Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
— Тогда пусть боги будут милостивы к тебе!
Пульхр дал сигнал распорядителю, тот взмахнул рукой, и музыканты поднесли к губам медные трубы. Пронзительная, торжественная музыка перекрыла шум амфитеатра. Свободных людей, добровольно идущих на смерть, встречали торжественно. Тем временем сенатор Пульх подозвал нас.
— Это действительно твой гость? — спросил отца.
Отец подтвердил.
— Он может победить Прокула?
— Да.
— Пусть сделает это! — засмеялся Пульхр. — Он сбережет мне пять тысяч денариев! Вернее, четыре, — поправился сенатор. — Его тысячу я конечно выплачу…
Музыка умолкла, и распорядитель дал знак к началу боя…
Позже я спрашивал Акима, как называется прием, который он применил на арене. Аким произнес четыре слова на родном языке и пытался объяснить мне их суть, но я так ничего и не понял. Привожу эти слова целиком, как запомнил: «protiv loma net priema». На арене это выглядело так: вращая цепом над головой, Аким стремительно побежал к Прокулу и ударил. Все ахнули: щит Прокула отлетел далеко в сторону, а его левая рука безжизненно повисла вдоль тела. Любимец публики в одно мгновение оказался без защиты. Без нее он не мог подойти к врагу: шар цепа неминуемо бил в незакрытое тело.
Прокул отпрянул и внезапно метнул меч в противника. Он метил в горло и, несомненно, попал. Однако меч почему-то отскочил и упал к ногам Акима. Тот наступил на него и остался стоять, все еще вращая шар над головой. Далее произошло невероятное: Прокул, поколебавшись, опустился на колени и поднял вверх здоровую правую руку. На трибунах установилась тишина. Зрители не могли поверить своим глазам: Прокул, непобедимый Прокул просил пощады! Спустя несколько мгновений после начала боя!
Тишина длилось нескончаемо долго. Внезапно мой ворчливый сосед снизу встал и протянул руку с оттопыренным вверх большим пальцем. Немедленно вскочили его соседи — словно волна побежала по амфитеатру: зрители вставали, требуя сохранить жизнь своему любимцу. Скоро стояли все или почти все, к жестам добавился ропот, а потом и общий крик.
Я оглянулся на Пульхра. Сенатор сидел, мрачно поглядывая по сторонам. Жизнь и смерть гладиатора были в его руках, и выбор Пульхра не совпадал желанием толпы. Зрители продолжали кричать, Пульх колебался. К нему наклонился один сидевших рядом сенаторов и что-то шепнул на ухо. Пульх кивнул и нехотя вытянул руку — большим пальцем вверх. Амфитеатр разразился радостными воплями, а мы с отцом заспешили вниз к Акиму…
* * *События последовавшего вечера уцелели в моей памяти обрывками — слишком много волнующего случилось в тот день. При выходе из амфитеатра нас встретила толпа: одни хотели рассмотреть поближе победителя Прокула, другие (их было большинство) осыпали его проклятиями. Некоторые держали в руках камни. К счастью, распорядитель оказался опытным человеком и выделил нам в сопровождение стражу из солдат городской когорты; увидев их щиты и пилумы, даже самые отчаянные забияки притихли. Дома нас ждал роскошный пир; я долго не мог понять, как успел Ахилл с рабами быстро приготовить замечательные блюда — ведь они были в амфитеатре. Позже Афинодор признался, что Ахилл отправил его в харчевню, где за щедрую плату хозяин мгновенно опустошил горшки и сковородки и снарядил пахучей поклажей всех рабов. Пока мы проталкивались через толпу, рабы успели все доставить и накрыть на стол.
Героем этого вечера был, конечно, Аким. Сирийки прямо-таки висли на нем, требуя поцелуев, и он щедро дарил их. Я воочию убедился в правоте высказывания Афинодора о женщинах и славе. Удивительно, но Аким совсем не чувствовал себя героем: смущался, как будто совершил нечто предосудительное, не захотел делиться впечатлениями от боя, о чем его умоляли женщины.
— Как ты решился? — спросил отец, когда сирийки обиженно умолкли.
— Не знаю, — вздохнул Аким. — Это был порыв.
— Тебя соблазнили деньги?
— Нет. Долг я вернул бы и так. Мне не понравилось, что зарезали Фрака. Его можно было не убивать…
— Поэтому ты только ранил Прокула?
— Да.
— А если б Пульхр приговорил его к смерти?
— Ты задаешь трудный вопрос, сенатор! — снова вздохнул Аким. — Отвечу так: я не хотел бы этого…
Пир был в разгаре, когда появившийся в триклинии Ахилл сказал, что Акима просят спуститься в перистиль.
— Кто? — удивился отец.
— Какая-то важная особа. Богатые носилки, которые доставили восемь рабов.
