Андрей Бондаренко - Северная война
Егор, придерживая Луизу и Екатерину за дрожащие локотки, поднялся на ноги и негромко шепнул:
— Не надо бояться, дамы! Это просто маленькое недоразумение, сейчас все прояснится…
— Еще одно слово, и точно — пальну! — пообещал гневный голос. — Разошлись по разным сторонам и обернулись! Ну, быстро у меня!
Сделав три шага в сторону, он обернулся, чувствуя, как губы непроизвольно расходятся в стороны, расплываясь в широченной улыбке.
— Он, мерзавец, еще и улыбается! — перешла на русский язык Санька: невообразимо стройная и прекрасная, облаченная в какое-то шикарное и модное платье — цвета нежной морской волны. — Что это за разряженные девицы? Шлюхи, курвы и лярвы митавские? Отвечай, вражина, немедленно и прекрати лыбиться!
Егор послушно перестал улыбаться, церемонно выпятил грудь вперед и, напустив на себя важности, торжественно представил (на немецком) своих спутниц:
— Эта рыжеволосая красавица — Луиза, герцогиня курляндская! — Луиза надменно и гордо кивнула своей головой. — Вернее, в своем недавнем прошлом — герцогиня… Сейчас она полностью и официально разорвала все отношения с герцогом Фридрихом-Вильгельмом и нынче является невестой Бровкина, Алексея Ивановича, славного маркиза де Бровки.
— Боженька ты мой! — удивленно охнула Санька и крепко прижала двуствольный пистолет к своей высокой груди.
— Немедленно отщелкни оба курка обратно! — строго велел жене Егор и невозмутимо продолжил: — А эта темноволосая и симпатичная девушка — та самая загадочная ладожская наяда, тайная и сладкая мечта государя нашего, Петра Алексеевича! — Екатерина присела в низком и почтительном реверансе.
— Прошу простить меня, принцесса! — смущенно забормотала Санька, поспешно отбросив свой пистолет в густые кусты красной смороды. — Произошла глупая и досадная ошибка…
Громко и властно кашлянув, Егор дождался тишины и невозмутимо сообщил:
— Данная же светловолосая воительница является моей любимой женой. Как вы уже знаете, прекрасные дамы, зовут ее Александрой. Женщина она мирная и добрая — в обычной и повседневной жизни. Но иногда подвержена приступам пустой и незаслуженной ревности, — он изобразил руками свое искреннее извинение — за странное и неадекватное поведение собственной супруги…
Посматривая на Саньку понимающе и приветливо, герцогиня (или уже — не герцогиня?) торжественно объявила:
— Ревность — лучшее свидетельство крепких чувств амурных! Причем совсем и неважно, есть ли на то веские причины… Надеюсь, что мы подружимся с вами, моя будущая родственница? — заговорщицки подмигнула.
— Подружимся, обязательно подружимся! И с вами — Луиза! И с вами — Екатерина! — горячо заверила Санька и, чуть засмущавшись, негромко попросила: — А сейчас, принцесса, позвольте вас покинуть на несколько минут, да и вашего спутника — похитить. Мне необходимо шепнуть этому симпатичному шалопаю — несколько слов наедине…
Жена уверенно взяла Егора за руку, завела за старую раскидистую вишню, крона которой была густо покрыта белыми и розовыми цветами, надолго и жадно приникла к его губам, минут пять не давая вымолвить ни единого слова…
Когда же, наконец, представилась возможность говорить, Егор, чуть задыхаясь, спросил:
— Саня, откуда ты здесь взялась? Где дети? Как роды прошли? Кто у нас родился?
— Сколько вопросов! — притворно рассердилась жена. — Уехал не пойми куда и на сколько! Причем когда уезжал, то вопросов совсем и не задавал, а сейчас вот любопытство, видите ли, проснулось… Ладно, расскажу! — неожиданно смилостивилась. — Из Пскова вернулся на Москву Петр Алексеевич, кратко поведал о вашей славной виктории под Дерптом. А потом сообщил мне — под большим секретом, — что тебя, Саша, не будет в Москве аж до самой осени… Мол, первым делом ты поедешь на Митаву, потом будешь охотиться за каким-то адмиралом-командором, после отправишься к устью реки Невы — диверсии воинские чинить над шведами… А я же соскучилась сильно и безмерно! Вот, не выдержала и решила — перехватить тебя во Пскове-городе да заодно и родить здесь… Детей, Петю и Катю, отвезла в Преображенское — на попечение царевны Натальи и Василия Волкова. Наталья присмотрит за чадами нашими, обиходит их, Василий наладит охрану крепкую… Сама же я приехала в Псков, через три дня и родила. Мальчика бойкого и здорового. Сашей уже нарекла — в твою честь…
— Значит, Александр Александрович! — довольно и счастливо вздохнул Егор. — Спасибо тебе, Саня: и за подарок такой бесценный, и за сюрприз — знатный…
— Не за что! — беззаботно улыбнулась жена и тут же заволновалась: — Саша, давай уже выйдем из-за этой вишни! А то — слышишь? Барышни-то новенькие уже начали прыскать и посмеиваться…
Егор вдоволь насмотрелся на сына, вокруг которого вовсю суетились надежные кормилица и нянька, привезенные предусмотрительной Санькой из самой Москвы, и со спокойным сердцем отправился в столовую палату.
