Иуда - Елена Валериевна Горелик
«Сам того же принципа придерживаешься?» — мысленно хмыкнул я, пока мы уже в который раз обходили стены и караулы у ворот.
«Придерживался б, коли мог… Ну, будет, Георгий. Давай думать, что ты упустить мог».
Я и так был вынужден признать его правоту: Орлика надо было валить, а не гнать. А теперь поздно локти кусать, нужно искать выход из сложившейся ситуации. И для начала следовало дождаться ответа от Карла.
Я не сомневался в том, что оный воспоследует.
Взгляд со стороны.
Искушение отдать приказ повесить этих двоих было слишком сильным, чтобы долго ему сопротивляться. Но и просто казнить их — значит, рассориться с этими чёртовыми иезуитами. А они — идеальные соглядатаи и добытчики полезнейших сведений.
— Арестуйте этих двоих, Андерс, и заключите под стражу, — тон короля был на удивление ровным, словно гладь озера в безветренный день. На самом деле он боялся сорваться в яростный крик, и в окружении это понимали, потому возражать или задавать вопросы не посмел никто.
Само по себе убийство уже могло вызвать нешуточный гнев его величества. Впрочем, когда речь заходила не о шведах, он быстро остывал. Но ослушание, да ещё второе кряду? Такое прощать было нельзя. Собственно, и в первый раз следовало примерно наказать этих…господ, но король счёл, что лишение права общения с коронованной особой уже само по себе наказание. Увы, как же он ошибался.
И что теперь делать? Заложницы больше нет, эти двое её просто задушили. Объявить всё несчастным случаем либо происками врагов, а затем долго извиняться перед гетманом и выдать ему виновных? Слишком много чести. Нет, раз уж так вышло, то нужно пользоваться ситуацией с наибольшей для себя выгодой.
Эти двое от кары не уйдут, или Карл Шведский съест собственную шляпу. Однако даже из неудач следует извлекать пользу.
2
Я не верил собственным глазам.
Я промигался, протёр гляделки — мало ли, может, старческое тело подводит — но от этого картина не изменилась.
Шведы ещё до рассвета установили…виселицу. А на ней в петле висела женщина в богатом платье. Я не видел её лица, но память Мазепы однозначно идентифицировала её как Мотрю Кочубей.
Не такого ответа я ждал от Карла. Но ведь это невероятная глупость — убить единственного заложника, ради которого я теоретически мог пойти на торг и сдачу города. Карл кто угодно, но не идиот. А значит… значит, это не он?
Я долго всматривался в окуляр плохонькой подзорной трубы, стараясь высмотреть своих беглых полковников рядом с королём Швеции, но все мои старания были напрасны. Ни Орлика, ни Чечеля, ни казаков, которые смылись к шведам вместе с ними, не видно.
Умом я понимал, что Карлуша, причастен он к казни Мотри или нет, сделал самому себе знатную гадость. А сердце дало сбой. Кто бы ни убил эту женщину, виновен прежде всего я. Иван Степаныч, что показательно, молчал. Не иначе думал о том же.
— Не ожидал я такого от Каролуса, — обескураженно проговорил Келин.
Я заметил, что в какой-то момент — очевидно, когда он сам разглядел тело на виселице — полковник начал неотрывно следить за мной. За мимикой и жестами — совершенно точно. При этом его собственное лицо выражало смесь сочувствия и…лёгкой доли недоверия.
— Сам не ждал, — севшим голосом прохрипел я. — Барабанщика коли пришлют — пусть ему на словах передадут: я с разбойниками переговоров не веду. Передадут пусть дословно.
— И ничего более?
— Ничего, — я удостоил Келина мрачным взглядом. — Прошу собрать военный совет.
И без того было ясно, что если Карл пошёл, как говорится, ва-банк, то следующим его шагом будет первый штурм. По всем правилам военного искусства этого времени он просто обязан начать его с артподготовки в надежде пробить брешь в стенах крепости. А то и мину заложить, но по этой части уже бомбардиры противодействуют, не прозевают подкоп. Впрочем, как я точно знал из донесений наших военных разведчиков, с порохом у шведов не очень, потому массированных артобстрелов не предвидится. А вот мину могут попробовать заложить, это единственный шанс Карла разом решить проблему осады Полтавы.
Сукин сын. Просто сукин сын… И я тоже хорош. Не пошевелил вовремя мозгами — погибла женщина. Любил ли её Иван Степаныч? Не знаю, в его амурные дела я старался не лезть, не до того было. А она его точно любила.
Не было бы столько проблем, требующих немедленного решения — точно бы надрался. Как следует, до хмельной слезы и морды в салате.
Малодушный щенок ты, Георгий.
Это не Мазепа проснулся, это моя личная совесть решила голос подать. И что тут скажешь? Права она, сволочь такая.
«Что ты делать намерен?» — лёгок на помине: Иван Степаныч изволил напомнить о себе.
«А что тут можно ещё делать? Только одно: драться».
«И швед тако же помыслил, готов об заклад биться… Ты его разбойником назвал, он того в жизни не простит».
«Пусть не ведёт себя как отморозок, — озлился я. — Тогда и обижаться будет не на что».
«Ага, зацепил я тебя, — ехидный смешок Мазепы. — Тебе нынче полезно будет. Имей злость, однако головы не теряй. Не то её нам с тобою прострелят к чертям собачьим».
Я понимал его кровную заинтересованность: помру — помрёт и он. Инстинкт самосохранения, знаете ли. Но думать предпочитал всё же своей головой. Я ему просто не доверял, уж слишком крепко в нём сидит стремление нагадить ближнему.
«Вижу, ты не очень опечален, — мысленно бросил я. — Погибла женщина, которая любила тебя, а ты тут хихикаешь».
«Поживи с моё, и сам таким же киником станешь», — последовал ответ.
«Глядя на тебя, я вижу пример, как не надо делать. Спасибо и за такой урок, тоже полезно…»
— Худо тебе, пане гетман?
Я не сразу сообразил, что ко мне обратились въяве — Незаймай. Менее всего я ждал сочувствия, однако парень явно переживал за меня.
— Худо, Дацько, — негромко ответил ему я, причём это была чистая правда. — Сделанного не воротишь, мёртвых не воскресишь. Остаётся только месть.
— Я рядом с тобою буду, пане гетман, коли ты не против сего, — сказал молодой казак.
— Спасибо, сынку…
Зеркала здесь не было, на свою рожу я мог поглядеть только в бочке с водой, да и та
