Андрей Архипов - Ветлужская Правда
– Сглупили мы, Иван Михалыч! Прости нас, неразумных! – нарушил тягостное ответное молчание Мстиша.
Тон его при этом вовсе не был заискивающим. Он как будто уже все решил для себя и теперь винился, поднявшись и склонив свою голову. Полусотник махнул рукой и усадил подростка обратно, вернув его к прерванному занятию: наконечник сломанного копья, по неосмотрительности оставленного булгарцами на прибрежном песке, никак не поддавался усилиям Мстиши. Наконец стружие отделилось, и глава ветлужских мальчишек с облегчением продолжил:
– Все вернем в целости и лекарю в ноги поклонимся, дабы тот за свое снадобье обиды на нас не держал. После того как намедни булгарцев прогнали, в нас словно черт вселился. Даже меж собой собачиться начали, а уж черемисы нам такого наговорили, что чуть опять не передрались! Так что не уследил я за ними!
– Перенервничали, значит, на пристани… Из-за чего хоть ругались?
– На Тимку многие ополчились, да так, что он до сих пор свою обиду тешит. Даже сюда не пришел!
– И в чем он провинился?
– Так сразу и не скажешь. По мне, даже в поломанных самострелах он не повинен, а то, что прыгать заставил как козлов… – Командир ветлужских мальчишек помедлил и перевел взгляд на Ексея. – Кольчуги им наши покоя не дают! Пусть сами об этом говорят, а то потом скажут, что я напраслину возводил!
– Давай, парень, говори обо всем невозбранно, – кивнул черемису Иван и пояснил: – Все, что на душе накопилось, и даже когда тебя не спрашивают. У нас тут полная свобода на посиделках, так что мне можно перечить и даже жаловаться на тяжкий школьный труд. Простодушие, как говорится, не порок…
Чернявый четырнадцатилетний мальчишка, вновь завладев вниманием взрослого воина, на этот раз начал свою речь еще более осторожно. С брагой он уже вляпался, и это могло привести к печальным последствиям, что бы там ни говорили переяславские и отяцкие пацаны. Да и за слова, что он вознамерился сейчас сказать в лицо одному из ближников ветлужского воеводы, вполне можно было схлопотать затрещину. И это в самом лучшем случае: стоило кому-нибудь из присутствующих пожаловаться его отцу на столь вольное поведение, порка розгами тоже не исключалась! Однако через некоторое время накопившиеся за два дня обиды все-таки вырвались наружу.
– До их кольчуг нам дела нет. Слухи разные ходят, как они им достались, однако раз эти доспехи им выдал воевода, то так тому и быть. А вот то, что они нас при этом считают ни на что не годными и выставляют перед другими этакими… Как это у вас… О! Скоморохами нас сей отрок показал перед булгарцами. Вот! – Ексей непроизвольно коснулся пальцами щеки и вспыхнул от нахлынувших воспоминаний. – Те нас на обрыв не только пощечинами или тычками в спину провожали! Нам смешки вслед летели! Мы не для того здесь воинскому делу обучаемся, чтобы такое терпеть! Могли бы и дома оную премудрость постигать! Пусть не так, как здесь, но могли!
– И как, по-твоему, поступить следовало? Только учти, что не одни лишь черемисские ребята такое терпели…
– Как? – недоуменно переспросил подросток и еще больше ощерился. – Сразу надо было самострелы к бою изготавливать, а не доводить дело до того, что многие их поломали, слетев с обрыва! Стрелять надо было по этим татям шатучим! Нечего им на этой земле делать! Спасу от них нет!
– Понятно, – кивнул в ответ Иван, не обращая внимания ни на тон Ексея, ни на злобные взгляды, которыми награждали черемисского подростка ветлужские мальчишки. – А подскажи мне, друг любезный, что сделали бы угры, если бы увидели, как ты у них на глазах накладываешь тетиву на самострел?
– Ничего! Мы бы щитами закрылись, что и сделали позже! – вновь с вызовом произнес тот и бросил настороженный взгляд на безмятежного Мстишу, меланхолично ковыряющего сломанным древком копья костер. – Надо было лишь команду вовремя отдать!
– И что, булгарцы на это смотрели бы сквозь пальцы?
– А что, смотрели же потом!
– Угу… – вновь кивнул полусотник. – И подошедшие со мной воины тут вовсе ни при чем, так? А давай спросим твоего командира, что он думает по этому поводу. Мстиша, что скажешь?
– А что тут говорить, Иван Михалыч… Постреляли бы нас, как птах бескрылых, а то и копьями закидали бы! Стояли же впритык к ним! Отойти – приказа не было от Дмитра, а защиту возводить и самострелы целить – никто живым не ушел бы… Не стали бы булгарцы ждать, когда мы тетивы взденем за щитами. В одиночку мы для них вроде мухи навозной были – проще прихлопнуть, нежели ждать, когда она на плошку с едой усядется…
– Да ты просто струсил! – сжимая кулаки, взвился Ексей и в считаные мгновения преодолел разделяющее его и Мстишу расстояние. Видя, что тот не обращает на него никакого внимания, он поддел носком поршня старую, поблекшую хвою и запустил ее в лицо своему противнику. – В круг! На ножах! Или на кулачках, если кишка тонка!
