Сергей Артюхин - 80 лет форы
– Интересно. И какой была реакция?
– Да никакой. По-тихому прикрыли голосование, чтобы не раздражать западных хозяев.
– А основной проект?
– Там Сталин стал третьим. При этом как они только ни пытались втаптывать его имя в грязь – ничего не вышло. Не забыл тогда еще русский народ, кому обязан своим выживанием в горниле Великой Отечественной и кто не дал уничтожить его атомными бомбами. Да и на глазах происходило совсем не то, что по зомбоящику утверждали. Десятки лет разваливали то, что Сталин построил, а до конца развалить так и не смогли. Вот жаль только, что народ понял это только тогда, когда было уже поздно, – Илья неожиданно сгорбился и, усевшись в кресло, грустно произнес:
– Я, когда прочитал эти самые упомянутые вами "Замечания" Сталина, наконец, понял, как все это должно было работать, почти увидел, как все это могло быть. И настоящий социализм и коммунизм. Похерить такую идею ради шмотья и жвачки, – молодой ученый покачал головой. – Я потом все труды Иосифа Виссарионовича прочитал и окончательно понял, что он – это лучшее, что случалось с Россией.
Знаете, что ответил журналюга, ведущий этот самый проект "Имя России" когда его спросили, почему же при "злобном тиране Сталине" – последние слова Илья произнес явно саркастически, – несмотря на голод тридцатых и самую страшную в истории войну население увеличилось, а при "демократии" и "свободе" сокращалось невероятными темпами?
Майор отрицательно помотал головой.
– "Люди же приезжают и уезжают". Представляете? "Приезжают и уезжают"! А то, что народ спивался, умирал в ДТП и от инфарктов, от болезней без лекарств и медицинской помощи – это так, фигня. Не имеет значения.
– Однако, – офицер сохранял внешнее спокойствие, хотя в глазах то и дело мелькала ярость, – и как это прокомментировали?
– Да никак. Любимый метод – проехать мимо быстренько. Как, помню, был в шоке, когда узнал, что во время Великой Депрессии в США от голода погибло, по разным оценкам, от пяти до восьми миллионов человек. Спросил как-то у своего американского коллеги – был в Нью-Йорке в командировке. И знаете что? Он понятия об этом не имел!! Точнее как, он заявил, цитирую: "У нас в Америке были демократия и права человека, поэтому все это совершенно невозможно". Прям как в анекдоте: "Я имею право. Имеете. Я могу! Не можете", – Кравченко зло усмехнулся. – Зато про голод на Украине правительство США уж очень любило повспоминать. Забывая про Поволжье и Казахстан. Козлы. Ладно, что-то мы отвлеклись. О чем мы там говорили?
– О причинах успеха контрреволюции. Я все же с вами не соглашусь, Илья Петрович. Главным фактором здесь стало предательство пробравшихся в партию подонков. И то, что это просачивание началось уже вскоре после смерти товарища Сталина. И лично я горжусь тем, что системе удавалось оставаться устойчивой в течение сорока лет, несмотря на активнейшие попытки ее уничтожения. Это о чем-то говорит. И то, что такие люди, как вы, еще оставались уже даже после развала великого государства – это лишь только плюс созданной конструкции. Надо только ее несколько доработать. Чтобы не допускать людей, подобных Хрущеву, к власти.
– Звучит, конечно, хорошо. Вот только как доработать?
– А это, товарищ Кравченко, одно из многих важных дел, которыми мы будем с вами заниматься…
22 марта 1942 года.
Расположение советских войск рядом с городом Сигет, Румыния.
Капитан Васильев смотрел на прибывшее в его роту пополнение и недовольно хмурился. Молодые лица, обстрелянных практически нет. Всего три человека бывали в бою. Остальные – молодежь, прошедшая курс молодого бойца.
Совсем не равнозначная замена его погибшим орлам. Вот только выбора все равно нет. Что дают, то и бери.
Перетасовав взводы, чтобы в каждом отделении было хотя бы по одному – два опытных бойца, Васильев отправился к штабу. Неторопливо шагая, он вдруг заметил в руках одного из солдат гитару. На душе сразу стало еще поганей. Сразу вспомнилось, как на его глазах погиб молодой кудрявый парнишка, так хорошо певший песни Антонова. Раненый Прохор Соловьев бросился под танк со связкой гранат. Даже хоронить было нечего.
Бои становились все ожесточенней, но Леониду пока везло оставаться в живых. Сильно везло. В последний раз от его роты осталось хорошо, если полтора взвода. Правда последняя пара дней выдалась удивительно тихой, что не могло не радовать.
Как назло, солдат с гитарой начал напевать какую-то песню. С окончательно испорченным настроением, Васильев зашел в штаб.
