Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»
– Вот, тут вот стой… Тимофей, помирать тебе сегодня придется. Не забоишься?
– Так ить чего бояться-то? Старый я уже.
– Тимоша, будешь у этого оконца стоять и по ляхам палить, пока сможешь. Понял?
– Понять-то я понял, – вздохнул старик. – Из ума-то еще не выжил. Только пищаль-то мне не поднять…
– А тебе и поднимать не надо. Мы пищали в окна высунем, пусть торчат. Тебе только на крючок надавить – и все. Увидишь, как ляхи во двор въезжают – сразу и стреляй.
– Понял, – кротко сказал старик и, перекрестив хозяина, сказал: – Ну, ступай, Иван Никитыч, с Богом.
Выбрав несколько пищалей похуже, Романов послал холопа наверх притащить еще и ту, стенобитную. Палит она больно здорово! Ну а ствол разорвет – судьба такая…
– Ты, Тимофей, сердца-то на меня не держи, – обнял боярин старика. – Прости, но выхода-то у меня нет. Мы и сами не знаем – спасемся ли, нет ли… Все под Богом ходим! А у меня, сам понимаешь – жена, детки… Надо, чтобы ляхи чуть-чуть задержались.
– Так я уж понял, – смахнул Тимофей старческую слезу. – Вы из терема бежите, а мне-то куда бежать? Коли с вами – обузой буду. Вы уйдете, а мне-то чего делать? Ежели сразу не убьют, так потом от голода да холода загнусь. Милостыню-то щас никто не подаст. А мне ить печку-то самому не истопить. Буду тут, в тереме стылом загибаться.
– Терем-то все равно ляхи сожгут, – убежденно сказал Емеля, расставлявший по подоконникам заряженные пищали. – А куда ты пойдешь? Сослепу в первую же канаву угодишь. Или в сугробе замерзнешь. Так что лучше тебе тут помереть, от пули.
– Ты, дядька Тимофей, постарайся сразу помереть, – посоветовал другой холоп. – А не то будут живым сжигать – смерть худая. Ты, ежели от пули не помрешь, обматери кого-нить, в морду плюнь – они тебя и зарубят! Все легче, чем в огне-то гореть!
– Хватит балаболить, – оборвал трепотню Шереметев. – Идти пора! Верно, бабы с детками уже заждались.
Два возка-кибитки, поставленные на полозья да телега – это все, что пригнали холопы Шереметева. Саней да кибиток на Москве много, но где лошадей раздобыть? В первую кибитку посадили боярыню Анну и княгиню Марию с детьми, да двух сенных девок. Во вторую уложили припасы, кой-какую одежду, оружие, а на телегу сложили все сено, что нашлось. Время нынче такое, что все нужно волочь с собой, не рассчитывая ни на постоялые дворы, ни на крестьян.
Из дыры в заборе долго вылезали люди, навьюченные узлами, мешками и сундуками. Напоследок боярин разрешил холопам взять с собой все, что приглянулось, – один хрен разграбят! Сенных девок, портомоек, кухонных мужиков, а то и просто старых приживалок было столько, что Иван Никитыч диву дался – не подозревал, что при нем обитает такая прорва народу! Как они выживут, выброшенные из хозяйского терема, где и в нынешнюю смутную пору, худо-бедно, но каждому находилась миска щей, кусок пирога и место на полатях, один Господь ведает.
Садясь в седло, Иван Никитыч Романов посмотрел на терем, в котором он родился, вырос и в котором рассчитывал помереть. Ну, не судьба.
Боярин прислушался – от терема прозвучало четыре пищальных выстрела, а потом бухнуло, как из пушки. Не иначе Тимошка пальнул из затинной пищали!
«Ну, Тимоха, Царствие тебе Небесное! Послужил ты мне, до самой смерти…»
– Ну так, долго ты еще тут торчать будешь? – грубовато спросил подъехавший Шереметев. – Думаешь, ляхи не поймут, куда боярин подевался? Эвон, какую тропу намяли!
– Командуй покамест, Федор Иваныч, – попросил Романов приятеля, съезжая с дороги. Шереметев, махнув рукой, встал рядом с другом-родичем, чтобы еще раз оглядеть верховых и повозки.
Спереди легкой рысью проскакали четверо боевых холопов, назначенных в передовой дозор. Затем обе кибитки и телега. Ну а следом повалили и остальные, на кого хватило коней. Провожая взглядом кибитку с домашними, боярин Шереметев покачал головой – рядом с возчиком сидела Мария Мезецкая, не расстающаяся с мушкетом.
– Эх, бой-баба! – с изумлением сказал Федор Иванович. – И как это князь Данила такое терпит? Это куда же годится, чтобы бабы с ружьями баловались? Вон, моя бы Глафира попробовала ружье взять, так я бы ей вожжами всю задницу ободрал! На месте князя плеть бы из рук не выпускал, пока бы дурь всю из бабы не выбил! А он…
– Да любит он ее, – улыбнулся Романов. – Вот и разбаловал.
– Любит? – наморщил лоб Шереметев. – А чего это он? Не юнец, чай…
– Ты вспомни-ка, Федор, когда мы Мезецкому шапку Мономахову предлагали, он что ответил? Дескать, рад бы взять, да робетенок у него только один, женского пола, а с Марьей разводиться не станет…
– Ну и ну. Любит он, видите ли… – хмыкнул боярин Шереметев и перевел разговор: – А ты-то свою воительницу настрожил?
