Андрей Дмитрук - Битва богов
— Но ведь это же пост, Бессмертный! — шипел сбитый с толку рулевой, когда течение несло бесшумную, темную баржу вдоль гряды, увенчанной светлым, с горящими окнами двухэтажным домом. — А может быть, и штаб сектора! Здесь тебя встретят и поселят, как подобает твоему рангу, и всех нас при тебе!..
— Тихо, — сказал Вирайя. — Это наши враги. Держи руль правее.
И они ушли благополучно, — хотя прожектор время от времени подметал гладь, вызывая нервный писк в заречных тростниках, где миллионными стаями селились птицы-ткачики…
Скоро Аштор стало совсем худо. Она лежала, не поднимаясь и не проявляя интереса к окружающему. День и ночь глаза были прикрыты опухшими веками. Дане еле удавалось накормить ее вязкой кашицей — на барже обнаружили запас манной крупы. Зубы разжимали насильно. Твердая пища причиняла Аштор сильную боль, она стонала и отплевывалась. Десны опухли и кровоточили все сильнее, во рту появились язвы.
На десятый день пришла великая, неожиданная удача.
Наугад обшаривая эфир с помощью громоздкой обшарпанной рации, пилот каждый вечер убеждался, что мир Избранных почти угас. Еще кололи ухо деловитые искровые сигналы, еще можно было разобрать косноязычный, полустертый помехами рапорт командира «черной стрелы», а то и стальной рев сверхмощной радиостанции Меру: «Всем Избранным, независимо от посвящения, предписывается немедленно связаться с диспетчерской Внутреннего Круга на волнах…» Но то была уже агония, тщетные попытки сшить лоскутья расползавшейся культуры… И вот — среди панической сумятицы, межматериковой переклички постов, ставших недоступными друг для друга, как разные планеты, — позывные бились издыхающими бабочками на пустых полях частот, — на фоне передаваемой каким-то совершенным безумцем танцевальной музыки выплыл усталый от бесконечного повторения голос: «Сектор Междуречья, сектор Междуречья… Эанна, сын Камы, врачеватель, вызывает Вирайю, сына Йимы… Сектор Междуречья…»
Стиснув зубы, чтобы не застонать от душевной боли и нетерпения, Вирайя крепко держит руль баржи.
Пенится под винтом синеющая вода, и морские чайки вспарывают безбрежное устье, ни разу не промахиваясь по мелкой рыбе. Становится свежо и солоно на губах…
Глава XIX
Нагрузил его всем, что имел я,Нагрузил его всем, что имел серебра я.Нагрузил его всем, что имел я злата,Нагрузил его всем, что имел я живой твари,Поднял на корабль всю семью и род мой,Скот степной и зверье, всех мастеров я поднял.
«О все видавшем».Уходит баржа — заново просмоленная и покрашенная, кормой вперед отползает от причала. Движок чихает, выплевывая синий дым и густую пену. Удаляется пристань с черными кольцами автопокрышек на стенке. Песчаный купол берега пуст. Под навесом, на крашеных голубых досках — одна-единственная застывшая фигура. Плотный, дочерна загорелый Избранный в шортах и белой шляпе. Вот он медленно, словно через силу поднял руку и помахал. Пока еще можно что-нибудь крикнуть, Избранный на пристани услышит и ответит, — но зачем? Все уже сказано…
…Тогда, в день прибытия, они выжимали из расшатанной посудины все возможное, — земля маячила на горизонте вторые сутки, в полном свете бога-разрушителя отблескивали ночью пески. Пилот насиловал движок, надорванный переходом через два моря, и вслух мечтал о том, как он выкинет собакам все запасы осточертевшей рыбы. Дана, опустив ресницы, молча улыбалась своей блуждающей улыбкой. Радость ее была видна лишь по быстрым, лихорадочным движениям, которыми Дана подсовывала щепки под котел опреснителя… А желто-серая полоса делалась все шире, вспучивалась холмами. За восточным мысом открылась иссиня-зеленая гладь гигантского рукава дельты.
