Штатский - Юрий Ра
Потом по той же схеме, но короче, он опросил молоденького бойца, который знал очень немного и не сильно интересовался происходящим. За него думали командиры, он и дальше надеялся, что перейдет в следующие руки как слегка подержанный автомобиль. А там его опять заправят, проведут техобслуживание и примутся на нем ездить по своим надобностям.
Лейтенант остался на десерт. Да, широкомордый тип так и выразился: «на десерт». Было ясно, что он понимает, что такое десерт и не раз эти десерты кушал.
— Так что, молодой человек, вы уже покажете своё офицерское удостоверение или будете дальше ваньку валять?
— Да, я его сохранил, смотрите. — И из недр гимнастёрки на свет вылезло, а потом легло на стол слегка потертое удостоверение личности начальствующего состава РККА.
— С вашего позволения полистаю, — и Парамонов взял его в руки ничуть не дожидаясь этого самого разрешения хоть в какой-то форме.
Кое-что ему не нравилось, примерно всё. И такое спокойное отношение лейтенанта к хамскому поведению штатского, и ожидание, написанное на уверенном лице военного. И само уверенное лицо, словно у мастера спорта, который сел играть в шахматы с второразрядником. А еще свежая форма, а еще споротые петлицы при сбереженном удостоверении. Что там писали про скрепку, ржавая должна быть? Да хрен знает, вроде не ржавая. Ставить к стенке человека из-за одной скрепки? Так у них нет каменной стены, а расстреливать возле шалаша так себе идея. Шалаш этого не перенесёт.
— Ауффштейн, шайзе! — Парамонов гаркнул со всей ненавистью, приподнявшись над столом.
Лейтенант вскочил, но тут же сообразил, что что-то не то и сделал движение… Движение было прервано поленом, опущенным на его голову Василием. Удар получился смазанным, но военному хватило, чтоб погрузиться в нокаут.
— Снимай с него гимнастерку, пока в отключке, потом сразу вяжи руки, Василь! Алексей — держи ему ноги! Эти на мне.
Сам Парамонов взял под контроль двух оставшихся в сознании гостей. Впрочем, гости не выказывали желания пободаться, у них даже дар речи временно пропал.
— Смотри ты, по лесам неделю ходит, а исподнее свежее! — По ходу дела начал комментировать Василий.
— Да у него и щетина не сильно густая. — Добавил Алексей.
— Щетина, она у каждого по-разному растёт. Южными людьми вон за два дня уже можно сапоги как щеткой чистить. Можно промахнуться. А исподнее недельное завсегда дух выдаёт. А уж кто месяц не снимает, то там и вошки уже заводятся.
— Вши сами не заводятся, нужен носитель, — вступила в полемику врачиха. — Вы что, его подозреваете? Думаете, немецкий диверсант?
— Разведчик или диверсант, как ни назови, а не наш человек. Сейчас вас свяжем, сударыня, а потом с ним будем дальше беседовать. — Продолжил запугивание Парамонов.
— Не надо меня связывать! Меня вы в чем подозреваете⁈ Я не знала, я не с ним.
— Я подозреваю вас в излишнем гуманизме, вредном на войне. Знаете такое слово «гуманизм»?
— Знаю, представьте себе.
— Так вот забудьте. К врагу никакого гуманизма.
— Так нельзя, вы командир Красной армии или другое уполномоченное лицо, вы не имеете права нарушать социалистическую законность.
— Я сугубо штатский человек. А мы с вами находимся на территории, выпавшей из юрисдикции Советского Союза. Нет сейчас здесь органов, поддерживающих законность. Зато полно тех, кто насаждает террор и беззаконие. А вообще, выбирайте тогда сами из двух вариантов: мы его расстреливаем сразу или допрашиваем с применением методов физического воздействия. И по итогам допроса принимаем меры по закону военного времени. Подсказываю: тюрьмы не будет.
По растерявшемуся рассыпавшемуся лицу женщины было видно, насколько она не готова решать чужую судьбу. Ей было привычнее лечить кого угодно, не думая о последствиях своих деяний, поддавшись чувству ложного сострадания.
— Что, тяжело? А спросите вот этих уважаемых мужчин, тяжело ли им было убивать фашистов, не разобравшись в их вине? Да, вполне возможно, что те милейшие немцы еще никого в своей жизни не убили. Вероятно, они бы и потом никого бы не стали убивать. Просто водители, трофейщики, ездовые. Алексей, совесть не мучает?
— Нет, не мучает. Я их на нашу землю не звал.
— Вот видите, Ольга Ивановна, их совесть не мучает. Они Родину защищают. А у вас совесть. — Парамонов впервые назвал женщину по имени, тем самым давая всем понять, что с этого момента она для него свой советский человек, а может даже человек вообще. Не всех он теперь относил к людям. Принадлежность к виду хомо сапиенс еще не означает, что ты человек.
— Меня так учили.
— Меня тоже учили кушать ножом и вилкой. — На этих словах мужики переглянулись, мол мы знали! — А здесь я кушаю то ложкой, снятой с убитого, то даже руками. Гибче надо быть, тогда выживешь. И стране тогда польза будет. Так что, допрос или казнь?
— Допрос!
— Вас связывать?
— Нет!
— Ваня, а ты как? — Парамонов посмотрел на бойца, который менее всего желал, чтоб о нем вспомнили. Ему было страшно, как тогда под бомбежкой, как потом под обстрелом, как всегда на войне.
— Я, как скажут.
— Вот! Идеальный боец! Такому не будут рады в обществе любителей природы, но и гнать неудобно как-то. Генка, выходи уже! Молодец, я тебя даже не увидел ни разу!
Из леса вышел щуплый человек, больше похожий на лесное чудище. Черные пятна на лице, какие-то зеленые лохмотья заставляли сомневаться в его сущности. А потом он снял накидку, умылся и сразу стал тем пареньком, которого старший услал к командиру отряда.
— Уже сбегал? Всё нормально?
— Сбегал, дядь Саш! Всё в порядке.
Допрос Александр проводил в сторонке от лагеря. Не хотел лишних глаз, лишних ушей, и вообще, крики допрашиваемого могут повредить нестойкую психику. Раздетый до белья лейтенант не порадовал никакими хитрыми лоскутами в своей одежде, не было на нем и татуировок с эмблемами «СС» или «Бранденбурга». Парамонов не представлял, как они выглядят, но был уверен, что узнает. Краскому приличествует не всякая наколка. «Миша» или «Маша», набитые по юному делу, еще туда-сюда, а вот воровские или всякие черепа, орлы и свастики уже не канают. Увы, наколок не было. Может, ошибся?
— Нет, Александр, не ошибся ты.
— Я что, вслух думаю? Или
