Олег Радзинский - Агафонкин и Время
– Правильным путем идете, товарищ, – одобрял Лукрешин. – Эффективно превращаете кинетическую энергию в теплообразование. Заметьте, уважаемый Платон Ашотович, что наиболее интенсивное теплообразование в мышцах происходит при их сокращении. Советую приступить к мышечному сокращению под одеялом.
Он ложился спать, не забыв напомнить Платону:
– Мышцы, мышцы продолжаем сокращать, Тер-Меликян. Производим джоули.
“Хорошо Лукрешину надо мной смеяться”, – думал Платон: Валя был из Иркутска.
Платон поблагодарил за предложенный чай и вежливо отказался. Сидящий спиной к окну следователь Крылов улыбнулся открытой, дружеской улыбкой.
Крылов был молод и красив – сероглазый блондин с длинной, спадающей на лоб челкой. Он походил на актера Роберта Редфорда, которого Платон, как и большинство советских людей в 79-м году, знал по фильму “Три дня Кондора”. Фильм рассказывал о тайных операциях ЦРУ против своих, американских, граждан. Они их убивали налево и направо. Редфорд похищал Фэй Данауэй, которая не особо протестовала, и докапывался до истины. Было ясно, что ЦРУ не поздоровится.
Повестку в Следственный отдел КГБ СССР вручили Платону лично. Перед проходной Института прикладной математики его остановил молодой человек с небольшим шрамом под левым глазом и попросил расписаться в получении повестки.
– Не хотелось бы вас вызывать через институтский отдел кадров, Платон Ашотович, – объяснил человек со шрамом, представившись сотрудником Комитета. – Дело пустяковое, а в отделе кадров, сами понимаете, напрягутся, начнут относиться к вам с подозрением. А это не нужно ни вам, ни нам, правда ведь?
Платон согласился: он не хотел, чтобы к нему относились с подозрением. Платон отпросился в институте и поехал на Энергетическую улицу, дом 3а.
Крылов, спустившийся за Платоном в комнату ожидания Следственного отдела, много улыбался и по пути в свой кабинет на 3-м этаже расспрашивал о работе.
– Интересными проблемами занимаетесь, Платон Ашотович, – с одобрением говорил Крылов. – Нужными для страны проблемами.
Кабинет Крылова оказался небольшой прямоугольной комнатой, узкой, но светлой из-за большого окна, у которого стоял стол следователя. Платону было предложено сесть за маленький ламинированный столик у двери. Крылов включил электрический чайник и, усевшись, снова улыбнулся по-редфордовски. Платон понял, что в КГБ СССР работают веселые, приветливые люди.
– Вы, Платон Ашотович, должно быть, догадываетесь, почему мы вас пригласили, – перебирая бумаги, осведомился Крылов (его звали Сергей Борисович). Дождавшись кивка Платона, Крылов вздохнул и добавил: – Неприятная история, по правде сказать.
Лукрешина арестовали две недели назад, о чем Платону сообщил однокурсник Замятин, позвонив по телефону. В тот же вечер Платон, дождавшись темноты, взял спрятанную на антресолях сумку и пошел на улицу. Он подозрительно покосился на стайку шпаны, громко матерящейся в беседке в середине двора, и отправился дальше.
Он прошел кинотеатр “Ереван” – город его мамы Гаянэ, приехавшей в Ашхабад после землетрясения 48-го года по комсомольской путевке. Площадка перед кинотеатром – квадрат пустоты – освещалась редкими машинами, проезжавшими на север по бежавшему рядом Коровинскому шоссе. “Куда они едут?” – удивился Платон. Он никогда не ходил по Бескудникову в позднее время: район считался опасным, и нерусских здесь жило мало.
За кинотеатром лежал пустырь, обрамленный слабосильными деревцами. Платон помнил – он однажды зашел сюда перед сеансом в кино, – что пустырь заканчивался небольшой свалкой в мелком овраге. Платон достал фонарик и пошел на поиски, пугая черных крыс, попадавших в желтый, колеблющийся луч.
– Вопросов у нас немного, – заверил его Круглов, уложив перед собой стопку бумаг, – предлагаю приступить.
Взглянул на Платона и продолжил:
– Пожалуйста, назовите свое полное имя.
Платон вздрогнул: месяц назад – теплым июльским вечером – ему уже задавали этот вопрос.
– Значит, вы из моего будущего? – продолжал спрашивать Агафонкина Платон, дождавшись, пока официант унесет пустую тарелку из-под рыбной нарезки – севрюга, осетрина и третья рыба, которую Платон так и не узнал (но вкусная). – Вы, Алексей, живете в 2014 году и путешествуете во времени?
