Выпускник - Мэт Купцов

В нем ко мне явилась Серегина. Она все в той же мини юбке, в которой увидел ее в первый день. В розовой кофточке, верхние пуговицы которой расстегнуты неприлично глубоко, что две ее прелести почти вываливаются наружу из тесной блузки.

Серегина томно вздыхает и тянет ко мне руки.

Во дает.

Что ей от меня нужно?

— Макар, я влюбилась в тебя с первого взгляда, — горячо шепчет она, хлопая своими глазищами, точь — в — точь, как моя бывшая соседка Светка Горшкова.

— Серегина, у тебя все нормально?

Тут явно что–то не так. Вытираю пот со лба.

Может, ей температуру надо померить?

А может, я скучаю по Горшковой? Но это вообще несерьезно.

Вернулся прежний Макар Сомов, который со школы в нее влюблен, и тут тебе материализовалась Светка.

Которая вселилась в Серегину?

Нет, такого просто не может быть. Я брежу.

— Макар! Вставай! Уже два будильника отзвонили. Один к твоему уху даже подносили, но ты ни ухом, ни рылом, — доносится до меня сквозь сон голос Мишки.

— Да он там всю ночь кувыркаешься с какой–то Светкой Горшковой. На черта ему теперь идти сдавать зачет, она у него уже все приняла! — смеется Серега Сычев.

Зачет. Мгновенно просыпаюсь.

Подтягиваюсь на кровати, сажусь, упираясь босыми ногами в холодный пол. Тру сонные глаза.

— Ну, Серегина, — зло бубню я.

— А Серегина– то при чем? — подает голос Коля Сытин. — Помешала что ли вам с Горшковой?

Смеются все. Веселые ребята, а мне не до смеха.

Проснулся с такой «утренней древесиной».

Молча поднимаюсь с постели, натягиваю классическую майку советской эпохи и треники. Достаю из тумбочки зубную пасту «Поморин», зубную щетку, мыло «Земляничное», перевешиваю полотенце через плечо, и отправляюсь в общий мужской туалет на этаже.

Спустя час я стою перед дверью кабинета истории КПСС.

Преподаватель Волошин Сергей Иванович ждет меня внутри, как хищник в засаде.

У него проницательные глаза и вечная ухмылка, будто он знает о тебе больше, чем ты сам.

Вот сейчас и проверим.

Вхожу, замираю у порога. Волошин сидит за массивным дубовым столом, украшенным кучей бумажных завалов.

Его взгляд пронзителен, как игла, а сам он невысокий, но с такой уверенностью, будто в нём метр девяносто. Волосы седые, аккуратно уложены, очки с тонкой оправой, и, конечно, эта злорадная ухмылка.

— Заходите, Сомов, — протягивает он, не поднимая глаз от бумаг. — Готовы к зачету?

Сажусь напротив, выпрямляю спину.

— Да, Сергей Иванович, готов.

Он наконец поднимает голову, пристально смотрит на меня, словно читает мысли.

Пауза затягивается.

— Хорошо, начнем, — наконец говорит он. — Расскажите мне о причинах и последствиях Октябрьской революции.

Говорю быстро, стараясь не запинаться, вспоминаю все, что читал ночью. Волошин кивает, но по глазам видно: ждет, когда я споткнусь.

— А теперь, Сомов, скажите, почему Ленин назвал Бухарина любимцем всей партии?

Застал меня врасплох, пытаюсь вспомнить хоть что–то.

— Бухарин был теоретиком и… экономистом, — запинаюсь. — Его идеи… их поддерживали.

Волошин усмехается, явно доволен.

— Недостаточно. Бухарин, Сомов, был не только теоретиком. Он был выдающимся публицистом и идеологом НЭПа. — Сергей Иванович делает паузу, а затем добавляет: — А теперь расскажите мне о роли Троцкого в Гражданской войне.

Снова говорю, вспоминаю конспекты. Волошин слушает, не перебивает, но на лице его ни тени эмоций.

— Неплохо, — кивает он. — Но не забывайте, Сомов, что Троцкий был одним из главных организаторов и лидеров Красной армии.

Тут он наклоняется вперед, сжимая пальцы в замок.

И последний вопрос, Сомов. Что такое политическая платформа левых коммунистов?

Пытаюсь сосредоточиться, вспоминаю обрывки информации.

— Левые коммунисты, они выступали против заключения Брестского мира и за продолжение мировой революции.

Волошин слушает, потом медленно кивает, его лицо становится серьезным.

— Хорошо, Сомов. Видно, что вы готовились. Зачет принят. Но на будущее — больше читайте, меньше полагайтесь на удачу.

Я выдыхаю, будто с горы скатился.

Сердце бешено колотится, но я держусь, киваю.

Выхожу из кабинета, будто из–под пули выскочил. Ноги ватные, но душа поет. С трудом добираюсь до общежития, вваливаюсь в комнату и, не раздеваясь, падаю на кровать.

Сон накрывает мгновенно, и я проваливаюсь в темноту, где нет ни Волошина, ни его вопросов.

Но вот парадокс — просыпаюсь среди ночи в холодном поту.

Снилось что–то странное.

— У Марины Ольховской ребенок, — говорит голос в голове.

— Нет! Это у Маши Серегиной ребенок.

— От кого?

— Вот это мы и пытаемся выяснить. Злые языки говорят…

Интрига закручивается все сильнее.

Переворачиваюсь на другой бок и засыпаю мертвецким сном.

На следующее утро встаю бодрый. Оглядываю ребят.

Коля Сытин что–то мурлычет себе под нос.

— Что, Колян, жизнь налаживается? — подмигиваю.

— Да, вроде того. Смотрю и ты не скучаешь. Приоделся чувак, зачет сдал, можешь сегодня и подежурить.

— Легко, теперь я свободный.

После пар спешу в общежитие, готовить обед.

Но я разработал целый план, совместить полезное, не то, чтобы с приятным, но раз и навсегда решить вопрос с Серегиной.

Чтобы больше у нее не возникало никаких потуг в мою сторону.

Мы с ней люди, словно с разных планет.

Если бы она не нарывалась каждый раз сама, я бы даже не заметил ее. Не мой типаж.

Глава 10

Натягиваю на себя джинсы, футболку, обуваюсь в кеды.

Готовить обед спускаюсь на