Федор Вихрев - Третья сила. Сорвать Блицкриг!
Я для себя решил пока не делать никаких выводов, но слушать и наблюдать за мимикой, поэтому задал следующий вопрос:
— Ника Алексеевна, вы историк и много на эту тему читали в своем мире, но все же — каков ваш личный прогноз реакции руководства СССР на ту информацию, что вы нам принесли?
— Осторожный — это в первую очередь. Осторожный и недоверчивый, но при этом, если наши нововведения реально прошли полевые испытания — что сейчас и делают ребята, — то будут приниматься на ура. Любую информацию надо проверять — и у вас, и у нас в правительстве сидят не дураки, кроме некоторых — не буду тыкать пальцем, он еще не родился, — но сейчас такое время, что вся полезная информация будет использована на сто процентов. Только вот кто будет определять, какая из модернизаций реальна, а какая выдумки, не заслуживающие внимания, — это работа специалистов и наших парней. В данном случае — вы не поверите, но я говорю честно — в этом и будет ваша основная роль. Если вы нас не поддержите и мы не сможем реализовать наши возможности — что бы мы ни рассказывали в Союзе, все будет приниматься долго и со скрипом.
— Ника Алексеевна, а будущее у человечества есть? В том, высоком смысле, или мы — просто волосатые обезьяны и будущее — это вечное ням-ням с бессмысленной и жестокой борьбой с себе подобными?
— Будущее всегда есть, Дмитрий Михайлович. Но вот какое? Будет ли это всемирный коммунизм или это будет мировой кризис и «холодная» война, даже при всех наших знаниях будущего нельзя сразу же взять и изменить психологию всей страны и тем более — ее лидеров. Не будем и пытаться. Глупо было бы — прийти и сразу в лоб: «Вы все дураки, и из-за вас будут страдать миллионы людей!» Все должно развиваться постепенно, в своей исторической эпохе. Монархизм — социализм — демократия. Советский народ сейчас не готов к резкой перемене социального строя. Значит, не надо и давить. Все будет со временем. Все меняется, так или иначе. Если с нашей помощью развитие истории пойдет не так, как у нас, — кто может сказать сейчас, будет ли это хуже или лучше? И для кого?
— Ника Алексеевна, а как вы думаете, с какой целью вас перебросили в наш мир?
— Если бы я знала, Дмитрий Михайлович, то постаралась бы испортить этим умникам всю их малину. Я не буду играть ни по чьим правилам. Скорее всего, для кого-то это просто эксперимент. А мы — подопытные кролики. Поверьте — если бы я знала, кто эти умники, набитой мордой они бы не отделались. У меня дома дочка осталась… Но в целом они предвидели нашу реакцию правильно — мы сделаем все, чтобы помочь Советскому Союзу выиграть эту войну… и вашу реакцию — вы нам это позволите сделать. А вот как? Как свободным индивидуумам или как винтикам во все перемалывающей машине высшей целесообразности… в жестко охраняемых научных лагерях?
В это время в штаб вошел лейтенант Ченцов, что помогло мне остановить нашу беседу, тем более что материала для размышлений хватало.
Вечером я попросил Степана Александровича задержаться в штабе.
Наблюдая за Степаном, я в который про себя раз отметил, как война трансформирует людей. Порою показывая слабую подготовленность профессионального военного и, наоборот, демонстрируя профессионализм бывшего гражданского. Передо мной сидел крепко сбитый военный. Спокойное, несколько мрачное лицо скрывало внутреннюю силу и уверенность. То, как ему подчинялись его товарищи, раскрывало в нем сильную личность и мощные, но контролируемые эмоции. Мне кажется, что более всего мне повезло с Никой и Степаном.
Через Нику, ее эмоциональность, ее порою несдержанную вздорность мне удалось почувствовать некоторые эмоциональную и нравственную составляющие мира наших героев. Искореженные составляющие, но именно это позволило ощутить их мир.
Со Степаном было проще, он мужчина, на внутреннюю силу которого многие опирались и к которому неосознанно тянулись. Из таких война делает настоящих командиров.
— Степан, в чем причина уничтожения моей родины? — Мне показалось, на лице Степана мелькнуло облегчение, как если бы он давно ждал этого вопроса.
— Нашей Родины, Дмитрий Михайлович, она у нас одна. Хороший вопрос… на который я не знаю ответа. Есть множество фактов, мифов, версий. Вы с ними, думаю, знакомы. И ни одна из версий не является в полной мере не то что правильной, но и достоверной. Экономика? Но нагрузка на нее не превышала аналогичную в Соединенных Штатах. Отставание в развитии? Оно было, но не успело стать принципиальным. Да и не во всех областях оно было. Личная свобода? Оной свободы в Союзе было ну никак не меньше, чем у противников. И так до бесконечности.
