Николай I Освободитель // Книга 10 - Андрей Николаевич Савинков
— Ненавидишь? — А вот это было уже серьезным просчетом, причем можно сказать моим личным.
— Все эти заигрывания с чернью, попирание наследных прав лучших семей империи и налоги, налоги. Где мы свернули не туда?
— Ты о чем? — Мне даже стало интересно.
— Это мои предки построили империю. Шереметевы служат царям и императорам уже пять сотен лет. Почему я должен считать каких-то крестьянских выскочек, родители которых пасли свиней, ровней себе⁉ Никогда этому не бывать!
— И поэтому ты продался островитянам? — Я криво усмехнулся, мне казалось, что такие настроения я уже в своем ближнем круге давно выкорчевал. И ведь Шереметев всегда славился широтой взглядов, а по молодости и вовсе слыл записным либералом. Эк его с возрастом то перекорежило.
— Британцы знают цену старой крови, — министр пожал плечами и откинулся на спинку кресла. — Тем более, что после всех ваших реформ у нас практически не осталось капиталов. Крестьян отпустили, налогами землю обложили, при первой же просрочке заложенные поместья банки просто отбирают. Или ты, твое величество, думаешь, что никто не понимает подоплеку? Что ты специально разоряешь аристократию. Душишь нас и душишь, хуже всякого врага! Разве за это служили службу мои предки?
— А ты бы хотел как раньше? Чтобы деньги от поместий сами в карман падали, гарем из крепостных крестьянок, а на выходных развлечение в виде порки провинившихся на конюшне? И никаких забот, да?
— А если и да? — Шереметев опять вскинулся и ткнул в мой сторону коротким и толстеньким как сарделька указательным пальцем. — Все наши предки так жили-не тужили и империю великую построили. И никому от того худо не было.
— Кроме тех самых крепостных, но они же за людей не считаются, — разговор этот меня изрядно утомил, поэтому я решил, что пора сворачиваться. — И много таких как ты? Мечтающих о старых временах?
— А ты поди поспрошай, может кто и ответит. Или в казематы меня потащишь огнем жечь? Так я не боюсь уже, отбоялся. Сердце слабое, долго не выдержит, ничего ты от меня не узнаешь!
— Понятно… — Я прикинул возможные варианты выхода из ситуации, откровенно говоря, устраивать громкий процесс над человеком, который работал у тебя в аппарате чуть ли не тридцать лет, совершенно не хотелось. Да и фамилия «Шереметев» действительно была слишком громкой, пачкать двадцать поколений служивших стране предков мне просто претило. — Ну ты же, Василий Александрович, не думаешь, что мне нечем будет на тебя надавить? Тебе может быть терять и нечего, но вот твоим близким? Жена? Сыновья?
— Ты ничего им не сделаешь? Поди не в времена Анны Иоанновны живем, чтобы со всеми чадами-домочадцами за Урал-камень ссылать. Сам приучил людей к справедливости, так что тут я не переживаю.
— Я может ничего и не сделаю, но каково им будет жить в качестве семьи предателя, которого повесят на глазах у толпы? Да-да, ты не ослышался, это за казнокрадство у нас каторга, а за измену, за предательство, за работу на другие государства — пеньковая тетушка. Ну и, конечно, — лишение всех прав состояния и конфискация имущества. Хотел привилегий для дворян, вот твоей семье придется вкусить жизни обычных мещан.
— Какая же ты тварь, — в глазах министра, вернее уже очевидно бывшего министра, плескалась чистейшая ничем не замутненная ненависть. Удивительно все же, как я годами не замечал настоящих чувств этого человека. Всегда Шереметев был весел и легок на характер, а тут такое.
— Какая уж есть, — я пожал плечами. — Но есть и другой вариант. Ты сейчас берешь ручку и пишешь кто, когда, с кем, сколько и какие цели при этом преследовались. Подробно и ничего не утаивая. Как на исповеди перед самим Господом Богом.
— И зачем это мне?
— И если я посчитаю, — как бы не заметив вопроса Шереметева, я продолжил мысль, — что ты был достаточно откровенен, и что написанное тобой правда, то я позволю тебе уйти без позора. Самому.
— Самому?
Я молча достал из рукава маленький карманный барабанник, припасенный там на тот случай, если бы Шереметев вдруг начал буянить. Я считал такой вариант маловероятным, но все же перестраховывался по максимуму. Демонстративно откинул барабан и высыпал в ладонь пять коротких патронов. Защелкнул барабан обратно и положил его на стол перед собеседником. Рядом с оружием поставил вертикально один патрон, остальные демонстративно сунул в карман. Особых объяснений данной пантомиме не требовалось, Шереметев сам все отлично понял.
— Уйдешь как заслуженный человек, который из-за болезни не справился с сильными болями. Держался до последнего, настолько мужественно, что даже близкие не знали о его недуге. Перед смертью при этом дабы замолить грех самоубийства пожертвовал значительную часть своего состояния на нужды народного образования.
— А если я обману? Напишу какую-нибудь бредятину?
— Ну в отличии от тебя, мы отыграть назад всегда успеем, — я достаточно искренне усмехнулся. — Всегда можно со временем раскрыть злоупотребления в твоем министерстве и объявить, что на самом деле ты пустил себе пулю в лоб, потому что испугался обещанной ревизии. Так что тут я ни в чем не проиграю.
Некоторое время мы сидели, молча буравя друг друга взглядами. Впрочем, было понятно, что Шереметев в итоге воспользуется моим предложением. Выхода у него все равно особо не было, шансов сбежать или еще как-нибудь вывернуться из данной ситуации у бывшего министра юстиции фактически не осталось.
Через несколько минут напряженного раздумья Василий Александрович тяжело вздохнул, демонстративно вытащил из стопки чистый лист бумаги, положил перед собой, достал писчий прибор и посмотрел вопросительно посмотрел на меня.
— Не буду отвлекать, — я кивнул и встал из-за стола. — У тебя есть два дня, завтра вечером передашь все бумаги в мою канцелярию с пометкой «лично в руки». И можешь быть… Свободен.
Я развернулся и покинул кабинет Шереметева, оставив того сидеть за столом.
Вечером следующего дня шестидесятилетний Василий Александрович Шереметев покончил с собой.
Глава 10
Весной 1856 года в Николаев
