Татьяна Апраксина - Дым отечества
где по обочине, а где и посередке, брусчатка — то новая, горбатая, то уже много повидавшая, битая и выщербленная, до верхнего края утонувшая в уличной грязи… никто не будет убирать эту грязь, новую мостовую просто положат сверху и она тут же начнет вспухать и проминаться в угоду тому, что лежит под ней. Видишь промоину, знай, что под ней — история. Щуплый тип смеется про себя. Сейчас на этих улицах разыгрывается интересная история. Впору даже не на дешевый листок в три краски и не в кукольный театрик, а куда-нибудь посерьезней — с дюжину трупов на дне, таинственный документ, убитый купец, пропавший мальчик. Беда в том, что если документ настоящий, о нем же не напишешь — государственная тайна. Значит, придется что-то придумывать, менять. Да оно так и веселее…
Зайти в одно заведение без вывески, без факела при входе, в другое, в третье. Тут хлебнуть кислого, дешевого вина, там съесть ломоть жесткого даже после тушения мяса, пожалеть вслух, что это не кошка, кошка мягче будет, а это,
наверное, тот самый осел, на которого Иосиф сажал Марию с сыном во время бегства от царя Ирода, если не просто царь Ирод собственной персоной. Переговорить с одним, с другим, с третьим. Доподлинно узнать, что да, был здесь вчера белесый
Ришар, тот, что нотариус-недоучка, а ныне наводчик у Кривого Жака. Расспрашивал. Разнюхивал. Видимо, Жак его и послал… но отсюда белесый пошел к Жозефу-скупщику, видимо, дело какое-то было. Жозеф не тот, что с прогнившим носом, тот еще по весне помер, а племянник его, и тоже Жозеф, и тоже скупщик, так что все то же, только нос пока на месте. Там же, да. За углом, вниз и где бочка рассохшаяся стоит… И вот у этой самой бочки шевеление в темноте не пожелало затихнуть и рассосаться, а вовсе наоборот, сгустилось до того, что дышать и жить сразу стало тесно. У людей, прикрывающих Кита поверху, был приказ — не влезать до последней крайности. Что значило — скорее всего, не влезать вообще. Ну посмотрим, что это за новости. Так тщательно меня сюда наводили — неужто просто в засаду? У бочки клубилось, щетинилось металлом, вытягивало и вбирало назад острые крючья на щупальцах — и не собиралось вступать в объяснения. Собиралось убивать. Сходу, не спросив ни имени, ни цели визита. Двое — близко, в доме — не меньше троих, и те, кто за бочкой — уже заметили добычу, а те, кто внутри — вот-вот к ним присоединятся. И сзади — двое… уже трое. Попал, как между страницами книги. Сейчас будет любопытный угорь сплющен, только ребра хрустнут, и высушен, и на память вклеен.
Ни первая куча, ни вторая Китом не заинтересовались. Видимо, соскучились друг по другу — и теперь текли навстречу, схожие и по числу, и по умению, и по кислому духу грязи, который расплывался вокруг дерущихся. Слегка удивленный свидетель, вжавшись в стенку, наблюдал, как темный кривой переулочек вскипает ножевой дракой, жестокой, насмерть. Недоумевал.
И когда из другого проулка к той же бочке вываливаются четверо — совершенно, надо сказать, обнаглевшие четверо, привыкли, молодчики, что страшнее их в мире зверя нет — и застывают, поминая всю каледонскую и армориканскую нечисть от зимней охоты до хозяина смерти в непристойных, прямо скажем, сочетаниях, сэр Кристофер Маллин, полномочный представитель Ее Величества в Аурелии приходит к выводу, что для полноты картины этому пивному сбору не хватает только отсутствующего ныне в Орлеане герцога Беневентского. И что сцену эту он опишет обязательно. Вот так, как есть. Во всем ее идиотском великолепии. Но не сейчас. Не сию минуту. Пока две стаи городских «хозяев» — или одна местная с одной залетной — выясняют, чьи в проулке бочки, пока четверо каледонцев грозят пятому, проводнику-орлеанцу, всеми карами земными и небесными за то, что вместо честной сделки привел к засаде… Пока все это клубится,
бранится и теряет, слово за слово, тайны и ценные сведения, лучше слегка отойти. Недалеко. Точнее, относительно невысоко. Для начала — на крышу двухэтажной хибары Жозефа, из которой выбежали обитатели, а там поглядим. Нет, в этот суп мы не полезем — вон, еще по улице чьи-то клецки плывут, а вот эти, которые там на крыше — это не мои, это чьи-то еще сторожат, кто пожалует… а может быть, тех, кто побежит с поля боя, ловить собираются. Разбуженный городской голубь посмотрел на человека тухлым глазом, но связываться не стал и тихо снялся, ничего даже не сказав. Видно, решил — себе дороже. А если свеситься с карниза, осторожно свеситься, то можно крючком ставень подцепить… не бережется Жозеф, который с носом, или дружки его не берегутся. Подцепить, защелку сдвинуть, а защелка ржавая, он даже не видя ее, по слуху мог описать, как расположены на ней наросты, пятна и проедины, проверить, нет ли решетки, а дальше ныряем сверху внутрь, это только на вид страшно выглядит, а сделать проще простого — и риска никакого… ну нет же у них там внутри, скажем, армии, домик-то маленький.