Древко копья в руках Мстиши описало полукруг, разбрызгивая во все стороны ярко-оранжевые искры, и с размаха подсекло Ексея под коленки. Завалившись на спину, тот попытался приподняться, но яркие угли на острие стружия, поднесенные вплотную к глазам, заставили его запрокинуть голову и распластаться на земле. Это его, однако, не успокоило, и через мгновение нога мальчишки уже начала сгибаться, чтобы выбить палку из рук Мстиши.
– Ша! Всем замереть! – на выдохе рявкнул Иван, останавливая его движение на корню. – Всем, я сказал!!! А теперь расселись по местам!
Последние слова были адресованы ветлужским подросткам, которые уже начали разбирать малочисленные черемисские цели, сгрудившиеся с дальней стороны костра. Нехотя драчуны стали успокаиваться и вновь опускаться на проложенные около огня березовые бревна, не сводя тем не менее глаз с потенциального противника. Видя, что Ексей не двигается, Мстиша тоже медленно отступил на свое место, по пути стряхивая с волос и рубахи прошлогодние иголки. Иван кивком головы одобрил его осторожность и повернулся к поверженному подростку, судорожно сжимающему пальцами клочки молодой травы, выдернутой с корнем из рыхлой лесной почвы.
– Не стоит тебе пока с Мстишей связываться. Отец его сызмальства учил, а он воин не из последних будет. Да и разрешение на круг Мстиша сам себе дать не может… Тем более на ножах! А теперь… Теперь рассказывай, отчего у тебя вырос такой зуб на булгарцев? Самого обидели или родичей твоих? Не просто же так ты на окружающих людей кидаешься, будто зверь лютый?
– Они кровью заплатят за свои злодеяния! Нельзя безнаказанно людей умыкать! Мой отец не посмотрит, что кугуз ветлужский ссориться с ними не хочет!.. – Ексей вскочил на ноги и сорвался на крик, перейдя на свой язык и совершенно не обращая внимания, что большинство из присутствующих его не понимают: – Тиде ынде тыглай шолыштмаш огыл, а кечывал кечын агымаш лиеш![40]
Ветлужские мальчишки уже не со злобой, а лишь с недоумением смотрели на бьющегося в истерике черемисского подростка, к которому со всех ног бросились друзья, пытаясь его оттащить подальше от полусотника. Ексей вырывался из их объятий, размахивал руками и пытался что-то доказать, но сила была не на его стороне.
Однако объяснить, о чем кричал их десятник по школе, черемисские пацаны не смогли. В основном из-за того, что многие из них не поняли начала его речи либо просто не успели уловить суть сказанного. И все-таки через несколько минут Ексей вновь стоял перед Иваном, относительно спокойный и сосредоточенный. В глазах его еще плескалось бешенство, однако речь казалась уже вполне связанной.
А поведал он о том самом умыкании девок, про которое Иван уже слышал в свое время от Кокши, который приходился Ексею старшим братом. Около трех лет назад довольно большая деревня недалеко от устья Ветлуги была разграблена невесть откуда пришедшими лихими людьми. Точнее, не сама деревня…
Почти все взрослое население в ней в этот момент отсутствовало, пытаясь возделать под пашню заливной луг, с некоторых пор переставший пугать жителей пятнами болотной жижи, разливающейся на нем до самой середины лета. Мужская половина корчевала кусты и чахлые деревья, заполонившие окраину пойменной луговины. Бабы покрепче впряглись в сохи, не допуская скотину ломать ноги на свежих болотных рытвинах. А остальные, включая подростков, либо правили обжами[41], либо расширяли сточную канаву в сторону небольшого ручейка, едва текущего по направлению к Ветлуге.
«Да… Все абсолютно так же, как и у других народов, живущих своим трудом на земле. – Иван покачал головой, продолжая внимательно слушать сбивчивый рассказ черемисского паренька. – Отличается лишь язык, вера, детали одежды, да и то в мелочах. Иной раз и не разберешь, что за люди трудятся на пашне. Да и сами они не всегда про себя все знают… Тот же Кокша рассказывал, что иногда торговая нужда заносила его в такие глухие селения на Ветлуге, где никто не мог до конца понять местных жителей. Вроде все как у черемисов: одежда, традиции, боги… А вот язык исковеркан так, что воспринимался с трудом. И только потом выяснялось, что в предках у них ходит то ли чудь, то ли пермь, каким-то неведомым образом перемешавшаяся с черемисским населением или ассимилированная им же… А парень ничего, надо им заняться. Пусть горячий без меры, но зато упертый, как многие из нас! Да черемисы почти все такие, уж больно смесь гремучая получилась, когда на финскую кровушку наложилась чья-то южная…»
