Позвони мне - Борис Михайлович Дмитриев
Анка медленно поднялась во весь рост у центрального пенька, измерила денщика недобрым взглядом и, не по-женски стиснув крепкие зубы, внушительно процедила:
– Тебе что, сволочь, жить окончательно осточертело? Не хватает фантазии подобрать более верного способа на тот свет перебраться? Вот сейчас подоспеет Петруша, под наганом расскажешь все гадости, что болтал про комдива. Долго ждать не заставим, не успеешь даже глазом моргнуть, как башку он тебе продырявит. Закопаем вместе с балалайкой, никто и не вспомнит, тебя давно уже черти со сковородкой в аду поджидают.
– Черти, они никого не забудут, а в сковородке места хватит на всех, – насмешливо глядя окуню в источающий презрение рыбий глаз, без всякой злобы ответил денщик. – Ты, прежде чем геройствовать, сама спустилась бы к озеру, поговорила с Чапаем и разобралась, какая канитель ожидает нас всех. Даже не представляешь, что он буровит, пребывая как будто в трезвом уме. А то раскудахталась, как бьющий мимо цели кривой пулемёт. Решила, если невестой ординарца заделалась, так на тебя никакой управы не сыщется. Плохо ты ещё знаешь Кашкета, гляди, как бы не просчиталась, иногда бывает, что ошибаться можно один только раз.
Пулемётчица ловким движением ног поочерёдно сбросила летние туфли, развязала косынку и быстрой походкой подошла к командирскому шалашу. Для чего-то долго смотрела вовнутрь, как будто отыскивая там дорогую пропажу. Носом тянула знакомый настой сухих трав и терпкий запах мужского жилища, тоской исходивший из безлюдного, безмолвного шалаша. Потом, повернувшись, внимательно оглядела всю знакомую до последней веточки территорию Разлива и, ни слова не сказав Кашкету, шаркая босыми ногами по намятой траве, потянулась к древнему озеру.
На ольховой коряге, спиной к береговому откосу, низко склонив обнажённую голову, сидел легендарный комдив. Сидел понуро, обречённо, ничуть не менее трагично, чем на известной картине Ивана Крамского «Христос в пустыне». Руками он машинально теребил притихшую на коленях блохастую собачку. Было во всей бессильной позе Василия Ивановича что-то несказанно трогательное, по-детски беззащитное, такое, что у Аннушки, при виде его, сами собой навернулись светлые слёзы. Боевая подруга отчаянно рванулась к тайному герою своего любвеобильного сердца, обхватила его мягкими, крепкими руками, прижала голову к роскошным, как у всамделишной Мадонны, грудям и, наклонившись, прямо в ухо горячо зашептала:
– Не могу без тебя, Васенька. Брось всю эту революцию, уедем в Актюбинск, я ведь дитя от тебя под сердцем ношу.
Потом резко отстранила Чапая, снова притянула к себе, окатила лицо влажным пылом горячих губ и в который раз принялась убеждать, уговаривать, как будто для неё ничего более важного не существовало на свете.
– Будет тебе, Аннушка, там дуралей этот наверху болтается, – негрубо освободился от страстных объятий Василий Иванович. – Любопытен уж больно, спасу нет, наверняка из-за кустов краем глаза выглядывает. Он ведь втайне сохнет по чарам твоим, меня не обманешь, ревнует беспросветно, как застоявшийся мерин. Ты лучше присаживайся рядышком, посидим, за военную жизнь неспешно промеж себя поворкуем.
Чапай учтиво подвинулся на замшелой коряге, уступая пулемётчице пригретое место. А сам, нахлобучив папаху, превозмогая смущение, проникновенно сказал:
– Для чего ты мне душу бередишь, лебёдушка. Не могу я бросить семью, не для этого с женой обручался. Разве на таком примере следует воспитывать молодых бойцов революции. Петька любит тебя без ума, будет мужем хорошим, а мне только остаётся завидовать вам. Расскажи поподробней, голубка, что нынче в дивизии происходит, с каким настроением относится к службе личный состав. Фурманов, слухи доходят, беснуется, красноармейцев политучёбой замордовал и промнавозовскими поставками всех донимает. Ты учти, дорогая, о жидком топливе и тебе заботиться следует. В промнавозовской кассе и Петькины акции есть, семейная жизнь ведь немалых расходов потребует. Сразу после свадьбы новую избу ставить придётся, хозяйством обзавестись, а деньги не пахнут, они хоть замешаны на скотинячьем дерьме, но многие проблемы снимают. Так что, присматривайся, прислушивайся, кто чего лишнего по пьянке взболтнёт, и тихонечко Петьке на ушко в постельке шепни. Революцию надо делать с умом, трезво понимать и оценивать общую обстановку. К свадьбе, небось, и платье новенькое приобрела, и перину пуховую заказала?
Анка кокетливо передёрнула статуарными плечами, нежно пригладила Чапаю усы и, пряча глаза, гортанным, волнующим голосом ответила:
– Ещё пока нет, ничего не купила, но сегодня Петя деньги большие принёс. Знаю, что без вашей подмоги они не достались бы. Фурманов, жадюга, по собственной воле ни копейки не даст, как будто не Петя в боях больше всех отличился. Кто, кроме него, языка отважится брать? Вот бы комиссара хоть разочек заставить сходить через линию фронта, все портки обмарал бы.
Василий Иванович с пониманием положил руку на дорогое, с маленькой родинкой у самой шеи, плечо, твёрдой рукой потискал его – дескать, «Не боись!» – и поведал совсем доверительно:
– Это хорошо, Аннушка, что Фурманов в край бережлив, он ведь наши деньжонки как пёс сторожит, пускай даже под видом золота партии. Жизнь долгая, всё до поры, ведь и другие могут настать времена. Может, придётся ещё под шумок собственные партийные билеты на акции «Промнавоза» менять, вот тогда мы с Фурмановым и посчитаемся. Ты поверь мне, лебёдушка, пустое всё это, здесь на вечер куда как серьёзней дела намечаются. Вот с тобой, как с самым родным человеком, хочу посоветоваться. Будешь наверняка удивляться, но сегодня к нам в Разлив на ужин пожалует Николай Второй и за компанию с ним Сашка Ульянов, старший брательник вождя всех народов. Честно скажу, мне эти визитёры щучьей костью в горле стоят, но деваться теперь уже некуда. Даже не знаю, как пережить, как не оплошать в этот свалившийся на мою несчастную голову вечер.
Анка вывалила одуревшие от испуга шары, на мгновение ей показалось, что озеро колыхнулось, как тазик с водой, но быстро взяла себя в руки и подумала: «А может, прав был денщик, может, у Василия Ивановича немного подвинулась крыша от тяжких военных забот. Ничего удивительного, такие нагрузки непросто даже полному Георгиевскому кавалеру нести». Она решила пойти на малую хитрость и сделать вид, будто ничего не расслышала, а для правдоподобности всё внимание сосредоточила на ластящейся уже в её подоле собачонке, перекинула кверху брюшком и стала щекотать, перебирая шёрстку игривыми пальцами.
Не единожды катаный жизнью Чапай тотчас смекнул, что сердобольная пулемётчица дуру включила, неприятно поморщился и резко отнял руку от только что близкого и дорогого плеча. Молча упёрся глазами в приставленный бинокль и принялся, задрав голову, рассматривать парившего в небе знакомого ястребка.