Внутри пахло сыростью и застарелой пылью… и не оказалось не только армии — не нашлось даже человека, желающего оказать сопротивление. Тот, кто выбежал из дома наружу и бросился в гущу драки, был последним. А хозяин лачуги с текущей крышей сопротивляться не собирался. Он был уже признателен за вытащенный изо рта шпенек, обмотанный жесткой кожей. Не обиделся на то, что от тяжелого сундука его до конца не отвязали. Возможности хлебнуть из бурдюка ему хватило для крайней признательности к чужаку.
Промочивший горло скупщик ни мгновения не сомневался, от кого и за кем явился в эту хибару Кит. Он, кажется, еще и считал, что потасовку снаружи устроили те же люди. Разочаровывать Жозефа смысла не было.
— Ваш, значит, это, парень — внизу он, — для верности Жозеф-с-носом указал чумазой лапой в направлении пола. — Цел вроде. Это, значит, не я…
— Эт' хорош', что не ты, — буркнул Кит. Внешность он специально подбирал себе подходящую, да и каледонцы крепко вмастили — армориканскую брань за три квартала слышно было. Так что теперь чуть акцента положить, самую малость, и довольно. Уайтни у нас на дне никакой не Уайтни, а вовсе армориканец-полукровка, мелкая, но полезная рыба — посредник, наводчик, торговец слухами. За него есть кому вступиться. И в первую очередь — родне. — Вижу, что не ты. А кто?
— А, значит, эти, чертова закусь, — кивнул в сторону улицы Жозеф. В исходе драки скупщик не сомневался, равно как и в том, что обидчики его отправятся прямиком в ад. — Они, значит, позавчерашнего дня налетели на тех, которые там раньше сидели. Резня была, значит, ого… — восторженно закатил глаза скупщик. «Там» находилось где-то поблизости, но в другом доме. — Те-то у меня тут договаривались… Жадные были, не жалко, что кончились, только эти еще хужее.
— Мастера? — здешние ребятишки с той стороны закона, то есть.
— Да как бы и да… а как бы и нет. Заречные. Умные бы вашего хватать не стали, сами понимаете. А эти не вовсе кадкой дырявые, но на то, чтоб голубя не трогать… не хватило. Жозеф-с-носом дело понимает верно, не явись сюда этой ночью Кит, дня через три-четыре к бочке наведался бы кто-то из ребят Кривого, разъяснять, куда это их дорогой голубок-наводчик подевался.
— И про что у тебя тут договаривались?
— Те, значит, хотели человечка нанять, чтоб грамоту важную продать. Чуть ли не из королевского архива грамота. Десять тысяч золотых, говорили, снять можно, если с умом подойти. Ну пока они подходили, тут вот эти… Да побоялись, что Кривой у них все так возьмет, сначала голубя сгрябчили, и в подвал, а потом уж думать стали — как теперь…
— Дурачье не сеют… — согласился Кит. — Но не здесь же зарыли?
— Если кто живой останется, спроси. Самого Жозефа спрашивать никакого смысла, разве что железом — но на это и времени нет, и резоны неочевидны. Он в деле поглубже сидит, чем сам рассказывает, но совсем глубоко вряд ли залезал — голову поберег.
— Дыра где?
— Снаружи, значит, доска, за кольцо потянуть — погреб будет. — Жозеф щурит глаз, на котором скоро появится полноценное бельмо, а пока кажется, что сывороткой плеснули. Или — в свете масляной плошки — топленым молоком. — Там, это, ступеньки, по ним ходить не надо…
— Веревка? — спросил Кит. Ступеньки такие, это дело знакомое. Для воров, вернее, от воров. Потопает себе чужой человек вниз… да внизу и окажется, и хорошо если просто головой приложится, а не шею сломает.
— Справа.
— Дело. Веревка тоже с секретом может быть. Так что мы лучше свою спустим. Извини Жозеф, но доверчивые, они наследуют царствие небесное. И быстро. Внизу обнаруживается искомое, не терявшее времени даром — веревку на руках мальчик уже перетер о какой-то выступ и почти выиграл схватку с кожаным ремнем на ногах. Дурачье воистину не сеют: судя по шипению и лихому прыжку, с которым искомое шарахается в угол, пленителей ожидала бы веселая встреча. И связывать его надо совсем не так. И кружку глиняную для вина ему давать — все равно, что горло под острые черепки подставлять.