После завершения обеденной трапезы девицы быстро собрались и отправились в город — за покупками:
— Необходимо нашу Екатерину приодеть немного! — решительно объявила Санька. — Чтобы на Москву приехала уже во всей своей красе. Не бедной деревенской девушкой, а дамой знатной, знающей себе цену.
— Не это совсем требуется нашему Петру Алексеевичу! — начал возражать Егор, но тут же замолчал и согласно махнул рукой, заметив краем глаза, что рыженькая Луиза также намеревается решительно вмешаться в этот разговор…
«Да, как бы эти две знатные дамы не испортили нашу Катерину-простушку! Сперва наряды и безделушки, потом брильянты и взбалмошные капризы… — заныл внутренний голос. — Хотя, с другой стороны, им, красавицам, безусловно, виднее…»
Приставив за отъехавшими по важным делам женщинами надежную охрану, в столовую палату вернулся Алешка Бровкин, лихо махнул чарку крепкой медовухи, выкурил послеобеденную трубочку, после чего приступил к развернутому докладу:
— Крепостные стены знатно обновлены, установлено пятнадцать новых оборонительных мортир и гаубиц. Рвы серьезно углублены, расчищены и наполнены водой. Молодец воевода, не даром ест хлеб государственный… Двухмачтовый ял — с десятком пушек, нареченный «Франц Лефорт», уже полностью достроили и спустили на воду. Даже ходили на нем к узкому и короткому проливу, что разделяет Псковское и Чудское озера, обменивались артиллерийскими залпами с кораблями командора Лешерта. Правда, особого ущерба не нанесли противнику шведскому. Но приструнили, все же, мол, мы тоже ныне — мясные щи хлебаем совсем и не лыковым лаптем. Живо идет подготовка и к осеннему приему на постоянные квартиры новых пеших и конных полков: строятся дополнительные казармы, конюшни, амбары, кузни, погреба, склады, бани…
— А что с припасами продовольственными да огневыми? Доставлены ли ломовые орудия и единороги? — строго спросил Егор.
— Делается все, Александр Данилович! — заверил маркиз Алешка. — За припасы-то мой батюшка отвечает, Иван Артемич. Зерно, которое не годится к отправке в Турцию, он свозит в Псков да Новгород. Ломовые орудия частью пришли, а те единороги, что идут из Саксонии — через киевские земли, — еще в пути… Да, по поводу Турции! — вспомнив, звонко хлопнул себя по лбу ладонью. — Тут же человек к тебе прибыл — с посланием от самого Медзоморт-паши. Только того письма он мне не отдал, мол, имеет жесткие инструкции: передать его тебе лично в руки. Если я его, конечно же, правильно понял: говорит сей престарелый янычар по-английски как-то очень уж непривычно и коряво, а еще на турецком да арабском языках.
— Где же этот гонец?
— Скоро и будет! Я ему объяснил на пальцах, чтобы приходил после обеда, через часик-другой…
Вошедший в палату посланник Медзоморт-паши — личного друга Егора — внешний вид имел весьма непривычный (для русского патриархального Пскова) и насквозь экзотический: теплый и толстый стеганый халат — в разноцветную полоску, белоснежная чалма на голове, аккуратно подстриженная седая борода, на ногах странного пожилого мужчины красовались остроносые розовые туфли.
«Он не турок, и даже не перс! — шепнул внутренний голос. — Скорее всего, чистокровный араб. Хотя это и не странно: Медзоморт-паша достаточно долго жил в Алжире…»
Обладатель розовых туфель и белоснежной чалмы, соединив морщинистые ладони своих рук возле своей груди, коротко и уважительно кивнул головой, после чего разразился цветистым и бесконечно долгим потоком приветственных фраз — на одном из диалектов (на фарси?) арабского языка, щедро вставляя в свою речь отдельные английские слова и словосочетания.
Егор — в свое время — провел более двадцати месяцев в секретном военном городке, расположенном на границе Ливии и Алжира, поэтому некоторыми навыками арабской речи владел вполне даже прилично. Дождавшись, когда странный посланник турецкого паши полностью выговорится и смолкнет, совершив еще несколько коротких и почтительных поклонов, он коротко перевел Бровкину:
