Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные
- Надо попробовать. Это может получиться.
Как только проспался наименее обрусевший немец из московских литейщиков, изготовили полдюжины таких биконических бомб, набили землей вместо пороха и выстрелили из длинной гаубицы в двухсаженной толщины снежный вал, специально для того насыпанный. Все получилось! Снаряды летели острым носом вперед, пронзая снег намного лучше круглых обыкновенных бомб и даже лучше сплошных ядер! Мы вымышляли сию диковину только затем, чтобы снабдить трубкой ударного действия в носу и заставить взрываться в самый момент удара о землю. Теперь появилась мысль об использовании прекрасной пробивной силы длинных снарядов для бреширования. Конечно, в таком случае их нельзя делать пустотелыми: ни один полый снаряд не выдержит пушечного выстрела, это вам не гаубица. Надежды не вполне оправдались: скоро мы выяснили, что сила снарядов увеличивается меньше, чем цена, по сравнению с круглым ядром. Над гаубичными бомбами подобной формы еще долго продолжалась работа. А мне захотелось испробовать свеженайденную идею применительно к ручному оружию.
У меня были изготовлены винтовки и заложена серия опытов для сравнения действия пуль различного калибра, от самого распространенного армейского в семь линий восемь точек, до четырехлинейного - годного, по общему мнению, только для охоты на зайцев. Конечно, пули весом чуть больше золотника не годились на такое сравнительно крупное существо, как человек, но я считал нужным ради полноты картины получить цифры и для этого детского ружьеца.
Подыскивая эквивалент живой плоти, чтобы измерять пробивную силу, я перепробовал разные субстанции, от сосновых досок до свиного окорока, но остановился на сырой глине, из коей, по преданию, сотворен Адам. Мой выбор определялся не авторитетом Писания, а наибольшим сходством со свининой по силе сопротивления, в сочетании с преимуществом однородности: в глине нет жил и костей, и результаты выходят в виде сравнимых чисел. Таблица близилась к завершению, когда в нее, опрокидывая и разбивая стройные закономерности, влетели продолговатые пули. Вопреки опасениям, кучность попаданий нисколько не ухудшилась, а игрушечная четырехлинейная винтовка вдруг стала страшным оружием. Удлиненная остроконечная пуля тройного, против сферической, веса, при пропорциональном увеличении заряда иногда пробивала рогожный мешок с глиной навылет. Такой слой, по моему расчету, стоил двух или трех человек, если не случится попаданий в кости.
Трудно передать восторг, меня охвативший: проблема, долго казавшаяся неразрешимой, растаяла как дым! Изменив форму пуль и уменьшив почти вдвое обыкновенный ружейный калибр, можно было примерно в той же пропорции облегчить оружие не в ущерб прочности, и еще получить солидную прибавку дальности и убойной силы.
К сожалению, эти опыты еще не дали плодов, пригодных для эффектной демонстрации, когда государь отбыл из Москвы в Литву к войску, заранее туда отправленному. Я вновь разлучился со своим полком. Под моим началом осталось десятка два откомандированных на учебу гвардейских солдат и унтер-офицеров с подпоручиком Андреем Викентьевым, не вполне излечившимся после прошлогоднего тяжкого ранения. Царским указом мне предписывалось отбирать годных людей из рекрут, а равно из гарнизонов, однако дополнительных денег не выделялось, и я очень осторожно пользовался этим правом, чтобы не отнять средства у мастерской.
Оружейные мастера были на сей период главными кузнецами моего будущего процветания, их надлежало холить и лелеять, но и держать в строгости - в последнем я убедился зимой, на святках, когда один из переданных Виниусом мастеровых запил и после недели безвестного отсутствия был найден насмерть замерзшим в сугробе. Еще нескольких, по разным причинам оказавшихся негодными, удалось большей частью обменять на молодых ребят, способных к обучению, в итоге вместе с людьми, полученными от Брюса, у меня собралось четверо хороших, опытных оружейников и при них около дюжины подмастерьев и учеников. Отношения с мастерами не сразу удалось наладить: требовалось время и немалые усилия для доказательства, что человек господского звания, да еще иностранец, превосходит их в оружейном искусстве. Эта ревнивая цеховая гордость служила для меня лучшим залогом пригодности: пусть стараются убедить весь мир, что 'не лыком шиты', честолюбие - великая сила! Огромная ошибка - считать, что это свойство недоступно простолюдинам! Позже, когда мы с ними уже знали цену друг другу, я был уверен - каждый из кожи вон вылезет, чтоб только не опозориться, если дело идет о мастерстве. Конечно, и деньги - большая сила для управления людьми. После того, как репутация моя устоялась, стало возможно объявлять конкурсы и обещать награды за наилучшие решения по конструкции или способам изготовления деталей. Приказчик Ромодановского Демка Ярыгин - честный, но недалекий малый, приставленный распоряжаться деньгами, никак не брал в толк, зачем платить мастеровым что-либо сверх установленного жалованья. Князь-кесарь идею тоже не одобрил - баловать работников было не в его духе. Что ж, за первый год я получил двести с лишним рублей капитанского оклада и распоряжался ими бесконтрольно. Награда не обязательно должна быть большой: иногда один-два рубля, составляющие месячный заработок мастерового, пробуждают в людях чудеса изобретательности.
