Глеб Дойников - "Пощады никто не желает!" АнтиЦУСИМА

"-Ребята "разворота к авианосцу" не будет! Я знаю что прошли точку невозврата, но по радио с пришел приказ адмирала. "ЗК". А это значит, мы имеем право умереть, но до того мы обязаны найти и угробить этих сволочей! Последнее известное местоположение "Лекса" в этом квадрате, если наши узкоглазые союзнички ничего не перепутали. Так что продолжаем поиск до полного исчерпания горючего. Теперь мы или, как приказано "забьем козлов", или нам возвращаться незачем! Потом тянем кто сколько может на север, садимся на воду и ждем эсминец, подлодку или "дружелюбных" акул в лодках. Просто так "ЗК" не передают, значит товарищи мои на самом деле НАДО". Из радиоперехвата во время битвы при Мидуее, 1937 года, перед атакой русских пикировщиков на авианосец "Лексингтон". "Леди Лекс" находилась за пределами радиуса действия палубной авиации противника, и поддерживала усеченный истребительный патруль. Звено "Баффало" не смогло остановить атаку дюжины пикировщиков. ******* Именно так с китайского переводится "Чиен Иен". ******** Вакидзаси, короткий кинжал применяемый самураями для боя в стесненных помещениях, когда катаной пользоваться неудобно. Традиционно, прося разрешения совершить сеппуку, самурай преподносит свой вакидзаси господину, который тот ему возвращает для проведения церемонии, однако повелитель может дать любой другой клинок

Мне пришлось идти в средний отсек, к поврежденному взрывом перепускному клапану, из которого выбило нашу забивку, сделанную в начале боя, и оттуда хлестала вода, тугой струей дюймов 10-12 диаметра. Это случилось оттого, что увеличилось давление воды, из-за дифферента корабля на нос, причиненного затопленным носовым отделением. Около, клапана пришлось долго возиться, так как напор воды был силен и все, чем мы хотели заткнуть его, вышибало обратно. Воды было почти по колено, так как одновременно появился у броненосца крен на этот борт от затопленного коридора. Коридор, вероятно, затопило через болты и швы броневой плиты от удара большого снаряда. Теперь все время были слышны гулкие удары снарядов по броне, а сверху слышались треск и звон разрывавшихся снарядов. К месту нашей работы пришел старший офицер, совершенно спокойный. Я ему возбужденным голосом доложил, что трудно заделывать эту пробоину, на что он, смотря на нашу работу, сказал: "что же поделать, все же нужно попытаться". Вскоре удалось забить клапан, сделанным здесь же на месте обрубком бревна обмотанным рубашкой, и течь сразу уменьшилась. Поднявшись наверх я увидел, что не желая служить мишенью, наш горящий "Сисой" отвернул влево, покинул строй и уменьшил ход.

Вскоре "Три Святителя" перегнал нас по правому борту, в расстоянии 1/2 кабельтова, причем на верхней палубе его стояло много народу; видны были офицеры, и вдруг все они замахали фуражками и закричали громкое "ура". Такое же "ура" полетело и с нашего искалеченного броненосца, на юте которого собралось около 150 человек. Я, поддавшись общему чувству, не разбирая, сам кричал "ура", не зная причины общих криков неожиданного торжества. Собственно, как потом оказалось, особенной разумной причины и не было; просто на "Святителях", увидя "Сисой" в клубах дыма и пламени, несколько офицеров, стоящих вместе, замахали приветственно шапками, заметя на 12" башне лейтенанта Залеского, спокойно сидящего наполовину вне башни. Команда "Святителей", увидя это, вероятно, поняла это по-своему, и кто-то крикнул "ура", которое мигом было подхвачено обоими кораблями. В общем это "ура" пришлось весьма нам кстати, так как сильно подбодрило команду, среди которой еще царила кое-какая паника. На моих глазах три человека, выбежав из палубы с перекошенными от ужаса лицами, бросились за борт.

На юте я пробыл, вероятно, минут 20 и сначала было стоять ничего себе, так как все мы старались держаться за башней; затем бой удалился и осколки перестали долетать. Хотя нужно было проверить, как обстоят дела с поступлением воды в средний отсек, я не ушел с юта, чтобы не дать команде бросить шланги и разбежаться Однако я и сам чувствовал себя сильно не по себе; нервно тянул папиросу за папиросой, переминался с ноги на ногу и, наконец пожар стал быстро утихать, и я подрал вниз, так как получил приказание запустить турбины, для откачивания воды из носового отсека. В это же время на баке старались под руководством старшего офицера завести пластырь на пробоины в носовом отделении, опустившиеся ниже уровня воды от сильного дифферента. Пластырь мало помог, так как ему мешали шест противоминных сетей и само сетевое заграждение. Сначала я пустил две турбины, но вскоре трюмный механик просил пустить третью и четвертую. Пришлось это сделать, несмотря на то, что динамо-машины оказались сильно перегруженными. Надеясь больше всего на кормовую динамо-машину, поставленную перед уходом в плавание Балтайским заводом, на котором она раньше работала на электрической станции. Я наиболее перегрузил ее - вместо 640 ампер на 1100, а остальные 3 вместо 320 - на 400. С этого момента почти до самого окончания боя, я находился при турбинах и динамо-машинах, переходя от одной к другой и наблюдая их работу. Работали они отлично, без всякого нагревания до следующего дня.

