Виталий Корягин - Винг
Двое слуг и старуха экономка составляли его штат. Навстречу прибывшим вышла и очень красивая, хоть и не очень молодая женщина, ее звали Кнарик, роль ее здесь разъяснилась сразу, как только она ласково обняла лекаря и поцеловала.
Эдварда внесли в светлую комнату, Кнарик увела устраиваться Ноэми, Тигран заглянул к больному и сказал, что лечить начнет завтра, а сейчас пусть отдохнет, вечером будет важный разговор.
В сумерки комнату озарил белый мягкий свет из волшебного стеклянного шара под потолком. После ужина все собрались у ложа Эдварда. С сакса смыли дорожную пыль, переодели в свежее белье, покой и надежда на лучшее вызвали слабую улыбку на его истомленном болезнью бледном лице.
Тигран не затянул вступления:
— Хочу сразу заверить, сэр рыцарь, вылечить тебя можно целиком и полностью, но срок лечения — минимум год, а скорее — полтора. Вся беда в нервах, тонких волокнах в теле, управляющих руками и ногами, глазами. Перерезанные, снова прорастают они столь медленно, что члены, недвижные долгое время, иногда годы, слабеют без движения так, что потом не находят сил даже шевельнуться. Есть лекарства, ускоряющие рост нервов, но, все равно, дело это долгое и мучительное из-за специальных упражнений, не дозволяющих мышцам дрябнуть и сохнуть. Глаз я приживлю новый, это не проблема, но вот ноги и рука… Тут нужно время… А его нет у нас!
Эдвард облизал сразу пересохшие губы:
— Тигран! Я не могу столько ждать! Пока здесь будут меня лечить, Алана убьют! Погоди, Ноэми… — мягко отстранил руку девушки, протянувшей кубок с питьем. — Неужели иного не дано, Тигран?
— Есть один способ! О нем я и хотел поговорить. Очень странный, необычный, возможно, даже и невозможный для тебя способ, прости за невольный каламбур.
— Ты сам должен решить, так ли жаждешь спасти друга, не чересчур ли высока цена? Да нет, бессмертную душу продавать не надо, но вот иллюзий, предрассудков, впитанных с молоком матери, ты лишишься несомненно! Картина мира, сама жизнь изменится для тебя, даже вера не спасет от потрясений. Сможешь ли ты непредвзято оценить то, что я с тобой сотворю? Выдержит ли твой ум, не сломается ли душа? Я могу лишь предполагать, зная твердость твоей воли, но решать тебе одному.
— Я временно соединю твое тело с чудесной машиной, она станет твоими руками и ногами, ее мощь заменит утраченную тобой силу, удесятерит ее. Если пожелаешь, обгонишь арабского скакуна, сумеешь одолеть льва, твой меч будет, как молния, абсолютно смертоносным, стрелы станут разить без промаха, а сам ты сделаешься почти неуязвим…
— Но! Если бы ты встретил такого человека-машину в прежней жизни, если рассмотрел вблизи его мышцы, искусно сплетенные из стали, понял бы, что движется он силой и хитростью науки, что бы подумал о нем?
— Тигран вперил пристальный взор в лицо сакса.
Сразу охрипшим голосом Эдвард ответил:
— Колдовство! Я решил бы, что он, несомненно, мерзкий чародей, что душа его в руках дьявола. Господь не захочет дать смертному такую мощь! Не червю, пресмыкающемуся во прахе, равняться с архангелами!
— Значит, я злой колдун? — грустно усмехнулся старик. — Ну-ну, спасибо на ласковом слове…
— Нет! Ты мудрый, добрый, тебе Господь мог доверить эту силу! Я согласен, я верю, делай со мной, что считаешь нужным!
— Эх, сынок, я попробовал отщипнуть лишь маленькую крошку от горы твоих ложных представлений и предрассудков. На разгребание авгиевых конюшен мировоззрения нужны годы, а у нас от силы — месяц, полтора. Ну, держись, сэр рыцарь, завтра начнем… А пока отдыхай и думай.
Тигран и Кнарик вместе вышли из комнаты.
Ноэми припала к груди любимого и тихо заплакала. Эдвард гладил ее по голове, невидящим взором уставившись в потолок, и шептал с детства заученное:
— Credo in unum Deum… Credo in unam sanctam catholicam apostalicam ecclesiam…
Наутро слуги Тиграна отнесли юношу на носилках в глубину ближайшего ущелья и оставили со стариком и Кнарик на ровной площадке перед отвесной скалой и, получив приказ вернуться через три дня, поклонившись, удалились.
Тигран подождал, пока они скрылись за поворотом, поплевал на ладони и волоком потащил носилки к скале. Эдвард в ужасе закрыл глаза, узрев, как голова и плечи старика исчезают в поверхности камня, а когда через секунду разлепил веки, колесики в ручках носилок скрежетали по полу невысокого узкого коридора с гладкими стенами, Кнарик шла сзади.