Ресторан “Якорь” шумел разногульем голосов, мешавшихся с плохой музыкой и рвущимся с небольшой углубленной эстрады пением худой женщины в черном платье:
Ах, мама, мама, мама,
– пританцовывая на месте, обращалась к ужинавшей публике женщина,
Люблю цыгана Яна,
– призналась она, почти проглотив микрофон. Зал равнодушно отнесся к ее признанию, и, должно быть, расстроенная этим певица, топнув ногой, повторила, что любит цыгана Яна и собирается выйти за него замуж:
И выйду за цыгана…
– унесся в кибиточные дали ее выкрик, и начался долгий залихватский гитарный проигрыш в тональности ля минор.
– Я не то чтобы из вашего личного будущего, – пояснил Агафонкин. – Я вообще из будущего. Хотя, – он засмеялся, – признаться, Платон Ашотович, никакого будущего нет. Как, впрочем, и прошлого. Вы мне сами это объясняли.
Он не добавил, что начал в этом сомневаться, оттого, собственно, и нашел Платона в 79-м. Агафонкин обдумывал, как приступить к мучившему его сомнению в картине мира, принятой с детства, картине, многократно подтвержденной собственным опытом путешествий в разные пространства-времена и вдруг начавшей сыпаться, разрушаться – так коллаж цветных стеклышек в калейдоскопе превращается из отчетливой геометрической фигуры в хаос перемешанных с бессмыслицей блестящих лучиков.
Платону нравилось в “Якоре”, куда их по причине пятничной занятости не хотели пускать. Агафонкин, однако, быстро вложил в послушно раскрывшуюся ладонь швейцара с военной выправкой пять рублей, и вопрос решился. Их усадили за маленький столик в середине зала, и Агафонкин вновь поразил Платона опытностью. Он накрыл ладонью предложенное официантом меню и то ли попросил, то ли повелел:
– Ты, друг, сам выбери что получше, посвежее. За нами не пропадет.
Официант довольно кивнул:
– Что пить будем?
– Водку, – сказал Агафонкин. – Только не разбавленную.
– Допустим, – согласился Платон, косясь на графин с водкой, которую Агафонкин заказал, но пить не стал. – Допустим, нет ни прошлого, ни будущего. А что же тогда есть?
– События, – пояснил Агафонкин; он уже рассказал Платону, как на самом деле устроен мир, и не хотел повторяться: – События на Линиях Событий.
Цыгане любят кольца,
– сообщила тем временем экономно приплясывающая на эстраде худая женщина,
Да кольца непростые…
– Это я вам объяснил? – спросил Платон Агафонкина, закусив водку кусочком белой мягкой севрюги. – Когда вы были маленьким?
Агафонкин кивнул, подтверждая этот факт:
– Вы, Платон Ашотович. И, конечно, Матвей Никанорович. Но он обычно начинал ругаться, когда я не сразу понимал, так что в основном объясняли вы.
“Поразительно”, – думал Платон, одновременно прислушиваясь к таборной гитаре в руках немолодого толстяка, сопровождающего тряску певицей плечами усталыми выкриками “Ой, залетные!”, “Ой давай-давай!” и подобной псевдоцыганской чепухой. Толстяк был белобрыс, местами плешив и чуть задыхался. Периодически он поднимал гитару, словно предлагая кому-то, парящему над его головой под задымленным потолком ресторана, затем снова прижимал к жирной груди под красной косовороткой, как бы передумав с ней расставаться.
– Так о чем вы хотели поговорить? – спросил Платон.
– Вы прежде показали, что в основном говорили с подследственным Лукрешиным о математике. – Крылов что-то записал в протокол допроса и взглянул на Платона, сидящего в конце прямоугольника его кабинета. – Ну а кроме математики о чем беседовали?
– О физике, – ответил Платон. – Еще мы с подследственным Лукрешиным беседовали о физике.
Наступило и прошло время обеда. Крылов задавал одни и те же вопросы по нескольку раз, чуть варьируя слова, и получал от Платона одни и те же ответы. Вопросы были общего свойства: как он познакомился с Лукрешиным, что они обсуждали, с кем Лукрешин общался, что говорил, что читал. Платон отвечал, что Лукрешин в основном говорил о текущей учебе и читал учебники.
– Покажите, – весело спросил неунывающий Крылов, – делал ли в вашем присутствии Лукрешин антисоветские заявления.
– Антисоветские? – переспросил Платон. – В моем присутствии?
Он тянул время, обдумывая наиболее осторожный вариант ответа.
– В вашем, – подтвердил Крылов. – Антисоветские заявления. – Он задавал этот вопрос в разных вариациях уже шестой раз.
Платон помолчал, добросовестно пытаясь вспомнить, и грустно покачал головой: он ничем не мог помочь следствию.
