Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара
Александр Павлович не выдал истинных чувств, сохраняя видимое спокойствие. Он не просто страдал — его разрывало. Увидев в газете заметку о счастливой княжьей семье, готов был руки на себя наложить. Годы в османском аду лишь одна мысль удержала от пропасти безумия — увидеть жену и сына.
Ужасная насмешка судьбы привела Юлию Осиповну в объятия положительного человека. Был бы подлец, обманщик, граф немедля бы вызвал его на дуэль или даже зашиб из-за угла. Годы плена сломили мораль. Убей или умри, если нет иного выхода, доброму христианину, живущему в России, да и в иной культурной стране, сие не понять.
Но невозможно поднять руку на Паскевича, который искренне поддержал перед крымскими боями, дал возможность очистить имя, отличившись на поле брани, утвердил командирский авторитет, позволив расстрелять бунтовщика-офицеришку. Наконец, сказал перед Крымом, что желает видеть Строганова своим другом.
Юлия выглядит если и не вполне лучащейся счастьем, то удовлетворённой жизнью. Володя хорош, вид имеет здоровый, Федя вырос и скоро, наверное, сдержит торжественное детское обещание написать об увиденном при Республике. И над всем этим царит Паскевич, бог и государь маленького уездного мира.
Как, как вернуть семью? Как обнять жену, не снеся хрупкий карточный домик её благополучия? Получить участие в воспитании сына, который уж и не помнит родного отца, пусть и носит его фамилию, а папой называет Паскевича…
Понимая, что не отступится, терзаемый видом счастливого соперника, без вины виноватого в свалившихся бедах, Строганов поклялся себе, что однажды он решит эту загадку. Каким образом — даже представить пока не может.
В течение месяца они встречались ещё трижды. Князь выправил боевому товарищу бумаги на имя мещанина Трошкина Александра Порфирьевича и купил у сего недавно не существовавшего подданного Российского Императора некое произведение искусства за баснословные двести пятьдесят тысяч рублей, на оставшуюся половину выписал вексель с условием не видеться год. Однако судьба вывернулась так, что Паскевич сам же нарушил это условие.
Глава вторая, в которой фельдмаршал обращается за помощью
«Александр Порфирьевич! Случилось происшествие чрезвычайной важности. Так вышло, что кроме вас мне не к кому обратиться; заклинаю — отложите отъезд и уделите мне время».
Вместо подписи — вензель и латинские буквы FP.
— Епистолию изволите написать али так что передать? — дворцовый сторож Онисим, и в старом кафтане распознавший в Строганове птицу высокого полёта, говорил теперь почтительно, чуть ли ни как с самим фельдмаршалом.
Александр Павлович с лёгким раздражением глянул на сундучок и саквояж, собранные в дорогу. Но отказывать Паскевичу нельзя — слишком многое от того зависит. Да и по пустяку он на подобный шаг не пойдёт, сам горел нетерпением избавиться от «мещанина Трошкина».
— После обедни жду его, — Строганов не стал марать бумагу.
Фельдмаршал выглядел растерянным и смущённым, быть может, ещё больше, нежели в пасхальный день. Он промокнул пот на полнеющем лице и извлёк конверт, перед вручением рассказав пренеприятную историю.
— Единственный сын мой Фёдор, шестнадцати лет, в Англии обучается, в Королевской военно-морской академии. Должен был в июне прибыть на вакации. Однако получил я такой конверт, не из Лондона — из Варшавы. Вы же английским отлично владеете? Прочитайте, прошу вас. Я в смятении, поверьте, в полном расстройстве чувств.
Лист бумаги содержал послание без даты и подписи, начертанное настолько каллиграфическим почерком, что сравнивать его с письмами других людей — заведомо бесплодное дело. Там содержалось приглашение прибыть в Лондон не позднее конца мая сего года. В противном случае отправитель сего послания не может гарантировать, что Фёдор Паскевич летом вернётся в Россию. Заканчивалось письмо категорическим предписанием не предавать историю огласке, иначе судьба Фёдора ещё более осложнится.
— Смею надеяться, никто другой не осведомлён?
— Как можно, Александр Павлович!
— Порфирьевич. Сам ещё не привык. Гнусная история, однако же. А вы не верили мне, что среди джентльменов встречаются бизнесмены без чести и совести.
Князь, стоявший до этого среди комнаты и не приглашённый присесть, снял цилиндр и тяжело опустился в кресло.
— Понимаю, моя просьба кажется достаточно неуместной, учитывая деликатный характер наших отношений… Однако я в панике, не буду скрывать! А вы — единственный, кто освоился в Лондоне. И кому я могу довериться. У вас же тоже единственный сын, граф!