Сказать, что я дневал и ночевал в мастерской, было бы тривиально - где еще ночевать человеку, у которого нет другого дома? Погоня за успехом, с азартом гончей, преследующей зайца, стала единственным смыслом моего существования. Печалило только, что четкий план организации дела, заранее обдуманный и изложенный на первой высочайшей аудиенции, не получалось осуществить в полной мере. Слишком многое отвлекало от оружейных опытов. Если денежные дела удалось сложить на Демку, то облегчить усилия по содержанию подчиненных в строгости и покорности пока не выходило. А я не раз замечал, как трудно бывает совместить напряжение воли с напряжением ума. Мысль и действие соотносятся как вдох и выдох, попробуйте совершить то и другое одновременно! Возможно, существуют натуры, столь счастливо устроенные, что не знают подобных противоречий, но у меня состояние размышления - это слабость духа, колебания и чрезмерная восприимчивость. Даже когда решение найдено, трудно бывает отбросить сомнения и перейти в другую ипостась - непреклонного солдафона, решительного, как старинный дубовый таран с медным бараньим лбом на оконечности. А перейти надо, и без притворства: посылая людей на смерть, нельзя быть слабым - это сразу почувствуют.
Только Господь способен пребывать единым в трех лицах, а человеку и в двух тяжело. На протяжении всей своей жизни я не мог победить этого мучительного раздвоения, хотя знаю средства его облегчить. Самое действенное - найти подходящих помощников, как Петр нашел Ромодановского, заставив князя-кесаря держать в страхе Москву, вместо того чтоб самому этим заниматься. Викентьев разочаровал меня в подобном смысле: толковый офицер, но не очень годный в диктаторы, да и оставлен в городе лишь потому, что не может нести службу в полную силу. Приходилось карать и миловать самому. Скоро я заслужил репутацию крайне жестокого человека, потому что старался избегать телесных наказаний. В глазах солдат несколько дней карцера за мелкую провинность или наряды на черные работы по мастерской выглядели гораздо суровее порки, а попытка в дисциплинарном порядке на неделю оставить нарушителей без винной порции чуть не вызвала бунт. С точки зрения закона я был неправ: вечерняя чарка установлена царским указом, и даже самый ретивый капитан так же не вправе отобрать ее у солдата, как не вправе отнять жалованье. Пришлось уступить собственному требованию виновных и высечь как сидоровых коз, но выпивки не лишать.
Первая московская зима была страшно тяжелой: беспрерывная лихорадка дел, непривычная обстановка и фантастические морозы. Когда холода миновали, русский язык перестал вызывать трудности, а дела двинулись по намеченному плану, пришло время добавить себе обязанностей. Надлежало выбрать место для будущих мастерских - не как в Преображенском, а на тысячи стволов ежегодного производства - то, что в России именуют словом 'завод'. Окончательное решение и князь-кесарь не мог принять, это была компетенция государя - однако предложения следовало подготовить заранее. Обсуждались ближние окрестности Москвы, Урал, Ярославль, но, вспомнив печальный шалонский опыт, я решительно высказался за Тулу. В любом сколько-нибудь сложном ремесле главный залог успеха - люди. Лучшие мастера по железу работали в этом городе. Устройство плотин и водяных колес там тоже было возможно. Москва достаточно далеко, чтобы высокое начальство не мешало работать, и достаточно близко, чтобы рассчитывать на его помощь в случае необходимости. Устроив навигацким ученикам практический экзамен, я сделал подробную топографическую съемку окрестностей города и в свободное от других занятий время составил с ними детальный план строительства, включая чертежи мастерских, казарм, плотин и смету расходов. В России строят не так, как в других странах. Начиная дело в Англии или Франции, я бы просто нашел подрядчиков по водяным колесам, отсыпке плотин, строительству зданий, сторговался с ними и дальше следил за ходом работ, до окончания. Здесь же, чтобы вставить стекла в окна мастерской - приходилось ставить стекольный завод. Чтобы выстроить каменную кузницу - кирпичный завод. И даже лес для стройки отводился живой, на корню. Зато можно было сберечь кучу денег на том, что окрестным мужикам вменялось в повинность работать бесплатно. Растрата человеческих сил получалась чудовищная. Как-то на земляные работы согнали сотни крестьян, дали по одной лопате на десять человек, а вырытую землю они переносили в полах армяков, как бабы в подоле. Можно ли, видя такое, осуждать Петра, за то что лупит палкой мелких начальников? Грешен, я тоже не обошелся без рукоприкладства. Но это было впереди, сначала требовался указ государя и все-таки деньги на строительство, что представлялось возможным получить только под новый, более совершенный образец оружия. Надо же показать царю работу, проделанную за время его отсутствия.
