Ральф Питерс - Красная Армия
Но все можно было исправить. Кришинина согревало это убеждение. Если бы он мог увидеть ее сейчас, все можно было бы исправить. Все эти глупости. И они должны были иметь детей. Когда он узнал, что Вера сделала уже два аборта, он избил ее так сильно, что она две недели не могла показываться на людях. Два аборта. Как будто она хотела убить его часть, поселившуюся в ней.
— Отойди от окна, — кричал Кришинин. — Вернись.
Но лейтенант не подчинился приказу. Он протянул руку, будто чтобы поймать летящий по воздуху предмет и взорвался, словно став финальным аккордом фейерверка.
— Мне нужна помощь, ты меня слышишь? Мне нужна помощь. Мы не продержимся. Они повсюду. Пожалуйста.
Вера исчезала в облаках черного дыма.
— Да, интересный у него был день, — ухмыльнулся один из санитаров.
— Скоро привыкнешь, — ответил другой.
* * *На полпути между импровизированной вертолетной площадкой и замаскированным передовым командным пунктом третьей ударной армии, автомобиль генерал-лейтенанта Старухина выбросил из-под задних колес фонтан грязи, покачнулся, и застрял. Внезапное исчезновение шума мотора напугало генерала. Вокруг воцарилась звенящая тишина, остались только шорох дождя и слабые, далекие звуки боя, напоминающие шум в голове с похмелья. Каждый шорох формы или мокрых кожаных ремней казался громким, и даже кислый запах мокрой формы на уставших людях стал острее.
Преодолевая нахлынувший от неожиданности страх, младший сержант за рулем неуклюже попытался завести двигатель, но тот упорно не хотел оживать. Вместо того, чтобы дожидаться машины из штаба, Старухин реквизировал первую попавшуюся, не желая терять лишние десять-пятнадцать минут. И вот теперь он важно сидел в маленьком автомобиле, без возможности связаться с расположенным всего в нескольких километрах штабом, и вынужден слушать кажущееся насмешливым биение дождя по тканевой крыше.
Молодой водитель старательно избегал глядеть по сторонам, приковав взгляд к щитку с приборами так, как будто это могло заставить машину ожить. Двое сопровождавших Старухина офицеров старательно помалкивали. Старухин сколько мог смотрел, как парень возиться с машиной и, наконец не выдержав, закричал.
— Ты здесь ничего не сделаешь, придурок. Выйди и посмотри, что с мотором.
Парень пулей вылетел их машины, в неуклюжей спешке ударившись о дверь. За мокрым от дождя лобовым стеклом Старухин увидел, как тот, подняв капот, возится с двигателем. Дождь размывал все краски земли и неба в сплошную серую пелену.
— И вы, оба, — рявкнул Старухин на помощников. — Выйдите и помогите ему. Или вам, ослам, особое приглашение нужно?
Офицеры бросились наружу с паникой людей, пойманных с поличным на месте страшного преступления. Один из них, подполковник, так долго не мог открыть дверь, что Старухин со злостью толкнул ее сам. Вскоре оба помощника с мрачными лицами стояли у капота и вместе с водителем копались в двигателе под дождем.
Они были безнадежны. Все они. Старухин сидел, расправив плечи, и убеждался, что ему придется тащить на своем горбу всю армию. Всю свою жизнь, думал он, ему приходилось преобразовывать свою волю в способность удовлетворять ту систему, в которой ему случилось родиться. Каждый день шла борьба. Если что-то шло не так, ответственные робко сидели и ждали, пока смогут доложить, что все исправлено. А потом сделать все, как надо. И понять, что чего-то добились только потому, что он ими руководил. Старухин научился управлять людьми. Но сейчас, во время величайшего в его жизни испытания, он боялся, что не сможет управлять людьми, находящимися под его командованием.
Больше всего он боялся неудачи. Он боялся, потому что верил, что она откроет всему миру его скрытую некомпетентность. В глубине души, там, куда не было ходу никому постороннему, Старухин сомневался в себе, и ничто не казалось ему более важным, чем сохранение своей гордости.
Чертовы британцы не хотели сдаваться. Казалось невероятным, что он не сможет с легкостью прорвать их оборону, несмотря на всю свою решимость и целую ударную армию под командованием. Он плавал в своих мыслях, балансируя между сомнениями и привычной самоуверенностью. Сейчас, когда «клещи» советской армии все сильнее вонзались в оборону НАТО, британцы должны были потерять волю к сопротивлению.
Но они продолжали сражаться до последнего, за каждую дорогу и водную преграду, за каждую бесполезную маленькую деревню и богом забытую высоту. А в это время на севере эта сволочь Трименко совершал блистательный прорыв. Старухин знал, то вторая гвардейская танковая армия уже опережала планы, вонзаясь между голландскими и немецкими силами. А он был вынужден бодаться в лобовых атаках с англичанами.