— Не надо взывать к моим чувствам. Лучше скажите, на какое моё участие вы рассчитываете?
— Очевидно же! Сопровождайте меня в Англию!
— Не лучшая идея, князь. В письме недвусмысленная угроза — не предавать дело огласке. Наше совместное появление как раз и есть нарушение сего требования.
— Так что же делать? — всплеснул руками огорчённый отец. — В полицию идти? По российскому Уложению о наказаниях незаконное удержание подданного есть малозначительное деяние, коли нет свидетельств насилия или дурного с ним обращения. Да и Англия — иная страна!
— Вы не поняли, сударь. Я так или иначе собирался в Лондон, там есть неоконченное дело. Выезжайте когда сможете и по прибытии дайте объявление в газетах — русскому князю требуется переводчик. Заодно наши злоумышленники уведомятся, что вы прибыли.
— Спасибо! Я знаю, знаю, — Паскевич даже подскочил. — Вы ничего не сможете гарантировать. Однако за участие grand merci. Так важно будет знать, что я не одинок. Кроме лакея никого с собой не возьму. Александр, гм, Порфирьевич, раз уж вы согласились, как вы думаете, что могут затребовать эти негодяи?
— Право не знаю, что вам ответить. Случай, как говорят сами англичане, unprecedented[15]. У тех же турок кража мальчиков для обращения в янычары — обычное дело, и девочек для гаремных утех, а также для продажи в рабство. В рыцарские времена британские бизнесмены брали в плен рыцарей и отпускали за выкуп.
— Полагаете, будут требовать деньги?
— Сомневаюсь. Но нелишне будет располагать изрядными средствами. В этой стране невозможное сделать за деньги получается за очень большие деньги. Их пословица. Думаю, от вас потребуют особого рода услуг, возможно — в ущерб интересам России. Чисто ради денежного выкупа скорее бы прихватили кого-то из демидовских отпрысков, там богатства не чета нашим. А ещё — будьте готовы к любым, в том числе самым крайним средствам. Они переступили черту дозволенного, сделав один шаг. Вы согласитесь ради спасения сына шагнуть вглубь тьмы десять раз?
— Если нужно повторить злодейство и истребить британских младенцев подобно царю Ироду — не отступлю.
— Надеюсь, до этого не дойдёт. Но вы должны быть настроены по-боевому, а не клянчить снисхождения у бесчестных деятелей. A la guerra com en la guerra.
— Только так! Спасибо, Александр Порфирьевич. До встречи в Лондоне.
Паскевич, взяв себя в руки, бодро отправился домой. Как бы дурно ни складывалось сие предприятие, в одном Строганов прав — предстоит битва без правил. От неё зависит жизнь единственного сына. Поэтому победитель французов и осман должен прибыть в Лондон воином, а не просителем.
Очередная смена настроения у мужа и его предстоящий торопливый отъезд вызвали массу вопросов у Юлии Осиповны, которые она не решилась задать вполне, ограничившись лишь целью вояжа. Со дня Пасхи князь сам не свой, особенно тревожно, что старается не подавать виду.
Связано ли это с незнакомцем, о котором с волнением рассказал Володя? Иван Фёдорович только отмахнулся — подумаешь, бродяга из бывших унтеров. Слишком решительно и нервозно отмахнулся.
Потом был сон — Александр Строганов, точно такой же, как перед ссылкой в Шушенское. На пять лет, ты будешь ждать? Гришка поведал, что тело, привезённое в фамильную усыпальницу, обгорело настолько жутко, что никакой уверенности нет. Однако на той артиллерийской батарее у трёхфунтовых пушек все полегли. Выходит, граф мог быть похоронен в общей могиле, а в Москву приехал безвестный офицер или даже осман.
А ещё безумная надежда, что жив каким-то невероятным чудом, в плену или в рабстве, не может дать весть. Любимый, ты просил обождать из ссылки пять лет! После Пестеля всего год потребовался. Сейчас она и ждала пять, только осенью тридцать восьмого уступила мягкому, но настойчивому ухаживанию Паскевича, возведённого при регенте в княжеское достоинство за день до отставки.
До сих пор у них отдельные спальни, а ночные визиты редки. Иван Фёдорович старше, скоро превратится во второго Шишкова, требующего лишь чай с вареньем. Он занял место подле, но не в сердце, это ранит его и тревожит её.
И нет доверия между супругами. Видно, что случилось нечто серьёзное. С Фёдором? Князь молчит. Строганов всегда держался открыто, был понятен, даже не размыкая уста.
