Вадим Давыдов - Киммерийская крепость
Сталиноморск. 2 сентября 1940
— В общем, всего, брат Денис, не расскажешь, — подытожил Гурьев. — Такие дела.
— Вот, значит, как бывает, — тихо проговорил Шульгин, не глядя на Гурьева. — А потом что? Сам учился? Дальше-то?
— Дальше много всего было, Денис.
— Эт я понимаю. Расскажешь? Потом?
Гурьев пропустил вопрос мимо ушей, и Денис понял: переспрашивать не стоит.
— Выпить хочешь? — вдруг спросил Гурьев. — Вижу, что хочешь. Денис, ты у меня смотри. Пить – нельзя. Давай сейчас остаканим это дело – и в завязку до моего особого разрешения. Сейчас надо быть в тонусе.
— Это я когда выпью – тогда в этом, в тонусе, — мрачно заявил Шульгин. — А когда не пью – вообще не соображаю!
— Сто граммов наркомовских перед сном, — безжалостно прищурился Гурьев. — А ещё лучше – стакан молока с мёдом. Днём, тем более с утра – ни-ни. И на вахте, естественно.
— Ладно, — страдальчески простонал Шульгин. — Вот же бл… Ой.
— Ты давно в школе?
— Скоро пять лет будет.
— И как тебе?
— Нормально. Народ, сам понимаешь, всё больше грамотный, ни выпить, ни поговорить по-людски.
— Ну, выпить – ладно, — Гурьев усмехнулся, доставая коньяк и сноровисто нарезая лимон с сыром. — А отчего ж не поговорить?
— Ушей много оттого что.
Гурьев напрягся. Кажется, начинался один из тех разговоров, от которых у него всегда зубы тоской начинало ломить.
— Много?
— Ну, — Денис выдержал паузу. — Есть, в общем.
— Кто? — вопрос был задан тоном, который Шульгин до этого у Гурьева не слышал. — Я слушаю.
— Да Маслаков, — Шульгин аккуратно плюнул на папиросу и сунул окурок в пустую пачку. — Ты его не видал ещё? Парторг наш.
— Ну, на самом деле уже удостоился чести.
— Вот. Его и боятся.
— Такой страшный?
— Мудак он грёбаный, понятно!?
— Понятно. А остальные?
— Ну, что – остальные. Разве против Маслакова можно буром переть?
— Коротко и ясно, — кивнул Гурьев, заканчивая приготовления к трапезе. — Подробности потом. Ты где живёшь, боцман?
— Живу. На Морской.
— От Чердынцевых далеко?
— Шесть дворов, — осклабился Шульгин.
— Ты не лыбься, боцман, — усмехнулся Гурьев. — Я всё про себя и про неё знаю, только слюни распускать не нужно, потому что компота не будет. Давай-ка вздрогнем, — он разлил коньяк.
— Вообще-то я по другим делам, — сознался Шульгин, с подозрением косясь на янтарную жидкость в рюмках. Нет у меня настоящих коньячных рюмок, тоскливо подумал Гурьев. Ни для тебя, ни для себя нет. Господи. Рэйчел. — Но с хорошим человеком – почему же не выпить?
— Ты почему не женат? — продолжая улыбаться, быстро спросил Гурьев.
Шульгин помялся немного и вздохнул. И махнул рукой:
— А! Сначала было не до того. А потом стало не до этого.
— Ясно, — кивнул Гурьев и, улыбнувшись совсем уже безгранично, хлопнул Шульгина по плечу.
— Дорогая вещь, — опять покосился на коньяк Шульгин. — Ну, поехали.
Они чокнулись и выпили.
— Я не стеснён в средствах, не волнуйся, — Гурьев отправил в рот «гвардейский пыж» – два ломтика сыра, а между ними – кружок лимона без шкурки, и Шульгин, крякнув, ловко собезьянничал.
— А где машинка? — завертел головой Шульгин. — Ну, которая деньги печатает, — И видя – Гурьев не собирается отвечать, сменил тему: – А что это за закуска такая хитрая?
— Имени покойного императора Николая Второго, Денис.
— Ага, — немного удивился Шульгин. — Ну, между первой и второй… За что пьём?
— Со свиданьицем, — Гурьев тихонько звякнул своей рюмкой о рюмку Шульгина и медленно выпил.
Денис, напротив, залпом опрокинул в себя напиток и полез пальцами за очередным «пыжом»:
— А ничего, крепкий! Посуда уж вот только мелковата.
— Тепло? — поинтересовался Гурьев.
— После пятой поглядим, — уклонился от прямого ответа Шульгин, набивая рот закуской. — Ты надолго к нам?
— Увидим, — Гурьев быстро изготовил новую порцию закуски и отправил это себе в рот. — Полагаю, да.
— Это хорошо.
— Чему ты так рад, боцман? Думаешь, тебе со мной легко будет?
— А я и не хочу, чтобы легко. Я хочу, чтоб весело было. А с тобой, Кириллыч, видно: уж чего-чего, а вот соскучиться – ну, никак не получится.
— Наблюдательный, — Гурьев облокотился на стол. — Стихами разговариваешь. Но уж очень быстрый ты, Денис. Это мне не подходит.