Старухин был убежден, что этот поганый жиденок Чибисов, несомненно, приложил к этому руку. Он смотрел через забрызганное каплями дождя лобовое стекло на копающуюся в моторе троицу, испытывая странное удовольствие от мыслей о Чибисове. Ненависть, которую он к нему испытывал, была так сильна, чиста и очевидна, что действовала на него успокаивающе. После войны… Чибисов заплатит за все. Родина снова должна быть очищена. Пришло время заставить ответить за все этих жидов и восхваляющих их писателей, сосущих из России кровь нацменьшинств и лживых реформаторов. Наполняясь беззаветной яростью, Старухин видел в Чибисове олицетворение всех проблем Советского Союза, всех неудач таких людей, как он. И все же Старухин понимал, что ненавидит Чибисова не только за национальность, но и за ту легкую небрежность, с которой он делал свою работу. Чибисову все давалось легко. Этот штабной жиденок Малинского легко и просто шел там, где ему приходилось напрягать все силы и работать на износ.
Конечно, думал Старухин, Чибисов саботировал его, настраивая против него Малинского и бросая все резервы фронта на поддержку Трименко. Сейчас, сидя на жестком, узком сиденье застрявшей в грязи под дождем машины, Старухин готов был обвинить Чибисова во всем, что мешало ему.
И Малинский. Почему он не мог поддержать его, даже за счет Трименко? Трименко не был ничьим другом. А Старухин нянчился с сыном Малинского на Кубе. Чтобы удержать мальчишку подальше от Афганистана. Старухин был уверен, что это не останется незамеченным. Малинский должен был как-то отплатить ему. Старухин знал, что это было в его власти. Он знал, что нужно только ждать, не подавая виду. За то, что уберег сына от беды.
Конечно, Антон не был папенькиным сынком. Он работал достаточно напряженно. Как офицер, в ходе подготовки он делал все, что от него требовалось и даже немного больше. Антон был умным парнем. Но так и остался мальчишкой. Казалось, что он постоянно витает где-то далеко, как будто под формой у него не было сердца. В нем не было огня. Антон с легкостью осваивал военную науку. Но так и стал походить на настоящего солдата.
Он даже не пил как мужчина. На Кубе он проводил все свободное время, обжимаясь со своей рыжей сучкой, таскаясь за ней, как собачонка. Старухин сомневался, что юнцу хватит духу поднять на жену руку, даже если бы он застал ее с любовником. Нет, конечно, у Старухина не было доказательств того, что она изменяла Антону. Эта маленькая стерва была для этого слишком хитрой. Она знала, как сделать себе хорошо. Но все равно она была шлюхой. Чтобы это понять, было достаточно одного взгляда. Это можно было унюхать. А ее независимость, отсутствие уважения… Этот парень, казалось, был абсолютно неспособен ее контролировать. А ведь к женщинам нужно относиться так же, как и к подчиненным. Сломать. Подчинить своей воле. Взять за горло.
Старухин на мгновение с отвращением подумал о своей собственной жене. Жирная корова. Женщина без гордости, без малейшего уважения к его званию. У нее была душа крестьянки, а не жены генерала. Молодая жена Малинского, по крайней мере, хорошо выглядела. Но она была маленькой расчетливой шалавой.
Услышав серию далеких взрывов, Старухин застучал большим кулаком по лобовому стеклу машины. Война не собиралась ждать его. Его война. Шанс всей его жизни. Даже время суток, казалось, отворачивается от него. Сидя в застрявшей в грязи машине, он терял контроль над ситуацией. Ему казалось, что вся вселенная сговорилась, чтобы унизить его. И Трименко, и Чибисов и все проклятое мировое еврейство, которое стояло у него за спиной. Старухину казалось, что сейчас он взорвется от чудовищного гнева.
Он распахнул дверь машины и выскочил под дождь. Посмотрел на сержанта и своих адъютантов. Они послушно копались в двигателе, но было ясно, что никто из них не понимал, что делать.
— Убирайтесь отсюда, — рявкнул он на офицеров. — Я не хочу больше видеть ваши поганые рожи возле своего штаба. Ваша карьера окончена.
Неожиданно, два натовских самолета с ревом прошли над ними на бреющем полете. Грохот сотряс уши, словно взрыв. Адъютанты и сержант бросились на землю. Но Старухин только повернул в их сторону свое широкое лицо, словно радуясь возможности увидеть что-то кроме застрявшего в грязи автомобиля. Он заметил черные кресты и камуфляж ВВС Западной Германии. А через мгновение над вертолетной площадкой, обслуживавшей его штаб, поднялся в небо огромный шар огня, расцветший оранжевым, желтым и призрачно красным цветом, рассеявшись черным дымом. Ботинки Старухина увязли в грязи словно в желе, по поверхности луж пошла рябь. Затем, звук взрыва налетел с такой силой, что, казалось, срывал кожу с лица.
