Ивакин Геннадьевич - Мы погибнем вчера
– Василич… Тебе лет-то сколько?
– Пятьдесят четыре, а что?
– А мне пятьдесят пять, Василич. И мне не с руки по болотам бегать. Как и ТАМ было не с руки в воронках сидеть по пояс в воде да кости солдатиков доставать. А кому с руки? Давай уйдем, прямо сейчас, и чего эти пацаны наделают?
Унтер-офицер смущенно крякнул, затянулся и опять почесал седую щетину:
– Вот ведь… А они все, майор, командир… Майоры, они вроде моложе бывают. Али как? Так чего делать-то будем?
– Знаешь, Василич… Когда я тут очнулся… На поле очнулся. А кругом трупы наших. Сотни. Жижей по земле уже растекаются парни. Первым делом я подумал – вот помер я. Слышал – где и как ты погиб, так по той смерти тебе и воздаяние? Вот и подумал, – не дожидаясь ответа деда, продолжил Леонидыч. – Значит судьба мне, не в той войне, так в этой долг отдать. По настоящему отдать. С винтовкой. Чтобы хоть одного… А через полчаса Маринку подобрал. Лежит и в голос рыдает в канаве. От страха. Ну, думаю, значит не помер. Не может же быть, чтобы сразу мы померли и в одном месте очутились? И опять же, жрать охота… Ладно, ее успокою сейчас, пристрою, а потом хоть трава не расти. В одну деревню сунулись, в другую… И везде – или немцы, или полицаи. Или местные не пускают. Картошку в руки и гонят. Страшно им. Вчера уходили из деревеньки, забыл, как называется, – Пехово, что ли? – полицаи нагрянули. Мы огородами и в лес. Один был бы – стрелять бы стал. А тут как? Через плетень лезли – ногу она растянула. Как ее бросить? А сейчас? Уже не одна она у меня…
– Вот и веди к своим!
– А там что? Опять доказывать, что ты не враг? Особый отдел, тройка и все такое?
– А что делать-то?
– Устал я, Василич, устал я доказывать. Еще там. У себя. Я ведь бомбером был. В Афганистане. Работали нормально. Духов пластали. А потом сюда вернулись – и на тебе. Я оказывается палач, по мирным жителям бомбы бросал. Убивал детей и женщин, понимаешь? А эти дети сорока лет и женщины с бородами – стреляли там внизу… А кто говорил, знаешь? Власть говорила. Которая меня туда и послала. И медали с орденами давала вначале. А потом врагом оказался – хуже немца. И вот выйдем сейчас за линию, к нашим – что я им скажу? Что я знаю – через несколько дней немцы фронт будут рвать на юге? Что через полгода под Сталинградом будут? Так меня же шлепнут через полчаса за пораженческие настроения? Или нет? Или как там у них? И ведь не только меня. Всех. Чтобы под ногами не мешались.
– Да уж… – дед опять засмолил духовитый свой табак. – Дилемма, как наш хвылософ говорит. И как ты энту дилемму рубить будешь? Аки Сашка Македонский?
– Да, – коротко отрезал Леонидыч. – Сон это или смерть- какая разница? Человеком надо быть. Значит, что? Пойдем завтра – то есть сегодня уже – к нашим. На прорыв. А там как фишка ляжет.
– Какая фишка? – не понял дед.
– Есть такая игра рулетка…
– Знаю, ага… Офицеры у нас баловались во время оно.
– Фишку кидаешь – на красное, на черное или на ноль. Жизнь или смерть. Или ноль.
– А ноль чего?
– Ноль это ноль. Значит ни жизни, ни смерти. Вот как у нас сейчас. Если я тут – значит, я тут нужен, так?
– Вроде как…
– А значит выбор между жизнью и смертью – есть всегда. Даже сейчас. Тем более сейчас, – поправил себя Леонидыч.
– Ишь как загнул… Я вот тебе что отвечу… Выбор между совестью и грехом даже после смерти есть. Когда мытарства будут – проверишь. А сейчас сам свою душу за волосы вытащи. Как этот… барон… Забыл!
– Мюнхгаузен!
– Точно! Мухгамазин… Делай, Володя Леонидыч, что должен и все дела…
Дед замолчал. А потом тихо добавил:
– Эко я сам себе ответил-то… Надо записать, чтобы не забыть!
– Марк Аврелий… – шмыгнул носом подошедший рядовой коммунистического батальона, студент-философ Лешка Прокашев. – Это Марк Аврелий сказал. Делай что должно и будь что будет.
– Чего не спишь-то, Марк Аврелий?
Тот пожал плечами:
– Выспался. Я, вообще мало сплю. У меня до войны хомячок жил. Так он по утрам рано просыпался. И скребся все время. Вот я и привык, а что?
– Да ничего… Раз проснулся… – сказал дед и вопросительно посмотрел на Леонидыча.
– Вали за дровами, тогда! Понял? – тон Леонидыча был строг, но сам он улыбался. Глазами.
– Пошли, Василич, кашу варить?
– Какую еще кашу, Леонидыч? У нас из еды только консервы. Да чай.
