Тайна для библиотекаря - Борис Борисович Батыршин
— …чтобы препроводили в кордегардию! — закончили гренадеры. Сержант буркнул в ответ что-то одобрительное.
Как раз возле кордегардии мы и сидели, пристроившись на лишённой передних колёс крестьянской телеге. Д'Эрваль оставил нас на попечение караульного офицера, велев накормить и выделить овса для лошадей, а сам отправился к видневшемуся в конце аллеи господскому дому, где располагался штаб. С тех пор прошло уже часа два: мы успели расседлать и почистить лошадей, поели сами — благо полевая кухня была развёрнута тут же, за флигелем, где располагалась кордегардия и казармы караульной роты. И теперь — скучали, наблюдая, как суетятся во дворе солдаты, грузящие на возы увязанные в рогожу зеркала, дорогую мебель, серебряные и золотые оклады икон, взятые в домовой церкви, картины в богатых золочёных рамах.
— Готовятся к отправке в Москву? — тихо осведомился Ростовцев. — Как же они попрут с собой всё это барахло? Не армия будет, а какой-то, прости господи, цыганский табор…
Я кивнул.
— Барахло-то французов и погубит. Не только оно, разумеется, но далеко не в последнюю очередь именно это. Ну да я рассказывал, ты помнишь…
Действительно, мы немало вечеров провели за подобными разговорами — я излагал поручику, что происходило в нашей истории с Великой Армией после оставления Москвы, а он слушал, то и дело с сомнением качая головой. Уж очень невероятным казалось ему столь стремительное превращение победоносной, лучшей в Европе армии, в сборище мародёров.
— А я-то, дурак не верил… — поручик проводил взглядом двух стрелков, волокущих огромные тюки, из которых высовывались куски дорогой ткани, явно содранной со стен графских покоев. — Теперь понятно, почему узурпатор решился оставить Москву. Это уже не солдаты а подонки, мизерабли, воевать они не будут. Зачем? У каждого в ранце награбленное в Москве добро — меха, серебряная утварь, оклады с икон. Ради чего рисковать жизнью? Куда важнее добраться с добычей до дома и жить в своё удовольствие.
— Ну да, примерно так они и рассуждают… — начал, было, я, но меня перебил крик д'Эрваля. Мы обернулись — гасконец торопился по дорожке, ведущей от здания штаба к кордегардии, размахивая над головой какой-то бумажкой.
— Похоже, пропуск он добыл. — Ростовцев облизал ложку, хозяйственно засунул её за голенище. — Пошли седлаться, Никита Витальич? А то загостились мы тут, пора и честь знать.
VIII
С тех пор, как Далия оказалась в Москве, прошло не меньше двух недель. Приютившие девушку мамлюки относились к ней с ровной благожелательностью — всё же, родом из родных краёв (хотя, многие из них появились на свет далеко от Египта и Северной Африки) и тоже чтит Пророка. Но, главное — Далию взял под личное покровительство Дауд Хабаиби, лейтенант корпуса мамлюков и один из самых доверенных офицеров, уступающий в этом плане разве что знаменитому мамлюку Рустему, неизменному слуге и телохранителю Императора, сопровождавшему его повсюду уже много лет.
Традиции мамлюков, густо замешанные на нормах шариата, вполне позволяли считать девушку "Аль-Анфаль", военной добычей — попросту говоря, пленницей. Ничто не мешало Дауду распорядиться судьбой Далии по собственному усмотрению, и это не вызвало бы недовольства или кривотолков подчинённых — малый в своём праве, пусть развлекается, раз уж привалила такая удача! Однако он не торопился уложить её в постель, ограничиваясь долгими неспешными беседами, расспросами о прошлой жизни, о планах на будущее. В итоге Далии самой пришлось проявлять инициативу — она-то прекрасно понимала, что по-настоящему новый её покровитель раскроется только в интимной близости, и только тогда можно будет составить о нём окончательное впечатление. Тема с отправкой Далии во Францию с очередным курьером затихла как-то сама собой — Дауд не напоминал, а она сделала вид, что забыла. Для началаследовало разобраться с возможностями, которые открывает её нынешнее положение, и только потом решаться на радикальные перемены.
А подумать было над чем. Оказавшись в постели Дауда, Далия довольно быстро вытянул из него всю подноготную. К её глубокому удивлению, суровый воин оказался в интимных делах почти новичком, и даже прежний её любовник, злосчастный су-лейтенант смотрелся на его фоне сущим ловеласом. Видимо, строгий, почти аскетический образ жизни, который Дауд вёл до сих пор, подражая великим витязям прошлого, не оставлял ему времени на приключения на стороне. Подобной неопытностью грех было не воспользоваться. Далия и воспользовалась; многоопытная во всех видах любовных игр, она знала, как польстить мужскому самолюбию, умела управлять партнёром в постели так, что он и сам этого не замечал, знала, когда надо прикинуться слабой, беспомощной жертвой — а когда яростной тигрицей. И очень быстро превратила Дауда в восторженного поклонника, мальчишку, готового целовать ноги возлюбленной.
…Не сраженных тобой наповал в мире нет,
Кто бы разум притом не терял, в мире нет.
И, хоть ты ни к кому не питаешь пристрастья,
Кто любви бы твоей не желал, в мире нет…
Она читала нараспев строки мудрого перса по-арабски и подливала в хрустальный бокал вино из лучших московских погребов. Дауд смотрел на неё горящими глазами, пил запретную влагу, роняя рубиновые струйки на обнажённую, обжигающую, цвета кофе с молоком кожу возлюбленной. А потом слизывал капли кончиком языка, чувствуя, как впиваются ему в затылок тонкие пальцы, как прижимают, требуя — «Ещё, ещё!…»
Пока что она была далека от мысли испытывать на прочность чувства любовника, ставя того перед выбором: любовь к ней, или верность Бонапарту? Наоборот — изо всех сил старалась уверить его в своём восторженном отношении к Императору, расспрашивала при всяком удобном случае, затаив дыхание, впитывала дифирамбы, которые Дауд отпускал в адрес своего кумира.
Было ли это циничным расчётом уроженки второй половины двадцатого века? Может и да, а может, и нет; возможно, дело тут в чисто женском желании упрочить своё положение, всячески подыгрывая мужчине, на покровительство и защиту которого она рассчитывала — и намерена была рассчитывать и впредь. Недаром за всё это время Далия ни разу не покидала территории Кремля, жила в маленькой комнатке при казармах, занимаемых мамлюками и, как могла, изображала по уши влюблённую курицу — тип женщины, который она терпеть не могла. Но, как писал один великий английский сказочник: «And down, down to Goblin-town You go, my lad!»[1] И Далия старалась вовсю, формируя в глазах Дауда и его сослуживцев образ восторженной, недалёкой, а теперь окончательно потерявшей голову от страсти девицы.
* * *— Чем будете теперь заниматься, мой господин? Я слышала, за ужином вы с друзьями беседовали о каком-то новом поручении, ради которого тебе не придётся даже покидать Кремль?
Ночь. Комнатка в одном
