азартно подискутировали, причем опять спор у них уехал не то, чтобы в абстракции, но в сферы, мне совершенно незнакомые, с привлечением каких-то имен и событий, для них живых, дышащих, горячих, а мне все это не говорило ровно ни о чем. Разговор прямо заискрил, как предгрозовой воздух.
В какой-то миг они спохватились, что позабыли обо мне. Вернее, заметил это Андрей Степаныч. Он мельком глянул на скромные наручные часы «Заря»:
— Ого! Что-то мы заболтались, не пора ли по домам?.. Значит, Василий, примерно в восемнадцать пятнадцать послезавтра. Жду. Вы идите, я еще тут минут десять… и тоже иду.
Распрощавшись с ним, мы с Хафизом вышли. Листок с красными пометками я аккуратно сложил вчетверо и сунул во внутренний карман. Мне показалось, что Музафин тоже хотел сказать мне «до свиданья», но я упредил это:
— Слушай! Я кое-чего не понял, хочу по-товарищески, можно? Как комсомолец с комсомольцем!
На смугловатом темнобровом лице секретаря мелькнуло некое борение. И я его отлично понял.
С одной стороны вроде бы как и вынос сора из избы… а с другой — в самом деле к нему обратился комсомолец из его организации. И не абы какой, а перспективный, с кем можно работать. Делать жизнь. И обязанность секретаря…
Несколько секунд длилась эта душевная борьба. Наконец, Хафиз произнес:
—