– Товарищи командиры, можете садиться, – привычно начал зашедший в комнату полковник Гнатюк, окинув тяжелым взглядом окружающих. Леонид сел на облезлый табурет. – Согласно данным разведки, немец собирается ударить вот здесь и вот здесь, – Гнатюк ткнул ручкой в карту.
Вообще-то это были совсем не немцы, а сборная Румынии и Венгрии, но кого волнуют такие мелочи?
– А что у нас здесь? Здесь у нас мы! Поэтому, нас ждет очередной жаркий денек. Язык, притащенный одной из РДГ, утверждает, что наступление начнется послезавтра. Но не удивлюсь, если эта скотина врет. Или просто не знает всей картины. Так что к обороне мы должны быть готовы сегодня. Я надеюсь, все это понимают? – офицеры согласно закивали.
– Хорошо. Значит план такой. Леонтьев и Васильев занимают позиции на вот этом холмике. Колевский прикрывает слева. Батальон Шимазина – справа. Сам распределишь, какая рота где, – Гнатюк посмотрел на комбата. Тот кивнул.
Васильев слушал продолжающееся совещание с какой-то отстраненностью. Дождавшись его окончания, он отправился к своей роте. Некоторое время спустя, сидел в своем блиндаже, перечитывая письмо от сестры. Та писала, что у них в Рязани все хорошо. Спрашивала, как он тут, не ранило ли его. А Леонид почему-то никак не мог отогнать из мыслей образ бросающегося под немецкий танк солдатика с окровавленной головой.
Ровно двенадцать часов спустя капитан стрелял по венграм, лезущим со всех сторон. Правдами и неправдами раздобыв несколько запасных дисков к ППШ, Васильев был сейчас очень рад, что потратил на это столько времени и сил.
Начавшийся с артиллерийской подготовки бой то затихал, то разгорался с новой силой вот уже несколько часов. Позиции переходили из рук в руки по нескольку раз каждые полчаса.
– Капитан, спра… – услышав резко оборвавшийся крик, Васильев упал. Развернувшись, он понял, почему крик оборвался. Кричавший солдат был насажен на штык. Сделавший это венгр уже пробирался по траншее дальше. За ним в траншею прыгало еще что-то около десятка солдат. Леонид чертыхнулся и, вскинув автомат, нажал на курок. Прозвучал щелчок и ничего больше. Последующие несколько нажатий привели к тому же результату. Выстрела не произошло. Матюгнувшись, капитан, пополз по траншее к трупу красноармейца, держащего в мертвых руках подсумок с гранатами. Свои капитан использовал еще в начале боя.
Аккуратно достав две гранаты, Васильев выглянул за поворот траншеи. Прямиком в его сторону направлялось несколько солдат. Одну за другой бросив в их сторону "лимонки" и дождавшись взрывов, Леонид подобрал винтовку, и со штыком наперевес кинулся к месту прорыва. Один из солдат еще шевелился. Проткнув его штыком, капитан подобрал еще пару гранат. Осторожно приподнявшись, капитан увидел пробирающихся ко второй линии обороны венгерских солдат. Тщательно прицелившись, он выстрелил в ближайшего к себе противника, после чего упал на дно и приготовил гранату. Васильев уже собирался метнуть ее в венгров, когда к нему прилетела граната – точная копия той, что он держал в руках.
Время словно остановилось.
"Не успею", – капитану казалось, что он наклоняется к гранате невероятно медленно. Схватившись за ручку, он швырнул ее из траншеи. Взрыв произошел почти сразу же, убив набегающих солдат. Но капитан этого уже не видел. Последнее, что он помнил, был близкий взрыв гранаты. Потом сильный удар по голове, и наступила тьма. Сознание милосердно покинуло Леонида.
23 марта 1942 года, утро.
Москва, Кремль.
– Итак, наша дальняя авиация готова к удару?
– Да, товарищ Сталин, – главком ВВС Новиков ответил уверенно.
– И как ви оцэниваете возможную эффэктивност данной операции? – акцент вождя проявился несколько сильнее, чем обычно.
– Очень высоко. И с точки зрения нанесения материального ущерба, и с точки зрения морального воздействия, как на врага, так и на наши войска.
– Но ми все же рискуэм таким большим количеством самолетов, – любовь Сталина к летчикам была общеизвестна.
– Ночных истребителей у Люфтваффе практически нет. А те, что есть, защищают Берлин. И, благодаря этому, большое количество самолетов является положительным фактором. К тому же эффект от такого массированного применения стратегической авиации будет гораздо большим, чем если ее применять разрозненно.
– Хорошо. Осталось выбрать из двух целей, да? – Новиков кивнул.