– Вот чай и сварим. А кашу березовую. Пора бойцов к дисциплине приучать. Чего там с нами получится – неважно. Важно, чтоб хоть одного немца каждый из нас убил. Глядишь, война чуть раньше и закончится. Хоть на полчаса, унтер-офицер!
– Тоже верно, майор. Эй, солдат!
– А? – оглянулся Прокашев. – Чего?
– Ты до плена убил немца одного?
– Не знаю… – пожал плечами философ, обдирая бересту. – Стрелял. Все стреляли. Может и попал. Может и убил. А что?
– Да ничего… – ответил ему Леонидыч, зевая. Потом потянулся и неожиданно рявкнул:
– Ррррррота! Подъем!
А потом не спеша подошел к спокойно спящим девчонкам и положил каждой цветочек на щеку:
– Барышни! Утро красит нежным светом…
– Стены древнего кре… Мля! Кто мне в сапог лягушу запихал? – немедленно заорал Еж, едва протерев глаза.
– Два наряда! – рявкнул дед.
– И что? – поинтересовался Еж. – Мне, может, наряды нравятся!
По лесу прогрохотал эхом гогот просыпающегося отряда.
А унтер-офицер Богатырев хитро ухмыльнулся и ответил:
– А кто ж спорит… Наряд первый: стираешь бабам портки!
– Не, не, не… – застеснялась Ритка. – Я ему не доверю! Он все сломает!
– Рита, у тебя есть чего ломать? – захихикал Вини.
– Похабщик!
– А чего! Я постираю! Подумаешь? – Андрей решительно пошел к девчонкам.
– Еж, иди на фиг! Уйди, поганец! – завизжала Маринка, когда Еж стал активно стаскивать с нее носки. – Щекотно!
Веселье прервал рокот самолетов, приближающийся к заимке.
– Воздух! – заорал кто-то из красноармейцев. Они моментально упали на землю и ящерицами расползлись по кустам и яминкам.
Прыгнули в сторону и дед с Леонидычем.
А вот партизаны – кто как сидел или стоял – так и остались.
Упали только после того, как две краснозвездные тени пронеслись над поляной.
– Наши… – благоговейно произнес кто-то.
– Наши-не наши, а вот идти все равно придется, – заругался дед с края поляны. – Какого рожна стояли как…
– Горцы! – подал голос Еж.
– Козлы, а не горцы! Какие, к черту, горцы?
– Матричные, епметь…. – сказал Вини, отряхивая грязь с колен.
– Епметь… Слово-то какое выдумал. – Этот… Мелков, тьфу, Мальцев и ты… Молдаванин…
– Рядовой Русов!
– И Русов… По тропе вчерашней выйдете на большую землю. Посмотрите – чего там и как. Потом один назад, если все нормально с вами пойдем.
– А если…
– А если не бывает! Крррыгом! – с каждым днем дед все больше вспоминал свое унтер-офицерское прошлое. – Табачку вот возьмите…
…– Не хочу я больше! Надоело! – пробормотал Мальцев. По странному совпадению тоже звавшийся Алексеем.
– Дышать, что ли устал? – ответил ему ефрейтор Русов, перелазя через очередную ветку валежины, висящей в метре от зыбкой зелены болота. – Ползи давай!
– Не дышать, я… Жить устал!
– Ну и прыгай вон в трясину. Русалки рады будут. – Русов утер потный лоб.
– Не хочу я к русалкам! – сказал Мальцев, прислонившись грязной щекой к сучку. – Я ведь жить хочу. Чтобы домик, чтобы жена, чтобы пять кошек и больше никого.
– А я тебе что? За жену, что ли, сойду? Ползи, скотина!
– Андрюх…
– Чего?
– Я к немцам обратно хочу…
Русов замолчал. Мальцев только и видел перед собой – то стертые почти до дыр подошвы сапог, то рваные на заднице галифе. Больше ничего не видел. Не хотел.
– Ну, Андрюх…
Ефрейтор молчал.
– Ну, Андрюх, ну чего молчишь?
– Заткнись, сука!
– Чего сука-то? Там хоть кормят… А тут чего? А на прорыв пойдем? Ты чего? Ухлопают и все – прощай, родина-мать? Неее… Я жить хочу. Хватит с меня. Загребли, как барана в прошлом году. Даже не спросили.
– Немцы тоже не спросили!
– Правильно и сделали! Сейчас бы пиво с тобой баварское с тобой пили и сосиски бы ели…
– Много ты сосисок в лагере ел? Брюква да мины. Вот и все твои сосиски!
– Ну и что? Немцы в этом году войну закончат. Слышал, эти, между собой – Сталинград, Сталинград? Все, ребя, хана. Отвоевался я.
Глухой всплеск перебил их разговор:
– Млять… – сказал рядовой, грустно смотря на жижу под собой.
– Скот, ты меня достал! – Русов извернулся на стволе старой березе как смог – Чего опять?
– Я винтовку уронил…
– … … … … – когда мат закончился, Русов пополз дальше.
– Ну, Андрюх, ну не виноват я, она сама. Я же маленький, а она вон какая большая…
– Не ной, сука, достал ты меня, – ответил Мальцеву ефрейтор Русов, спрыгнув, наконец, на землю, когда мост из наваленных друг на друга деревьев закончился. – И чего ты немцам скажешь? У тебя побег из лагеря, дура!
