Русская война 1854. Книга третья - Антон Дмитриевич Емельянов
Впрочем, Меншиков не обольщался. Одна ошибка, и его отправят в отставку. Слишком уж много собралось вокруг трона людей, которые мечтают проявить себя. Увы, думая о будущем, эти карьеристы представляют только свои победы и успехи, но вот задуматься, к чему они могут привести всю страну через несколько шагов — это слишком сложно.
Одним из немногих, кто выделялся на этом фоне, был капитан Щербачев. Он словно жил в будущем, устремляясь мыслями на годы вперед. А то и дальше. Жаль только, что думал он при этом больше о своих изобретениях, чем о тех, для кого их делал. Ну да ничего, ему тоже был нужен опыт. Свои шишки, свой Инкерман, чтобы… Как великие князья осознали, что их может убить так же, как и обычного солдата, так и Щербачев… Смирил гордыню, принял служение, не формально, а в душе. С другой стороны…
Неожиданно Меншиков задумался, что, может быть, эта самая гордыня и не дает Щербачеву остановиться и каждый день толкает его вперед. Что ж, еще один повод и с ним тоже не принимать поспешных решений.
* * *Снова считаю. Две недели в ноябре 1854-го — это совсем не те же две недели в сентябре, когда я только попал в это время. Тогда я мог изменить судьбу разве что для нескольких сотен человек, сейчас — могу замахнуться на что-то гораздо большее. И вроде бы сражений с врагом пока нет, но мы каждый день пашем в мастерских, создавая будущее.
Новенький Петрушевский работает сразу по двум направлениям. По металлам — неохотно, но даже так ему уже удалось подготовить конвертер, где мы продуваем сталь горячим воздухом[12]. Кислород окисляет все примеси в чугуне, выдавая на выходе почти привычную для меня сталь. Почти две тонны за раз — меньше, чем могли бы, но в разы больше, чем при плавке в тигеле, как сейчас принято.
Впрочем, все оказалось не так радужно и элементарно, как я думал. Просто воздуха и конвертера оказалось недостаточно, но Василий Фомич вспомнил свой опыт на чугунолитейном и подсказал, что выкладывать зону плавки чем угодно нельзя, и нам пришлось заняться подготовкой нормальной футеровки. Лесовский достал кварциты, извести — все это измельчили, замешали и высушили. Получилось основание с высокой долей кремния, которая и температуру держала, и заодно добавила получающейся стали нужную крепость.
Дальше были опыты по длительности плавки и продува — как оказалось, для второго хватало всего пятнадцати минут. По скорости и того, и другого, по температурным режимам, требованиям по качеству чугуна и возможным добавкам… Мы могли бы продолжать бесконечно, но как только методом перебора наткнулись на первый же приемлемый результат, то 90% мощностей тут же пустили на выплавку стали для котлов, турбин и новых конвертеров. А 10% времени продолжали тратить на эксперименты, пытаясь открыть более экономичные технологии или интересные сплавы.
В общем, с металлом дело шло, а вот со взрывчатыми веществами, которым прапорщик Петрушевский отдавался всей душой — мы, наоборот, зашли в тупик. Василий Фомич был убежден, что нужно продолжать работы по нитроглицерину, где всего-то и осталось, что нейтрализовать его кислотность. Почему-то он верил, что с этим справится окись магния, и что-то действительно получалось, но назвать это стабильным результатом было нельзя.
Так же и с направлением нитроцеллюлозы. В целом Петрушевский принял идею разработки нового более сильного пороха, мы даже сделали барабаны для растягивания хлопка и насыщения его азотом, но… Какие нужны доли серной и азотной кислот, чтобы получить нужный результат? В работах голландца Кристиана Шенбейна говорилось о пятидесяти процентах на первое и второе, но мне казалось, что цифры должны быть другие. И даже если принять их — хлопок после пропитки сгорал с заметным взрывом — возникали вопросы по самому процессу. Как организовать использование кислот, как их восстанавливать, что делать с испарениями. В общем, до промышленной технологии было еще далеко, но я был уверен, что Петрушевский во всем разберется, а пока безусловными лидерами были Достоевский и Леер.
Михаил Михайлович взял на себя направление с турбиной, которая стала возможной после появления рабочей модели конденсатора и перехода к относительно замкнутому циклу пара. Я не ждал быстрых результатов, но Достоевский, кажется, просто не понял, что делал что-то настолько отличающееся от всего ему знакомого, и без долгих разговоров собрал сразу две рабочие модели. Первая вышла заменой уже созданному паровому двигателю с цилиндрами. При тех же размерах и давлении котла с новой установкой мы выигрывали в весе и мощности раза в три. И, судя по смутным воспоминаниям из будущего, примерно так все и должно быть. КПД парового двигателя в лучшем случае доходило до 8%, а турбина могла выдать и все 30%.
Единственный минус — срок службы: запущенные на тестовом стенде турбины жили раз в пять меньше своих товарок с цилиндрами. То ли тут дело было в несовершенных подшипниках и смазках, то ли перепады температуры вышли слишком резкими, то ли сталь еще надо будет дорабатывать… Мы не знали и старались работать по всем направлениям. Но главное, у нас появилось больше возможностей в небе, и та же крейсерская скорость дирижабля в шестьдесят километров в час уже не казалась чем-то невероятным. Точнее, не будет казаться в будущем, все же и тут мы были еще только в начале пути.
Ну или в середине, если сравнивать с работами по турбине-двигатели. Вот где все шло действительно черепашьими темпами! И как иначе, если любая ошибка разом приводила к уничтожению всего оборудования, а лучший результат — семнадцать секунд работы и синеватое пламя из сопла! Впрочем, а чего я хотел за такое короткое время? Одно то, что мы научились подавать газ в камеру сгорания, не поджигая основной резервуар с ним — уже победа. А еще повезло, что у нас перемирие, и можно работать круглые сутки, привлекая почти неограниченное количество ресурсов.
— Григорий Дмитриевич! — от размышлений меня отвлек
