Убить Императора. Шаг 1 - Kimiko
Вдруг тихое течение мелодии стало разрываться из-за гулкого грохота, что донёсся до слуха мальчика будто из иного мира. Толпа утихла. Воздух сотрясали тяжелые шаги и лязг металла. Мальчик не решился открыть глаза даже тогда, когда почувствовал, как над ним нависла чья-то тёмная тень. Она то ли угрожала, протягивая к Эфи свои щупальца, то ли защищала, укрывая его своим плотным шлейфом.
Хриплоголосый священник начал свой нудный панихидный стон, отражающийся от стен и забивающийся в уши мальчика. Он был так утомлен предыдущими бессонными днями, что теперь был готов уснуть, стоя у всех на виду. Никогда ещё он не ощущал себя столь одиноким и опустошенным.
Речь священника прервалась. Вновь вступило встревоженное многоголосие толпы. Каждый, кажется, по очереди, пытался вспомнить что-то светлое об Элизабет. Должно быть было трудно изображать скорбь, ведь они не виделись с женщиной много лет и её следы давно стёрлись в судьбах этих совершенно чужих людей. Каждый вещавший повторял предыдущего, отчего все они сливались в полифонию.
— Поднимайте гроб, — сухо скомандовал кто-то, заставляя Эфи тут же открыть глаза.
Неужели теперь всё всерьёз?
— Нет! — выпалил мальчик, кидаясь к мужчинам, что уже пристроились рядом с ложем леди Цепеш. — Не смейте трогать её! Она!..
Тяжелая ладонь рухнула на его плечо, пригвождая юношу к полу. Он растерянно выдохнул, вцепляясь взглядом в умиротворенный лик матери. Слуги, не замечая более возражений, подхватили гроб на углах, медленно поднимая его.
Эфингем медленно обернулся назад, чтобы увидеть, кто мог осмелиться остановить единственного представителя его фамилии, но лишь охнул.
Свет, пробивающийся сквозь витражные окна, падал на спину мужчины, покрывая его почти божественным свечением. Чёрные пряди боязливо касались заостренной челюсти. Широкие плечи заслоняли собой весь свет. Такой знакомый и вместе с тем чужой силуэт… Должно быть, это ангел? Или второй спаситель, которому так упорно сейчас молился весь зал?
Иллюзия лопнула, словно надушившийся шар, когда, привыкнув к освещению, Эфи заметил синие, как глубина океана глаза, что смотрели на него холодно и осуждающе.
— Не позорь нас… Брат, — покачнул головой Аластер, выделяя последнее слово, будто пытаясь ужалить им совесть и память Эфингема.
Пораженно охнув, мальчик шокировано наблюдал за тем, как облаченные в латы отец и старший брат спускаются по ступеням, рождая тот самый лязг. Он сглотнул, понимая, что упустил последнюю возможность обратиться к матери. Её тело уже вынесли на улицу, а несовершеннолетним не следовало смотреть за погребением.
***
Тарелки капризно скрипели под зубцами вилок, что впивались в их белоснежное тело. Лишь их плач разрезал воцарившуюся тишину. Эфингем не отрывал взгляда от сочных листьев салата, что были укрыты сливочным соусом. Он не ел все эти три мучительные дня и не собирался приступать к еде.
Широкий стол в фамильном зале был рассчитан, по меньшей мере, на двадцать пять человек. Заняли же они его втроём. Они с братом сидели во главах стола, а Асмодей восседал в самом центре.
Эфи поднял взгляд на брата, что с аппетитом уплетал какую-то птицу. Лицо мальчика скривило от отвращения. Аластер не более, чем пару часов назад смотрел на труп родной матери, а теперь вгрызался в мясо невинного существа, чья кровь стекала на тарелку, окрашивая специи, уложенные на ней, в алый.
— Неужели тебе не мерзко? — выдавил он полушепотом.
Эфи казалось, что столь большой зал и не позволит Аластеру услышать его возмущение, но тот мгновенно замер, уперев в него взгляд.
— Шикарное мясо, — пожал он плечами, снова смыкая челюсти на нём.
На секунду Эфи показалось, что брат насмехается над ним, но судя по пронизывающей пустоте в его глазах — он был бесчувственен. Словно пережитое не оставило на нём никакого следа. Словно не видел он сейчас, как на крышку материнского гроба падают клочья земли. Словно не виделся он впервые за семь лет разлуки с родным братом. Словно мир для него замер тогда, на перроне.
— Как ты можешь есть после того, как увидел смерть? — выпалил юноша дрожащим голосом, с грохотом укладывая вилку на стол.
— Если бы я объявлял голодовку каждый раз встречаясь с ней, то я бы умер от голода, — монотонно отозвался он, не реагируя на раздражение брата. — Ты забыл, что я вернулся с войны? — новый рывок челюстей, отрывающий сочный лоскут мяса.
Аластер изменился. Мало сказать о том, как сильно он повзрослел. Теперь Цепеш был похож на героя их детских забав. Высокий, широкоплечий, облаченный в латы, его прекрасное лицо было обезображено безразличием.
Вновь в зале зазвучал только скрип посуды, но Эфи теперь не слышал и его. В голове его кипела кровь, а навязчивый голос внутри него взрывался от негодования и ненависти, что расцвела в юноше с новой силой.
— Я стану рыцарем, — выпалил он, вскидывая полный вызова взгляд на брата. — Поеду работать во дворец к губернатору. Он примет меня на службу, а оттуда я поднимусь в самый верх. Сяду за рыцарский стол. Стану первым рыцарем его высочества. Его правой рукой, его псом.
Маска равнодушия дрогнула на лице Аластера, губы скривились, рука дернулась и воткнула опустошенные зубцы вилки в столешницу, из-за чего та дрогнула. Мужчина вскочил, разъяренный одной лишь мыслью об этом.
— Ты с ума сошёл?! — взревел он.
— Замолчи, — наконец подал голос военачальник, что даже не оторвал глаз от тарелки. Тупые зубы продолжали жевать мясо, словно ничего не произошло. Он выдержал паузу, пододвигая к себе соусницу и щедро поливая мясо. — И сядь.
Каково же было удивление Эфи, когда он понял, что отец обратился не к нему. Аластер помедлил всего секунду, после чего послушно осел на стул.
— Ты знаешь, какие отношения связывают нашу фамилию и рыцарство?
Эфингем знал об этом больше, чем мог знать любой мальчик его возраста. Все эти годы в его юной голове развивался нехитрый план. Он готов был посвятить свою жизнь мести за потерянное детство.
Армия и рыцарство, несмотря на общее дело, взаимно презирали друг друга с самого их зарождения. А так как во главе армейцев с начала времен стояли их предки — фамилия Цепешей приводила каждого рыцаря в бешенство. Все давно позабыли, из-за чего между ними возникла столь плотная вражда, но каждый презирал другого лишь за одно его существование. И вот — отличный
