Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные
Хотя эти стрелковые фокусы производили впечатление на царя, он прекрасно понимал (вместе со мной), что новоманерные ружья не годятся для вооружения всей пехоты. Его указ о строении казенного оружейного завода обязывал делать обыкновенные и новоманерные фузеи в пропорции десять к одному по числу стволов. Не скажу, что мне понравилось такое решение, однако вынужден признать его мудрым и взвешенным. Средства, коими я распоряжался, со следующего года увеличивались во много раз. Росло и мое значение.
Не знаю, что послужило причиной: дорожные разговоры или невероятная стрельба, но эти дни ввели меня в очень узкий круг при государе. Людей, коих он знал, были многие тысячи, а вот полным его доверием и правом на собственное мнение, иной раз даже противоречащее царскому, пользовалось гораздо меньшее число. Такое положение не обязательно совпадало с высоким чином: им мог располагать простой кузнец или корабельный плотник, и не располагать - генерал. В основе лежало ПРИЗНАНИЕ МАСТЕРСТВА. Не было, разумеется, никаких списков или гильдейских знаков отличия для отмеченных высочайшим взором, но вся чиновная Москва воспринимала сей нюанс безошибочно. Отношение ко мне моментально изменилось. В самодержавном государстве доступ к монарху и возможность влиять на него - высшая форма власти, доступная подданному.
Мне показалось уместным умолчать в беседах с государем только о двух вещах. О фейерверках (иначе пришлось бы без конца заниматься этим баловством, в ущерб более важным делам) и о своем происхождении. Продолжая считаться венецианцем, я сохранял несравненно больше вольностей, чем любой русский, и заметно больше, чем обрусевшие иноземцы: примерно настолько наемный слуга отличается от холопа. Андрей Виниус, лет сорок назад принявший православие и московское подданство, а теперь ковылявший за царем, как побитый пес за наказавшим его хозяином, являл пример, чего не надо делать. 'Свежего' голландца Петр остерегся бы трактовать подобным образом просто из опасения, что сбежит и остальных распугает. Правда, оставалось непонятно, что отвечать, если государь и меня попытается закрепостить, побуждая к крещению по восточному обряду.
Во всем остальном я постепенно делался своим человеком на Москве: уже давно к моей фамилии добавляли слог 'въ', именуя на русский лад Александром Ивановым сыном Читановым (в Париже я именовался Джованетти, но потом, дорожа памятью учителя, принял его прозвание вместо дядюшкиного). Приближение к государю открыло мне многие дома немецкой слободы и коренной Москвы, чему святочная неделя и новогодние гулянья очень благоприятствовали. Нанося праздничные визиты новым знакомым, нельзя было обойти старых, наиболее способствовавших моему успеху. Пьяный с утра Ромодановский, услышав голоса в передней, громогласно рявкнул:
- Кого там черт несет?
На сей демонологический вопрос слуга-татарчонок, до заикания боявшийся грозного хозяина, объявил, что прибыл господин Шайтанов.
- Не черт, так шайтан! - в многоголосом хохоте явственно был слышен голос царя. В ответ на церемонное приветствие меня со смехом усадили в компанию и дружно начали поить водкой. Веселые кощунства Всепьянейшего Собора скоро заставили забыть, что за столом - правители огромного государства, с самодержцем во главе. Казалось, это расшалившиеся без присмотра студенты. Однако примета, что поминать злого духа - не к добру, на сей раз исполнилась.
- А скажи-ка нам честно, шайтан эдакий, - начавший было стекленеть от выпитого высочайший взор вновь стал внимательным и остановился на мне, - ты в Бога веруеши? Ты когда последний раз в церкви был?
- Так он же латинской веры, Петр Лексеич, - сунулся выручать кто-то из собутыльников. - Ты ихних костелов-то не дозволяешь!
- Да я не о том! - досадливо отмахнулся царь. - Нашел бы, ежели захотел. Вон, старый Гордон, покойник, у себя на заднем дворе латинскую молельню выстроил, думал - я не узнаю. Я все знаю! Поныне туда шастают... Хрен с ними, пусть мессы служат со своим патером, коли охота. А этого - желтый от табака указующий перст обличающе остановился на мне - и дома за молитвой не видывали, да говорят, и креста на нем нет. Ты, умник, не из жидов случайно будешь?
Похоже, мое возвышение кому-то пришлось не по нраву. Но клевета - тонкое искусство, неумелая может ударить рикошетом по своему автору. Я молча расстегнул воротник, достал тонкий серебряный крестик с рельефным распятием - единственный подарок тетушки Джулианы - и приложил к губам. Потом перекрестился по-католически.
