Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов
С лазутчиками – смех и грех! Плотник, прибившийся в Рыбнинске, чтобы не сбиться со счету, совал в заплечный мешок камень. Черный – для пушек, белый – для людей. Когда мужик высыпал перед изумленными воеводами камни, насчитали девяносто восемь штук – девяносто шесть белых и два черных, добрых два пуда. Мало того, что подсчитал супостата по головам, так сумел нарисовать чертеж крепости.
Мезецкий с Костромитиновым битый час рассматривали этот чертеж и ломали голову – а нет ли ошибки? Бревенчатые стены (не частокол!) шли вдоль реки, опоясывали холм и заворачивались к селу Федосьеву. Со слов сведущих людей, от реки до села – добрая верста. Стало быть, по одному защитнику на двести с лишним сажень. Внутри стен неуклюжая деревянная башня, высотой с добрую колокольню. Народ сказывал, что на первом ярусе держат награбленное добро, на втором живут разбойники, а на третьем изволит обитать сам пан Казимир Шехоньский. На крыше пушка. Грозно! Но на кой она там нужна, ни Мезецкий, ни Костромитинов не понимали. Может, хитрость какая?
Если бы на вылазку ходил один плотник, решили бы – врет мужик. Ну, а коли не врет, так что-то недосмотрел. По всем прикидкам, войско должно быть раз в пять больше. Но отправляли еще двоих, которые уверяли – войска не больше сотни, а пушки – две. Одна у реки, а другая – на крыше.
– Может, он крепость на вырост делал? – предположил Костромитинов. – Дескать, вначале острог построить, а люди потом…
– А ты бы так сделал? – поинтересовался Даниил Иванович и сам же ответил: – Не стал бы! И я бы не стал. На кой ляд нужна большая крепость, коли ее некому оборонять? Вот станет народу больше, тогда и расширить можно.
– Вот это-то что за мутотень? – хмыкнул Леонтий, тыкая пальцем в башню. – Нахрен такую башню отгрохали, если стены низкие? А пушка наверху? Если с реки нападения ждать, так лучше бы обе вместе поставил… – Костромитинов откачнулся назад, закусил травинку и раздумчиво предложил: – Может, мне самому сплавать да посмотреть?
В отличие от Мезецкого, Костромитинов провел ратников сушей. Еще в Рыбнинске, наслушавшись россказней о пане Казимире, решил не рисковать и предпочел сделать крюк, обогнув Череповесь со стороны.
– А чего ты увидишь? – покачал головой князь. – Если из барки, так только стену. А высаживаться, стены мерить – времени нет.
Если бы воеводы знали, как обстояло дело, не сидели бы и не теряли время, выискивая закавыки, которых не было! Просто пан Казимеж Шехоньский хотел, чтобы его замок был похож на замок пана Браницкого, в котором он когда-то был егерем! И, кажется, преуспел. Пусть стены были не выложены из кирпича, а собраны из бревен – зато длиннее раз в двадцать! А башня! Жаль, бывший хозяин не может увидеть и позавидовать!
Казька, назвав себя паном, научившись рубить, стрелять и командовать оравой разбойников, воинскую науку не осилил. Строить крепости его никто не учил, а своего ума не хватило. Никто не подсказал, что бревна лучше ставить в частокол, заостряя верхние концы, а не класть, как забор, через который легко перескочить; для защиты длинных стен нужно много рук; чрезмерно высокая башни – это не благо, а зло, потому что появится «мертвая зона».
В последний месяц люди Казимира скучали без настоящего дела. Ни по Шексне, ни по Ягорбе не было видно никаких судов, кроме крестьянских долбленок. Шекснинская стерлядь, белуга и осетр стояли поперек горла в любом виде – хоть в смажоном, хоть – в вэндзоном! Янош, которого пан Казимир Шехоньский назначил главным воеводой, не знал, чем занять народ. От нечего делать людишки пили бражку и гонялись за девками. Казаку уже надоело утихомиривать ссоры и драки. Не ровен час, войско, оставшись без дел, начнет разбегаться. Запорожец уже подумывал прокатиться по деревням, поискать добычу, а тут радость… Дозорный сообщил, что в версте от Череповеси появились лодки! Не иначе, купеческий караван – три одномачтовые расшивы погружены в воду едва не по планшир, а все свободное место от носа и до кормы завалено товаром, заботливо укрытым холстом! Не иначе, торговые люди из Чаронды или Белоозера решились-таки сходить на торг…
Многомудрый Янош, хоть и имел одно око, смотрел зорко! Вот и теперь, умещаясь на носу барки, упрямо именуемой «чайкой», казак разглядывал расшивы, пытаясь понять – а не ловушка ли это? С тех пор, как лучший друг (почти брат!) своровал в родном курене деньги, пропил и свалил вину на него (пока стоял у позорного столба, сотоварищи выбили глаз, сломали руку и ребра), Янош не верил никому, кроме сабли. Хотя иногда и сабле не верил, предпочитая пистоли… Приближаясь к каравану, казак понемногу успокаивался – народу немного, по шесть гребцов на расшиву, оружия не видно, а купец на переднем судне (вроде рожа знакомая) улыбается широко и доверчиво. Может, просто дурак, а коли на что-то надеется – дурак вдвойне…
Когда Васька Ломаный Нос всадил багор в переднюю расшиву, а гребцы на «чайках» сушили весла, казак услышал:
– Ивану Тарабеньке – мое почтение!
Янош опешил. Его так давно не называли старым именем-прозвищем, что он и сам позабыл о нем. Рассматривая купца, попытался вспомнить – где же он видел эту харю? И облик знаком – чоловiк уже в изрядный летах, но крепкий, в потертом дворянском кафтане и выцветшей епанче, под которой можно укрыть и кольчугу, и перевязь с саблей. Казак невольно опустил пистолеты, прищурил глаз и хрипло спросил:
– Хто таке?
– Ну, как же так, Иван? – укоризненно покачал головой купец. – Неужто забыл? Помнишь, под Борисоглебском встречались?
– Тэк-тэк, – цокнул казак языком и поправил рукояткой пистолета папаху. – Никак Левонтий? Тот, шо воеводу на хрен послал, да бачил, шо законному царю изменять не буде?
– Он самый, – улыбнулся Костромитинов.
– Ты ж, бисов сын, давным-давно сгнить должон? – удивился казак. – Кошевой наш дюжину хлопцев за тобой послал. Те, шо живы остались, бачили, як тоби в капусту срубили…
– Ну, так уж вышло… – уклончиво сказал Костромитинов. – Я теперь ни с кем не воюю, у купцов караваны вожу. Сразу говори – грабить будешь или мирно разойдемся?
– Муши пане заплатить цло! – важно
