Роберт Сойер - Люди
— Не для нас, — сказала Мэри. Потом, с бо́льшим чувством: — Не для меня. — Она огляделась вокруг. Поначалу Понтеру показалось, что это лишь экстернализация её мыслей: она будто ищет путей объяснить, что чувствует. Но потом её глаза сверкнули, и она пошла вдоль стены. Понтер поспешил за ней.
— Видишь эти цветы? — спросила Мэри.
Он кивнул.
— Конечно.
— Их оставил здесь один из живых для одного из мёртвых. Для кого-то, чьё имя вырезано на этой секции. — Она указала на участок полированного гранита прямо перед собой.
Потом Мэри нагнулась. Цветы — красные розы — были с длинными стеблями, связанными друг с другом нитью. К букету была прикреплена лентой небольшая карточка.
— «Для Вилли», — сказала Мэри, очевидно, прочитав написанное на карточке, — «от любящей сестры».
— Ах, — сказал Понтер, не найдя лучшего ответа.
Мэри прошла дальше. Она подошла к желтовато-коричневому листу бумаги, прислонённому к стене и подняла его.
— «Дорогой Карл», — прочитала она и замолчала, осматривая гранитную панель перед собой. — Это, должно быть, он, — сказала она, протягивая руку и касаясь одной из надписей. — Карл Боуэн. — Она продолжала смотреть на вырезанное в граните имя. — Это тебе, Карл, — произнесла она — по-видимому, от себя лично, поскольку не смотрела на бумагу. Потом она опустила глаза и начала читать вслух с самого начала:
Дорогой Карл,
Я знаю, что должна была прийти раньше. Я хотела. Честно. Но я не знала, как ты воспримешь эту новость. Я знаю, что была твоей первой любовью, и у меня не было больше такого замечательного лета, как лето 66-го. Я думала о тебе каждый день с тех пор, как ты погиб, я плакала и плакала. И я снова плачу сейчас, когда пишу эти слова.
Я не хочу, чтобы ты подумал, будто я перестала скорбеть по тебе, потому что это не так. Но у меня была своя жизнь. Я вышла за Бакки Сэмюэлса из Истсайда. Помнишь его? У нас двое детей, оба сейчас старше, чем ты был, когда погиб.
Ты бы сейчас меня ни за что не узнал. У меня в волосах пробивается седина, и приходится её прятать, и все мои веснушки попали много лет назад, но я всё равно думаю о тебе. Я очень люблю Бакки, но тебя я тоже люблю… и я знаю, что когда-нибудь мы снова увидимся.
С вечной любовью,
Джейн— «Снова увидимся»? — повторил Понтер. — Но он мёртв.
Мэри кивнула.
— Она имеет в виду, что они увидятся после того, как она сама тоже умрёт.
Понтер задумался. Мэри шла в нескольких шагах от него. Ещё одно письмо было прислонено к стене, в этот раз залитое в прозрачный пластик. Мэри подобрала его.
— «Дорогой Фрэнки», — начала она читать. Пошарила взглядом по стене. — Вот он — Франклин Т. Малленс, третий. — Она продолжила читать:
Дорогой Фрэнки,
Говорят, что родители не должны переживать своих детей, но кто же ожидает, что смерть заберёт ребёнка в девятнадцать? Я скучаю по тебе каждый день, и папа тоже. Ты знаешь, какой он: у меня на глазах старается выглядеть сильным, но я до сих пор слышу, как он плачет, когда думает, что я сплю.
Обязанность матери — заботиться о сыне, и я старалась, как могла. Но теперь о тебе заботится сам Господь, и я знаю, что в его любящих руках тебе ничего не грозит.
Сыночек, дорогой, когда-нибудь мы снова будем вместе.
Люблю тебя,
МамаПонтер не знал, что сказать. Чувства были без сомнения искренними, однако… однако такими иррациональными. Разве Мэри этого не видит? Разве люди, написавшие письма, этого не замечают?
Мэри снова читала ему письма, открытки, записки, свитки, которые лежали или стояли прислонёнными к стене. Фразы из них застревали у Понтера в голове.
«Мы знаем, что Господь позаботится о тебе…»
«Не могу дождаться того дня, когда мы снова будем вместе…»
«Так много забыто / Не сказано много / Клянусь — всё скажу / Когда встретимся с Богом.»
«Спи спокойно, любимый…»
«С нетерпением жду дня нашего воссоединения…»
«…в тот радостный день, когда Господь снова соединит нас на небесах…»
«Прощай! Да пребудет с тобой Господь, пока мы не встретимся вновь…»
«Ну, будь, братишка. Забегу, когда буду в столице в следующий раз…»
«Покойся с миром, дружище, покойся с миром…»
Несколько раз Мэри прерывалась, чтобы вытереть слёзы. Понтер тоже ощущал печаль, и его глаза тоже увлажнились, но, как он подозревал, по другой причине.