Слушая Степана, я отметил его отношение к окружающему миру во множественном числе — противники.
— Степан, — уточнил я у собеседника, — правильно ли я вас понимаю, вы считаете, что в СССР все составляющие жизни и общества, и государства были не хуже, чем у окружающих стран? Но противники СССР живы, а СССР — нет. Но так не бывает.
— Согласен, не бывает. Понимаю я и то, что вы уже анализировали имеющуюся информацию и, возможно, пришли к своим выводам, основанным на вашем опыте и знаниях. Но мне так проще сформулировать свои мысли. Хотя все равно сумбурно получается. Итак, в двадцатые-тридцатые годы СССР нужна была самостоятельность, экономическая и политическая. Иначе — гибель. Для этого нужна концентрация всех сил и полное единство. Естественно, отклонения от генеральной линии преследовались. И это воспринималось нормальным, пока. Потом — война, восстановление хозяйства, реальная угроза со стороны США. То есть требование сохранения сплоченности и единства. И опять же, это воспринималось нормально. Но с течением времени угроза войны становится все более призрачной. Американцы отказываются от удара военного, заменив его на удар культурный и психологический: «Смотрите, как у нас хорошо, сытно, ярко». А мы? А мы прячемся от всего этого, запрещаем пластинки, глушим передачи. И требуем сохранения единства для того, чтобы сохранить то, что имеем. «Завоевания социализма»… А в Америке нет социализма, а живется лучше — на хрена социализм тогда нужен? СССР не пытается нести свою модель в мир, не пытается бить контраргументами, но пытается идти дальше по выбранному пути. Он пытается сохранить себя в том виде, в котором есть. И гибнет.
— Ну, это понятно. Не понятно, почему так сложилось.
— Думаю, во многом — из-за тяжелых потерь, понесенных в этой войне. Меньше потери — меньше времени и средств на восстановление, более высокий уровень жизни — меньше слабых мест и ниже эффективность пропаганды противника. Все остальное — во многом следствие этого.
— Степан, вы здравомыслящий человек, поэтому понимаете необходимость органов, но мне интересно знать ваше мнение об их роли — и положительной, и негативной.
— Они неизбежны. Но нельзя давать им много воли.
Слушая Степана, про себя отметил — очень емко и осторожно, интересно, а товарищу Берии он так же ответит, но вслух спросил:
— Степан, а, по-вашему, с какой целью вас перебросили в наш мир?
— Не знаю. На случайность не похоже, слишком явно просматривается отбор по единому признаку. Но и рассчитывать всерьез на то, что восемь вполне обычных людей способны изменить историю, да еще оказавшись в тылу врага, может разве что сумасшедший. Сильно смахивает на эксперимент. Или на игру — забросим их и посмотрим, что получится. И еще, Дмитрий Михайлович. Я понимаю ваше желание отправить нас поскорей отсюда в Москву, но, поверьте, не стоит. Сейчас главное — время. Если нас перебросить немедленно — воспользоваться информацией просто не успеют, и все пойдет так, как в нашей истории. А мы, зная, что немцы висят на волоске, сейчас имеем возможность выиграть время. Потом — да, Москва, но не сейчас.
Вечерние прогулки всегда позволяли обстоятельно подумать.
Что же получается? А получается, что обратного вектора вычислить не удается. Если оперировать военными категориями — противник показывает отсутствие направления удара, политической цели в данном случае. И почему противник, и почему существует?
Давайте, товарищ Карбышев, подумаем.
Разве развал СССР есть вселенская катастрофа? Разве в истории человечества это уникальный случай? Да нет, конечно. Гибель государств и рассеивание этносов происходили и будут происходить. Катастрофой аналогичные явления всегда воспринимались только частью населения, заметим, небольшой частью.
Разве человечеству грозит уничтожение с исчезновением СССР? Я имею в виду уничтожение СССР как государства и политической системы. Опять же, нет.
В мире наших потомков, в их развитых капиталистических странах отношения между богатыми и бедными изменились разительно, по сравнению с тем, что мы наблюдаем в начале двадцатого века. Не хочется сейчас апеллировать к марксистской теории, но если упрощенно, то следует признать — мир развивается согласно этой теории, разве что не совсем так, как нам хочется, но это в данном случае несущественно. Да, капитализму по-прежнему выгодна организация войн, выгодна торговля кровью. Одновременно мы видим, как внутри этой системы экономических отношений вырастают иные нравственные отношения между людьми. Если же нравственно люди становятся другими, то неизбежна трансформация всего остального, вопрос только времени, а истории торопиться некуда.