- Хватит? - Меня начинало забирать раздражение. - А о жидах хоть и не скажу худого слова, сам не из них. Могу еще кой-чего вынуть, если доказательства требуются.
- Ф-ф-ф... Горяч жеребчик! - обдав мощным перегаром, Петр подул мне на макушку, как на горячий кофей, снова переводя разговор в шутливую плоскость. - Необъезженный. Да ты не кипятись. - Он покровительственно обнял меня за плечи. - Мне от тебя дело нужно, а не посты с молитвами. Только вот смотри: приедет человек - ученый да ловкий, впору великие дела доверить, а чего от него ждать? Чужая душа - известно, потемки. Должен я узнать, кто чем дышит, допрежь того как тысячи людей ему поручить?
Он словно оправдывался, что заставлял шпионить за мной и слушал наветы. Это было так человечно и так трогательно: совсем непохоже на трезвого государя. Я, видимо, тоже захмелел и в ответном порыве искренности поведал царю и всей компании, как в детстве собирался перейти в римское язычество - только затем, чтобы попасть в ад и встретиться там с Юлием Цезарем. При всей смелости своих шуток, сподвижники Петра не оценили детскую мечту. Старик Никита Зотов сокрушался о моем легкомысленном отношении к спасению души. Хозяин дома возражал, что переход в многобожие ничего бы не ухудшил, ибо в латинской вере все равно несть спасения - надо окрестить в православие. Царь мгновенно загорелся этой идеей. Как спастись от желающих спасти мою душу? Я махнул для храбрости еще чарку и объявил, что веру менять не намерен:
- Душа моя все равно погибла безвозвратно, ибо я нарушал шестую заповедь, ни разу не раскаялся и намерен нарушать впредь. В этом состоит моя служба Вашему Царскому Величеству, и выбор между нею и царствием небесным сделан.
Петр не был готов к такой суровой трактовке ветхозаветных заповедей.
- Так ты что, считаешь - воевать грех? Даже когда кругом прав, как против шведа?
- Да. Все равно, прав или неправ.
- И против турок - грех?
- И против турок. Истинный христианин, увидев атакующих янычар, выйдет им навстречу не с мечом - а с крестом, молитвой и кротким увещательным словом, дабы просветить заблудшие души.
Царь усмехнулся. Видимо, вообразил чудо обращения янычар в разгар баталии.
- Ты святым мучеником, никак, хочешь стать?
- Совсем не хочу, помилуй Боже! Я выйду на них с пушкой, а не с крестом! Мне не по силам такой подвиг - поэтому не дерзаю мечтать о спасении. Путь воина не ведет в царствие небесное.
- Дурость ты говоришь. Видно, что ни шиша в духовных делах не смыслишь. Пролитие вражьей крови в бою - не грех, а доблесть! А если даже есть в этом грех, то вовсе не смертный. Тебе его любой поп отпустит.
- И согрешит сам. Господь сказал: НЕ УБИЙ. Всё. Без добавлений или изъятий. Если б шестая заповедь допускала исключения... Было бы: 'Не убий никого, опричь турка или шведа' - тогда другое дело. А так поп уподобится сержанту, отменившему приказ главнокомандующего. Положим, генерал дал команду: 'не стрелять', под наказанием, а сержант скажет: 'это в гренадер приказано не стрелять, а в драгун можно'. Когда генерал узнает - что будет с сержантом? И с солдатами, которые выстрелят?
- Тьфу на тебя, дурак! Ученый человек, а хуже раскольничьих старцев, ей-Богу! Не вздумай свои глупости еще кому проповедовать... А то - я тебя! Прочь с глаз моих!
Я не заставил упрашивать себя хлопнуть дверью. Да и пьяный Петр не на шутку разгорячился. Вообще, гнев - обычная реакция людей, которым напоминают основные, бесспорные и очевидные требования их религии. Проспавшись наутро и вспомнив, с некоторыми усилиями, вчерашний разговор, я долго размышлял, считать ли царские ругательства умалением моей чести, необходимо ведущим к разрыву контракта. Или все-таки сам виноват? Не стоило так опрометчиво напиваться и развивать беседу на опасную тему. Назвали дураком? Так вел себя по-дурацки - значит, это не оскорбление, а истина.
Зайдя по службе к Ромодановскому, осведомился между делом, не наговорил ли вчера чего неподобающего. Князь Федор Юрьевич только рукой махнул успокоительно: в пьянстве, мол, всякое бывает. С перекрещиванием из латинства в православие меня больше не беспокоили. Петр ускакал в Литву: пришли донесения, что Карл главными силами блокировал Гродно, отрезав подвоз провианта русской армии. Стало не до спасения душ, спасать надо было войска. А меня царь нанял не для теологических диспутов.