– Куда там, – отмахнулся Романов. – Моя тоже мушкет потребовала. Ну, мушкетов да пищалей у меня больше нет, но пистоль пришлось дать.
– Да иди ты… – присвистнул боярин Шереметев. – Ежели бабы с оружием будут ходить, так мы-то на что? Это чего ж, мужикам тогда за прялку садиться надоть. Или крестиком в светелке вышивать?
– Да кто его знает, – заметил Романов, еще раз пересчитав вереницу всадников, проезжавших мимо. Насчитав вместе с собой и с Шереметевым две дюжины, хмыкнул: – Может, бабам тоже придется из пищалей палить.
– Думаешь, погонятся? – насторожился Федор Иванович.
– Да кто их знает, – пожал плечами Романов, трогая коня. – Я ить вообще не понял, чего это Струсь на меня солдат наслал? Вроде скандалить я с ним не скандалил. Ну, к Владиславу ехать отказался – так и что с того?
– Не иначе, пронюхал, что ты с Мезецким заодно, – предположил Шереметев. – Раньше-то князя только Сигизмунд к плахе приговорил, а теперь и Владислав. Боятся ляхи, чтобы мы своего-то царя не выбрали.
– Похоже, – кивнул Иван Никитыч. – А еще похоже, что решили король с королевичем всех извести, кто против них идет. Договорились батька с сыном…
– Как это они договорятся, коли сын супротив отца идет? Нет, не должны бы, – покачал головой Шереметев, а потом, подумав немножко, вздохнул: – А может, договорились. Оно ведь как – свои собаки грызутся, а чужая – не мешай. Чего б им против нас-то не договориться.
Первую ночевку решили сделать, проехав верст двадцать. Солнце стояло высоко, до сумерек оставалось часа два. Можно бы проехать еще, но Романов решил, что на сегодня хватит. И людям (среди которых бабы и дети), а особливо коням, надобно втянуться в дорогу. Завтра можно встать пораньше и проехать верст сорок, отдохнуть в Троице-Сергиевой лавре. Или, чтобы времени не терять, свернуть на ярославскую дорогу, проехать двадцать верст до вотчины боярина Шереметева и уже потом, с новыми силами, выехать на Костромской почтовый тракт, к Ипатьевскому монастырю. Место было хорошо знакомо – речка Химка, где стояла богатая деревня Куркино – вотчина патриархов и постоялый двор. От деревни осталось несколько обгоревших срубов, а от постоялого двора – пепелище, поросшее высокой крапивой, пробивавшейся сквозь снег.
Выбрав для стоянки длинный амбар (без крыши, но стены уцелели!), Романов приказал заводить внутрь повозки, а коней привязать рядышком. На всякий случай помимо пешего караульного отправил в дозор еще и верхового, наказав тому выдвинуться на версту.
Путники радостно становились на землю. Детишки давно ныли – хотелось писать и какать (взрослым, понятное дело, тоже хотелось, но терпели…), потому все разбежались по кустикам. Холопы распрягали коней, задавали им сено, носили воду. Скоро посередине амбара запылал небольшой костерок, который только и ждал, чтобы на него утвердили котел с кашей!
Боярыня Анна с озабоченным видом подошла к супругу:
– Иван Никитыч, а котелок-то али хоть горшок какой с собой взяли? Девкам говорю – кашу надо варить, а они – а варить-то в чем?
– Мать твою так… – выругался боярин. – А ты что, сама-то не догадалась?
– Так прости, батюшка, не до того было. Хорошо хоть деток собрала да приглядела, чтобы крупу да свиную тушу с собой взяли…
Иван Никитыч загрустил. Позавтракал скудно, рассчитывая перекусить у Мстиславского. А у того хоть и рыбники, но за суровым разговором кусок в горло не лез.
– Еще-то чего взяли? – поинтересовался боярин. – Ну, сухарей там, рыбы вяленой?
– Только муки мешок, – покачала хозяйка головой. – Я этот мешок на своем горбу тащила. А кума – Машку свою да Никитку нашего волокла. Да и девки тоже не с пустыми руками шли. Одна – Настьку да Катьку тащила, а другая – белье да одеяла. Не повезешь же деток в одних шубейках, без постелей.
– Хреново… – вздохнул боярин. Заметив в глазах у Анны слезинки, обнял бабу и прижал ее к себе: – Ну, будет… Щас что-нить придумаем.
Ругать жену было не за что. Молодец, что догадалась провизию взять. Если кто и виноват – так это он сам! Недоглядел! А он глядел, чтобы холопы не забыли прихватить оружие, что было в тереме, да запас огненный. Стыдно сказать – из всех прадедовских да дедовских реликвий взял лишь образ Богоматери да сундучок с грамотками. И чего он этот сундучок-то брал? Ляхам показывать? Или когда русский царь на престол сядет, доказывать, что у тебя были вотчины? Так ляхам-то грамоты старые без надобности – в огонь кинут. А ежели, даст Бог, удастся племянника Мишку на царство посадить – столько этих грамот написать можно, что не в сундучок, в сундук не влезут!