— Есть самый малый вперёд, — наклонил голову Шульгин. — А чего ждём?
— Мы не ждём, Денис. Мы работаем и готовимся.
— Не понял.
— Это потому, что торопишься. Ты не торопись. Ты наблюдай и думай.
— А Маслаков?
Ага, мы вернулись к нашим баранам, подумал Гурьев. Он снова налил коньяк Денису и себе:
— Маслаков, Маслаков. Что это ты так на него бросаешься?
— Да уж больно здоровый он гад, Кириллыч. И скользкий, не ухватишь!
— Денис.
— Что – «Денис»!? Тебе… Знаешь, что он тут вытворяет? Врагов народа разоблачает! Без роздыху… Су… Бл… Твою… Ну, в общем, — Шульгин яростно почесался. — Я бы эту падлу своими руками, — он поднёс ладони к лицу и посмотрел на них со злостью. — Только коротки у меня руки-то. Я понимаю, что ты от мамкиной титьки сам давно оторвался, просто предупреждаю. На всякий случай.
— Чувствуется, серьёзно он тебя допёк.
— Да всех он загребал, всех!
— Ясно, ясно, — Гурьев усмехнулся. — Ты писать умеешь?
— Чего?!
— Грамоту знаешь, спрашиваю?!
— Ну?!
— Ну и написал бы, куда следует. Клин клином, как говорится.
Рука Шульгина замерла на полдороги к рюмке. Он уставился на Гурьева:
— Ты чё, Кириллыч? Грёбнулся, что ли? Ты за кого меня держишь-то?
— Ты волну не поднимай, боцман, ты лучше пей.
— Не-е-ет, ты погоди, погоди!
— Да нечего мне годить, Денис, — Гурьева улыбнулся и прищурился. — Как хныкать, так вы тут как тут, пожалуйста. А как сделать что-нибудь, так в кусты? Потому всякие подонки уселись вам на шею и ножки свесили.
Шульгин крякнул и опустил голову. Гурьев молчал, наблюдая. Наконец Денис поднял лицо и хмуро посмотрел ему в глаза:
— Нехорошо говоришь, Кириллыч. Неправильно. Доброе дело надо чистыми руками делать!
— А если чистыми не получается?
— Вешайся, — убеждённо сказал Шульгин, схватил рюмку в кулак и одним махом влил в себя её содержимое. Громко поставив рюмку на стол, снова глянул на Гурьева: – А проверять меня вот так не надо, Кириллыч. Я те не мальчонка с грязным пузом. Проверяльщик ещё туда же… сопляк! Извини, конечно.
— Крут ты, Денис Андреич, — Гурьев усмехнулся и поднял свою рюмку, — но я не в обиде. Давай ещё разок вздрогнем. За добрые дела чистыми руками.
— Годится, — оттаивая, буркнул Шульгин.
Они выпили. Гурьев почувствовал, что Шульгин не опьянел, а как-то отмяк чуть-чуть. Гурьев знал об этом чувстве – когда мир вдруг кажется добрее, вовсе не будучи таковым, умел его видеть, хотя сам не испытывал: на него спиртное не действовало вообще никак – в принципе. Мог пить его, как воду, и, по необходимости, изображать – натурально, как всё изображал, бутафоря – любую степень опьянения. Он разлил по рюмкам остатки коньяка:
— Давай, боцман, кое-что проясним. Во-первых, ты меня по всем статьям устраиваешь, кроме одной: терпения у тебя – ни на грош, поэтому не обессудь – буду тебя воспитывать. Во-вторых, мне не до Маслакова. Пока.
— Он и твой теперь, не думай.
— Пускай, — легко согласился Гурьев. — Но это совершенно не значит, что я буду с ним воевать. Я хочу, чтобы вы с ним сами воевали. А моё дело – оперативное и стратегическое прикрытие. И я очень хочу, чтобы ты одну важную вещь себе уяснил, Денис: я могу справиться с Маслаковым. Но я не буду этого делать. Это должны будете сделать вы. Сами. Ну, а если он мне начнёт мешать работать – разберёмся, боцман, не дрейфь.
— Что значит – «тебе мешать», «разберёмся»? Как это, интересно, ты собираешься с ним… разобраться? Он же член бюро горкома! А нам как прикажешь с ним воевать?!
— Жил такой еврейский царь очень давно, Соломон, может, слышал? Так он говорил, что неприятности надо переживать по мере их поступления. Чем мы и станем заниматься. Не возражаешь?
— Ну, добре, — Шульгин потряс головой. — Я, конечно, разгрызу со временем твои загадки, Кириллыч…
— Не сомневаюсь, — усмехнулся Гурьев. — А пока ты не приступил к этому захватывающему дух процессу, расскажи мне оперативную обстановочку, как ты её себе представляешь.
— Так ты лучше спрашивай, Кириллыч.
— Да? Хорошо. Давай тогда с Дарьи начнём.
— Всё ж таки… Ох, Кириллыч!
— Допёк ты меня своими инсинуациями, Денис, — нахмурился Гурьев.
— Чем?!
— Ничем. Любовь у меня с другой, а спать я стану с третьей, пятой и десятой. И с двадцатой. Так, что у тебя в глазах полное северное сияние наступит. Понял?