Эанна не только возобновлял передачу, но и круглые сутки держал включенным радиомаяк, — усыпительно повторяющийся гудок, — и Вирайя, натасканный пилотом, прокладывал курс… Потом маяк стал лишним. Они увидели голубой поплавок у подножия склона и колею, взбирающуюся наверх. Увидели, как бежит толпа, облепляя песчаный холм; как люди расступают перед ползущим камуфлированным вездеходом…
Окончание пути. Шустрый серокожий человек мечется, ловя брошенный конец и наматывая его на тумбу. Мужчины с бедрами, прикрытым лубом, подтягивают баржу — и вдруг, точно в дни расцвета Страны Избранных, валятся вперед, гулко стукаясь лбами о доски…
Эанна, до сих пор неподвижно стоявший в тени навеса, делает несколько шагов к воде. Бронзовокожий, подтянутый, распрощавшийся с холеным животом, он сильно поседел. Впали щеки, окаймленные жесткой бородой; усох подбородок, и оттого еще более мощным кажется карниз лба. Он как-то недоуменно, несмело обнимает Вирайю своими обновленными, узловатыми руками пахаря и строителя. Борода старого друга пахнет солью, табаком оливковым маслом. Пальцы его жестки, словно терка…
Тощие люди с острыми позвонками, в набедренных повязках из луба не спешат подняться на ноги. Встав же, пятятся молчаливо и смиренно, тесно встают поодаль. Только синие глаза блестят при виде баржи. Дикари, дети… «Коротконосые»…
Испытывая самый чистый восторг, Вирайя в то же время чувствует скрытое недоумение. Да нет, — пожалуй, досаду. Словно кто-то обманул его ожидания, взлелеянные долгими днями морских дорог. Дана не преклоняет колено перед незнакомым Избранным, как это было бы еще год назад, — но все же подходит к Эанне с потупленным лицом и почти не отвечает на крепкое, искреннее объятие. Робость? Или то же глухое беспокойство, что мешает радоваться Вирайе — только более острое, осознанное?
Пилот представляется строго по уставу, со всеми орденскими титулами. Эанна бледнеет, — это видно даже под грубым загаром, — но все находит в себе достаточно юмора, чтобы вытянуть руки по швам и ответить с той же церемонностью.
Впрочем, никакие ритуалы не мешают «Вестнику внутреннего Круга, пилоту-механику ступени Сокола» и «адепту-врачевателю среднего посвящения Внешнего Круга» обняться и долго похлопывать друг друга по плечам. В новом, страшном, пустынном мире нет ничего слаще встречи с соотечественниками…
Врач с интересом поглядывает на ожоги пилота. О таком он не слышал и не читал в пору учебы. Лицо и шея обезображены плотными красно-фиолетовыми буграми, похожими на панцирь краба…
…Собственноручно, не доверяя даже раболепным серокожим туземцам, Вирайя с Эанной выносят из каюты Аштор — бывшую «фею висячих Садов», «жемчужину столицы». На пристани воцаряется тишина, будто в храме. Где-то плачет ребенок, его успокаивают шлепком. Голова Аштор наглухо обмотана — она потеряла все волосы, даже брови выпали. Под кожей костлявого птичьего лица проступают кровавые пятна. Со свистом вырывается частое горячечное дыхание…
Такой была эта встреча — на рубеже сезона дождей, перед посевом.
Пыльный пятнистый вездеход — трещина в ветровом стекле заклеена лентой пластыря. Вездеход тащится еле-еле. Эанна бережет аккумуляторы, ибо зарядить их будет негде; бережет каждую деталь машины, поскольку каждая теперь незаменима, как часть собственного тела. Выезженная песчаная колея, огибая крутобокий горб, проходит над самым берегом рукава. На затхлой тенистой воде лежат острова — точно шапки из коричневых, зеленых, желтых перьев. Посреди отмели дохлым китом колышется груда гниющего тростника. Тростник связан в пучки, длинные и толстые, как деревья; среди стеблей проросли белые цветы, копошатся птицы.
— Это был корабль Кси-Су, — остановив вездеход, показывает Эанна. — Когда мы уходили вдоль реки, на нас напоролась машина из штаба сектора. Пришлось, конечно… — Он хлопает по кобуре. — У водителя нашли пакет с секретным предписанием командующему всем постам: сворачиваться, сидеть в подвалах… Дата катастрофы указана точно. Нас уже к этому времени три раза бомбили, из всего рода уцелело человек двадцать. Я поручил резать тростник и строить корабль, так, как они делают свои плетеные лодки, только большой… Кси-Су руководил работами. Бомбежек больше не было, — понятно, почему. Погрузили всех, вместе с быками, козами, с зерном и прочим, и — на воду… — Он тронул машину с места. — Когда налетел вал, повыше этого холма, наша плетенка выдержала. Моталась долго, мы морской болезнью переболели. Потом смотрим — холмы показываются, вода мелеет…
Выше от берега вездеход резво покатился каменистой степью, и врач неожиданно спросил, есть ли на барже зубная паста или хотя бы порошок? «А то мылом зубы чищу, да и мыла того уже осталось полтора бруска…»
…Дворец Эанны. Да, самый настоящий дворец! Врачу повезло: потоп не пощадил никого в штабе сектора, лопасти затянутых илом «стрекоз» торчали грозно и беспомощно. Теперь вокруг кирпичного двухэтажного дома — фруктовый сад и квадратная утоптанная площадка, глиняная стена, капитальные ворота с медными шляпками гвоздей. На холмах вокруг вырыты норы — это жилища родов, собравшихся после потопа под руку доброго бога Эанны. Отдельно, в раме прудов и колосящихся полей, низкий барак, крытый тростником. Там живут царь Кси-Су, его жена — верховная жрица Уму и их большеглазый отпрыск, некогда спасенный Эанной от змеиного яда. У царя есть двор и войско.