— Женщина? — ревниво вскочила Лейла.
— Со мной говорила женщина, — подтвердил Ахилл.
— Вот она, слава! — улыбнулся отец.
— Да я ей!.. — Лейла схватила со стола кубок.
— Успокойся, девочка! — Аким обнял сирийку и нежно чмокнул в губы. — Я только выпровожу эту старуху и вернусь.
— Вдруг она не старуха… — обиженно протянула Лейла, но Аким уже шел к двери. Я не утерпел и побежал следом. Мой порыв заразил остальных — позади послышался шум отодвигаемых селл…
В тот вечер я выпил много вина и был бесцеремонен. Отец, женщины и рабы остались на ступеньках, я же оказался в двух шагах от Акима. Зато они только видели, а я и слышал.
Цветной полог носилок отдернулся и наружу вышел… Прокул! Левая рука его была в лубках и подвешена к шее на широком куске материи. В правой руке гладиатор держал тяжелый кожаный мешок. Наверное, Аким изумился не менее меня, потому что Прокул, глянув на него, усмехнулся.
— Принес тебе деньги, которые обещал, — сказал он, вручая мешок Акиму. — Ровно тысяча денариев.
— Мог передать с посыльным, — сказал Аким.
— Мог, — согласился Прокул, — но я решил сам. Хотел поблагодарить тебя.
— За что?
— Когда стоял на коленях в амфитеатре, то решил: напишу проклятие на табличке и положу ее в гроб самого плохого человека, которого будут хоронить в ближайшие дни. Покойник доставит проклятие в Гадес — и тебе не жить. Но оружейник сказал мне, что ты отказался брать цеп с шипами, чтоб не убить меня. Благодарю.
Аким молча кивнул.
— Прорицательница в Кумах сказала мне, что я одержу тридцать девять побед на арене, а сороковой противник одолеет меня, — продолжил Прокул. — Тогда я был совсем молод и цифра «тридцать девять» казалась мне невероятной — я мечтал о десяти, максимум двадцати победах. Когда же до тридцати девяти осталось немного, я не захотел останавливаться. Мне нравилось побеждать, и я решил обмануть судьбу. Поэтому вызвал соперника в амфитеатре. Трудно было ожидать, что среди зрителей найдется равный мне по силе…
— Вдруг не нашлось бы смелого?
— Кто-нибудь да не утерпел! — ухмыльнулся Прокул. — Люди жадны до денег. Не откликнулись бы на тысячу, предложил две… Но боги покарали меня за дерзость…
Аим промолчал.
— Хочу спросить тебя… — нерешительно сказал Прокул после паузы. — Мой меч… Я видел, он летел тебе прямо в шею…
— Подними камушек с дорожки!
Прокул удивленно двинул бровями, но повиновался.
— Теперь брось в меня! Ну же!
Я стоял не за самой спиной Акима, а чуть в стороне, поэтому хорошо разглядел, что случилось потом. Брошенный Прокулом камешек словно наткнулся на невидимую преграду перед лицом Акима и бессильно упал на дорожку.
— Я понял! — охрипшим голосом сказал Прокул, склоняясь. — Ты бог! Прости мне дерзость. Скажи свое имя, и я принесу тебе жертву! Самую богатую!
— Достаточно, если поклянешься не убивать!
— Никогда более! Я сам решил оставить ремесло гладиатора. Женюсь на вдове сенатора, — Прокул кивнул на носилки. — Она давно умоляла меня, даже сюда не пустила одного — думала: я иду к женщине… Ее родные не одобрят этот брак, поэтому уедем на Сицилию — там у Лукреции большое поместье. Теперь я спокоен: на арене не было равных мне соперников, и ты подтвердил это. Быть побежденным богом — не позор. Боги ревнивы и мстят людям, когда они возвышаются… Прощай! — Прокул еще раз поклонился и пошел к носилкам.
Аким пожал плечами, и все вернулись в триклиний. Здесь Аким сразу вытряхнул на стол половину тяжелого мешка.
— Возвращаю долг! — с этими словами он придвинул серебро к отцу.
Тот запустил руку в груду монет, зачерпнул горсть и стал рассматривать, быстро двигая денарии на ладони. Я вдруг понял, что ищет отец. И смутился.
— Я заплатил за тебя триста сестерциев, — сказал отец, ссыпая денарии обратно. — Это семьдесят пять денариев. Здесь втрое больше.
— Ты купил мне одежду, приютил в своем доме, кормил, поил…
— Все равно не больше ста, — возразил отец и ловкими движениями пальцев, как то умеют делать только монетарии, отсчитал деньги. — Остальные забери.
— Плохая примета! — не согласился Аким. — Эти поделим! Половина женщинам на приданое, другая — тем, кто так ревностно служил нам, — он оглянулся на Ахилла.
— Ты и без того сделал меня богатым, господин.