— Это всегда очень тяжело, когда умирает тот, кого любишь, — сказал Понтер.
Мэри кивнула.
— Но… — продолжил он, но замолк.
— Да?
— Этот мемориал, — сказал Понтер, разводя руки, будто охватывая обе стены. — Какова его цель?
Брови Мэри снова взметнулись вверх.
— Почтить память мёртвых.
— Не всех мёртвых, — тихо сказал Понтер. — Здесь только мёртвые американцы.
— Э-э… да, — согласилась Мэри. — Это монумент жертве, принесённой американскими солдатами, таким образом народ Соединённых Штатов показывает, как он её ценит.
— Ценил, — поправил Понтер.
Мэри это замечание явно озадачило.
— Мой транслятор неправильно работает? — спросил Понтер. — Ты можешь ценить — в настоящем времени — то, что существует. То, чего больше нет, ты могла ценить — прошедшее время.
Мэри вздохнула, явно не желая об этом спорить.
— Но ты не ответила на мой вопрос, — мягко напомнил Понтер. — Для чего этот мемориал?
— Я же сказала. Почтить память мёртвых.
— Нет, нет, — сказал Понтер. — Это побочная функция, я уверен. Наверняка целью, которую ставил перед проектировщик…
— Майя Лин, — сказала Мэри.
— Что?
— Майя Лин. Так зовут женщину, спроектировавшую мемориал.
— А, — сказал Понтер. — Так вот, наверняка её целью — целью любого, кто проектирует мемориал — сделать так, чтобы люди не забывали.
— Да…? — сказала Мэри, немного раздражённая тем, что Понтер прицепился ко вроде бы незначительной разнице.
— А зачем делать так, чтобы люди не забывали? — спросил Понтер. — Чтобы не повторять больше тех же ошибок.
— Ну, да, конечно… — сказала Мэри.
— И насколько хорошо этот мемориал выполняет свою функцию? Вам удалось избежать той же ошибки — ошибки, которая привела к смерти всех этих молодых людей.
Мэри на секунду задумалась, потом покачала головой.
— Полагаю, что нет. Войны ведутся до сих пор, и…
— Америкой? Страной, построившей этот монумент?
— Да, — сказала Мэри.
— Почему?
— Экономика. Идеология. И…
— Да?
Мэри пожала плечами.
— Месть. Сведение счётов.
— Когда эта страна решает начать войну, где объявляется о таком решении?
— Э-э… в Конгрессе. Я потом покажу тебе его здание.
— Виден ли оттуда мемориал?
— Этот? Нет, не думаю.
— Они должны делать это прямо здесь, — заявил Понтер. — Их лидер — президент, так? — должен объявлять о войне прямо здесь, стоя перед этими пятьюдесятью восемью тысячами двухстами девятью именами. Очевидно, именно это должно быть главной целью такого мемориала: если лидер сможет призвать молодых людей идти воевать и гибнуть, глядя на имена тех, кто погиб, когда президент объявил войну в прошлый раз, то это, наверное, и правда очень важная война, без которой не обойтись.
Мэри склонила голову и ничего не сказала.
— В конце концов, как ты сказала, вы сражаетесь за сохранение ваших самых главных ценностей.
— В идеале да, — сказала Мэри.
— Но эта война — во Вьетнаме. Ты сказала, что она велась в поддержку коррумпированного правительства и для того, чтобы не дать состояться выборам.
— Ну, да, в каком-то смысле.
— В Филадельфии ты показала мне, где и как началась эта страна. Разве демократия не является самой большой ценностью Соединённых Штатов? Демократия и право людей избирать и быть избранными?
Мэри кивнула.
— Тогда они должны были сражаться за утверждение этих идеалов. Их приход во Вьетнам для того, чтобы живущие там люди получили возможность отдать свои голоса, был бы утверждением американских идеалов. И если бы народ Вьетнама…
— Вьетнамцы.
— Ага, вьетнамцы. Если бы они проголосовали за коммунистическую систему, это было бы в соответствии с американскими идеалами. Ведь ты не можешь быть сторонником демократии только тогда, когда исход голосования тебя устраивает.
— Возможно, ты прав, — сказала Мэри. — Очень многие считают, что американское вмешательство во Вьетнаме было неправильным. Они называют это «богохульной войной».
— Богохульной?
— Ну, это значит «оскорбляющий Бога».
Бровь Понтера взбежала на надбровье.
— Судя по всему, у этого вашего Бога очень толстая кожа.