Тигран обернулся через плечо и пропыхтел:
— Голография это, не бойся, ну, сплошная стена — мираж, как в пустыне… Слыхал о таком?
Юноша знал о миражах, дьявольских наваждениях, Божьим попущением морочащих голову людям в пустынях, и крепче сжал зубы.
Проход скоро кончился, они оказались в большом круглом зале, залитом ровным белым светом. Блестели металлом и стеклом чудные, непонятные предметы. Слов для их описания сакс не нашел бы, даже если очень захотел.
Старик подтащил носилки к высокому белому столу под большим колпаком, легко как ребенка поднял Эдварда:
— Полежи, я недолго, только руки вымою!
Где-то в углу зажурчала вода, вспыхнул мертвенный лиловый свет. Через минуту Тигран склонился над юношей, растопырив пальцы в прозрачных перчатках:
— Страшно?
Эдвард судорожно кивнул.
— Не бойся! Веришь мне? Ну, вот и не бойся… Начнем, что ли? Жена, давай таблетки. На-ка вот, выпей. Сейчас ты заснешь, мальчик…
И несколько секунд спустя сакс крепко спал. Старик пристально вгляделся в расслабившееся во сне юное лицо и решительно сдвинул повязку с пустой глазницы.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. МАШИНА
Глава двадцать третья. Власть железа
Эдвард очнулся от каменного сна в знакомой комнате в доме Тиграна и сразу понял: что-то не так, как раньше. Через секунду осенило: под повязкой глазница не пуста больше, выбитый глаз снова на месте. Нестерпимо захотелось потрогать его, ощупать. Эдвард попытался поднять левую, целую руку, но только дернулся. Тело будто ужалили тысячи иголок, и он не сдержал стона.
Над ним склонилось смуглое доброе лицо Кнарик, она что-то произнесла по-армянски, мягкая рука погладила его по щеке. Он понял, что двигаться пока нельзя. Шаги ее прошелестели к выходу.
— Тигран, Тигран! — гортанно послышалось за дверью, и опять непонятно, по-своему.
Через несколько секунд старик вошел в комнату:
— Очнулся? Молодец! Как себя чувствуешь? — взял сакса за левое запястье, нащупал пульс.
— Больно двигаться… — шепотом ответил Эдвард.
— Ну, это-то неудивительно, швы еще свежие. Дня два тяжело будет, потерпи, не шевелись. Если все пойдет, как я рассчитываю, через недельку попробуем встать. Горшки за тобой выносить не надо, у тебя там трубки воткнуты, не стесняйся, пруди под себя, все стечет, куда надо.
— Сейчас Ноэми пришлю, пока ты без памяти лежал, она сама не своя ходила, волнуется. Не болтай с ней, тебе рано шевелить даже языком! Спи побольше. Если что понадобится, или заболит сильно — позовешь.
Ноэми впорхнула в комнату со счастливым лицом:
— Тигран сказал, милый, что все в порядке! Скоро ты встанешь на ноги!
Эдвард прошептал:
— Ты видела меня? Мне приделали эту… машину?!
— Нет! Ты же весь в бинтах… — испуганно пролепетала Ноэми, — принесли спящего, на кровать клали, видела — руки, ноги на месте, никакой машины! Ой, тебе ведь нельзя разговаривать, Тигран не велел!
Юноша облегченно вздохнул. Он почему-то представлял себе машину злым пауком, усевшимся на плечах человека и заставляющим его выполнять ужасные приказы. Он не чувствовал на теле ничего постороннего, немного успокоился и потихоньку погрузился в сон.
Дня три он просыпался лишь изредка и ненадолго, чтобы поесть, попить и снова уснуть. Видимо, среди лекарств, которыми пичкал Тигран, было и снотворное. Рядом постоянно дежурили женщины: Ноэми, Кнарик или старая экономка. По инструкции при пробуждении юноши они сразу звали лекаря.
Наконец, настало утро, когда Эдвард очнулся с совершенно ясной головой, надо думать, сонное зелье отменили. Шевельнулся для пробы, боли почти не было. То есть она, конечно, еще была, но, как бы спящая, не злая, чувствовалось, резкое движение может разбудить ее, а осторожное — пожалуй, нет.
Он полежал несколько минут, просто наслаждаясь почти забытым ощущением жизни без страданий. Сквозь занавески на окнах пробивались розовые лучи солнца, он уже в первый день заметил, что восход — там. Рядом на табуретке отрывисто и немелодично всхрапывала старуха — экономка. Будить ее не хотелось, незачем.
Эдвард попробовал пошевелить ногами, они, как и прежде, не двигались. Правая рука тоже не слушалась.
— Что же это старик говорил: "встанешь через неделю"? На что встану? — горестно подумал сакс.
Немного оттянул левой рукой повязку с глаза, прищурил другой, природный — темно. И новый глаз не видел ничего.