Ходя по палубам, я забежал на минуту в свою каюту за папиросами, которых, увы, не нашел, так как от моей каюты и соседней с нею остались одни ошметки и громадная дыра в борту. Чувствуя все-таки желание курить, я забежал в каюту командира, где бесцеремонно и набил свой портсигар. Его каюта была, цела, но адмиральский салон был исковеркан: стол разбит, в левом борту дыра такая, что тройка влезет; 47-мм орудие этого борта лежало у стенки правого, вместе с двумя бесформенными трупами, из которых один представлял из себя почти скелет, а другой был разрезан пополам.

Временами сверху приходили различные и противоречивые известия, так как бой сместился к югу и уже ничего было не видно толком. Внизу было неважно: носовой отсек на батарейной палубе был залит до главной носовой переборки, которая пучилась и пропускала в швах; носовые погреба залились водой, вода текла и по жилой палубе, просачиваясь через переборку. Трюмный, гидравлический и минный механики и старший офицер старались укреплять главную переборку упорами бревен; плотники здесь же делали клинья, шла спешная и лихорадочная работа. Пожар батареи через час полтора после начала прекратился совершенно. Вероятно сам по себе, так как больше было нечему уже гореть. На палубе валялись выгоревшие патроны и пустые гильзы, стенки и борта были черны; на них и с подволока свисали в виде каких-то обрывков проволок обгоревшие провода. Шестидюймовые пушки совершенно черные угрюмо молчали, и около них хлопотали обгоревший плутонговый командир лейтенант Буш и Блинов с несколькими комендорами. Они старались силой расходить ручные подъемные и поворотные механизмы, что почти не удавалось, так как медные погоны от жары покоробились и местами оплавились. От сильного напряжении в течение нескольких часов я приобвык и стал мало чувствителен к окружающей обстановке, так как несколько обгоревших до костей трупов в батарее не производили почти никакого впечатления, и я спокойно спотыкался и наступал на них. Затем я опять вернулся вниз к турбинам и динамо-машинам.

В офицерских отделениях лежали раненые, человек около 40, стонали, и около них хлопотали добровольцы из команды, под руководством подшкипера, который самостоятельно принял как бы роль выбывших из строя докторов. Оба доктора лежали рядом и хотя и пришли в сознание, но были так слабы, что не могли двигаться. В почти таком же положении находился лейтенант Овандер, около которого хлопотал какой-то сердобольный радиотелеграфист. Поговорив несколько слов о докторами и Овандером и с некоторыми ранеными из команды, чтобы их ободрить чем-нибудь, я сообщил, что бой кончается, все в порядке я мы идем в Порт-Артур хорошим ходом - небольшая ложь, но мне хотелось сделать что-нибудь приятное им, так как жалко было смотреть на сморщенные, покрытые желтой пылью пикриновой кислоты лица.

Опять сыграли боевую тревогу. Оказалось, что японские броненосцы полным ходом идут с юга прямо на "Сисоя" и дрейфующего без хода невдалеке флагманского "Петропавловска". "Петропавловск" был сильно изуродован, без мачт, осел на корму, но он уже потушил пожары и его носовая башня начала медленно поворачиваться в сторону неприятеля. Наши остальные броненосцы еще были далеко и японцы видимо намеревались смять наши два броненосца и прорваться на север, к транспортам. Дали ход, несмотря на неудачно заведенный пластырь, и с большой дистанции наша кормовая двенадцатидюймовая башня и носовая "Петропавловска" открыли огонь по головному японскому броненосцу (как позже выяснилось "Сикисиме"), надеясь поразить его палубу.

Из-за хода и неплотного пластыря возникло опасение за прочность переборки и я спустился вниз посмотреть что происходит. Затем я ушел к турбинам и не выходил из жилой палубы почти до прекращения стрельбы, до которого время пролетело незаметно за обходом динамо-машин, турбин и за выпуском воздуха из мин. Заходил я также и в кормовое подбашенное отделение 12" орудий, где я застал прислугу подачи в столь же спокойном настроении, как и их командир башни - лейтенант Залесский. Они деловито производили подачу, причем старый запасной квартирмейстер хриплым монотонным голосом обещал кому-то "побить рожу", если он будет еще трусить. Мне так было приятно присесть на несколько минут около этих спокойных людей и переброситься с ними несколькими словами.