Штуцер и тесак - Анатолий Федорович Дроздов
Белорусские деревни разные. Есть процветающие агрогородки, где люди живут в коттеджах со всеми удобствами, ездят на иномарках и отправляют детей в лучшие вузы страны. А есть умирающие селения с полуразвалившимися СПК[75], где работники получают копейки, да и те с задержкой в несколько месяцев. Молодежь отсюда уезжает, бросая стариков, которые доживают век в полуразвалившихся домах. Беда таких деревень – спившиеся и потерявшие человеческий облик люмпены из местных. Город их отверг, работать они не любят и не стремятся, а вот пить хотят каждый день. Потому воруют, попадают в колонии, возвращаются из них и продолжают прежнюю жизнь. Часть этих дегенератов, набравшись зэковских привычек, терроризируют деревенских стариков, вымогая у них деньги на водку. В сериалах, которые так любят снимать российские режиссеры, зэки выглядят белыми и пушистыми, эдакими милыми душечками, но на деле это законченная мразь, наказание которой одно: пуля в затылок. На беду, такая парочка завелась в нашей деревне. Два брата-акробата, поначалу зашугавшие родную мать, которую они избивали и отбирали у нее пенсию, со временем распространили эту практику на других стариков. Почему те не заявляли в милицию? Боялись: подонки их запугивали. Об этом узнал дед: в деревне не скроешь. Хоть и пенсионер, но еще крепкий, он отловил братьев и по-мужски с ними поговорил, разукрасив рожи мерзавцев синяками. Пообещал, если не угомонятся, сломать им руки и ноги.
Бросать полюбившееся занятие парочка не хотела, их отпитые мозги не придумали ничего лучшего, как устранить внезапно возникшее препятствие. Ночью они подкрались к дому деда, подперли дверь колом, после чего облили стены бензином и подожгли. Пожарные приехали слишком поздно – дед с бабушкой задохнулись в дыму.
Подонков задержали в тот же день – признаки поджога были налицо, а кто и почему это сделал, знали все. Суд приговорил братьев к расстрелу – в Беларуси с такими не церемонятся, но меня это мало утешило. Я вдруг разом осиротел. И вот тогда появилась мать…
Не знаю, откуда она узнала о происшедшем – родителям она не звонила и не писала. Видимо, из интернета – об этом преступлении много писали. Мать нашла меня в социальных сетях, написала, а потом прикатила на похороны. После поминального стола сказала:
– Нечего тебе здесь делать, Платон! Перебирайся ко мне. Будешь жить в нормальной европейской стране, а не в этой дыре под управлением диктатора. Раньше я не могла тебе помочь – муж не позволял, но он умер, и я получила наследство. Пришлось судиться с его детьми от первого брака, – она сморщилась, – но они не смогли оспорить завещание. Наконец я смогу стать тебе матерью.
Осиротевший, я поверил ее словам. Хотел верить… Я засел за учебники французского языка, нашел и скачал в интернете аудиокурс, и к завершению отработки по распределению уже мог худо-бедно объясниться на языке Дюма. Надо отдать должное матери: поначалу она выполняла обещание. Я перебрался в Тулузу, где, как сын гражданки Франции, получил вид на жительство. Подтянув знание языка, сдал экзамены, подтвердив диплом, и устроился работать в пожарную часть. Почему туда? Во Франции пожарные оказывают первую помощь при авариях и происшествиях. Кстати, такой профессии, как фельдшер, в этой стране не существует, вместо них – медбратья. Вот им и служил.
Платили мало. Это в Беларуси зарплата в полторы тысячи евро кажется огромной, во Франции это крохи. Треть уходит на налоги и страховки, треть платишь за жилье (весьма скромное, к слову), остается 500-600 евро. Прожить на них можно, если экономить на всем. Это я узнал, уйдя от матери. Повозившись год с сыном, она решила, что вернула родительский долг, и завела любовника – молодого араба. Почему тот сошелся с женщиной, старше его вдвое, понятно. Насмотрелся я во Франции на этих сынов пустынь. Работать не любят; найти «ханум», которая будет их содержать – обычное дело для потомка погонщиков верблюдов. Заселившись к нам, араб дал понять, что не собирается терпеть меня в квартире. В его глазах я был конкурентом, претендующим на деньги матери. Случился разговор на повышенных тонах, закончившийся для жиголо телесными повреждениями, не приведшими, впрочем, к стойкому расстройству здоровья. Бил я его сильно, но аккуратно. Араб был выше на голову и здоровенный, как верблюд, потому и вел себя нагло, но против обладателя крапового берета не потянул. Падал громко. Побитый жиголо наябедничал полицейским, и меня увезли в местный участок. В камере я провел пару недель – не на гнилой соломе, конечно, но хорошего там мало. Следователь, которое вел дело, пояснил, что я могу сесть на пару лет. Мало того, что избил французского гражданина, так еще оскорблял его всяко. Следователь перечислил обидные слова, которые сообщил ему потерпевший. «Выкидыш ишака», «козое…б», «верблюд безгорбый». Произнося их, следователь улыбался – он был католиком и коренным французом, и арабов любил, как я клопов.
– Этот… безгорбый называл меня христианской свиньей, – не замедлил я. – Обещал, что будет нас резать. Говорил, что уже купил нож.
– Это правда, мсье? – насторожился следователь.
– Могу подтвердить в суде, – пообещал я.
Это был период громких террористических актов. Европа стояла на ушах. Полиция и спецслужбы искали арабов, расстрелявших посетителей ресторанов в Париже и зрителей концертного зала «Батаклан». Сына пустыни взяли в оборот. Кончилось тем, что обоих выпустили.
