Валерий Большаков - Преторианец

– Это случайная встреча? – сощурился Нигрин. – Или?..

– Или! Мы ждали тебя!

– Мы?

Квиет улыбнулся так, как мог лишь он один, – зловеще.

– Со мною Пальма и Цельс! – сообщил Лузий.

– О-о! – только и смог вымолвить Нигрин. – Верно, сами боги свели нас! Как тебе наш новый принцепс?

Черное лицо Луция посерело от ненависти.

– Принцепс?! – прошипел Квиет. – Адриан первым же актом распустил мои нумидийские отряды! Лишил меня поста в Иудее! Когда он охотился в Мизии, в тамошних густых лесах, я попытался превратить его в ежа с помощью стрел, но у меня ничего не вышло… За что мы боролись, Гай?!

– За что боролись, на то и напоролись… – угрюмо проговорил Нигрин. Лицо его вдруг исказилось. – Это я, я должен быть на его месте! Я, а не этот выскочка из Иллирии!

Нигрин закрыл глаза и глубоко вдохнул, стараясь взять себя в руки.

– Адриана нужно убить! – четко и ясно проговорил он и пристально посмотрел на Квиета. – Ты со мной, Лузий?

Мавр протянул ему темную руку.

– До конца! – твердо сказал он. – Пойдем!

Выбравшись во внутренний дворик ауле, что открывался по центру мужской половины – андрона, они поднялись по внешней лестнице на второй этаж и попали в просторную комнату. Эллины не любили заставлять дом мебелью. Обстановка была простой и изящной – большой деревянный ларь с росписью, у окна стол на трех ножках в виде звериных лап, пара легких стульев с изогнутыми остроконечными ножками. Посреди комнаты стоял низенький переносной столик, трапедза, его окружали три ложа-клинэ. Трапедза была заставлена кувшинчиками с вином, а на клинэ возлежали Луций Цельс Публилий и Авл Корнелий Пальма Фронтониан, завоеватель Аравии.

– Хайре! – взревел Луций по эллинскому обычаю и визгливо рассмеялся – видимо уже испытав веселящее действие вина. Авл лишь улыбнулся, показав выбитый зуб, и поднял кубок.

– С приездом, Авидий! – воскликнул Луций. – Присоединяйся! Еле их уговорил остановиться у Леонтиска! Представляешь, не верили, что ты сюда заглянешь!

– Замечательно! – заулыбался Нигрин. На сердце у него потеплело. И вообще, полегчало – он теперь был не один.

– Давайте не будем ходить кругами и говорить намеками! – по-кавалерийски рубанул Лузий. – Все мы – сенаторы и консуляры! Все храбро сражались и не щадили жизней, ни своих, ни чужих! И с чем мы остались теперь?! Ни с чем! Траян всегда выделял нас, мы были лучшими его полководцами! И кто мы теперь?! Никто!

– Это все Плотина, старая подстилка! – выцедил Луций Цельс. – Это она устроила усыновление Адриана, зуб даю! Траян умер в Силене в шестой день до августовских ид.[72] На другой день было объявлено об усыновлении Адриана Траяном. Как это вдруг?! А о смерти Траяна не сообщали еще два дня!

– Никого из нас не было рядом с принцепсом,[73] вот что плохо! – подал голос Авл. – Некому было помешать случиться тому, что произошло!

– Насколько я помню, – сказал Луций, – Траян называл своим преемником Наратия Приска…

– Меня он называл своим преемником! – сердито возразил Нигрин. – Меня! При чем тут Приск?!

– Это уже неважно… – слабо отмахнулся Луций.

– Нет, важно! – рявкнул Лузий Квиет. – Нельзя терпеть! Адриана следует убить, и пусть Гай правит Римом! Я помогу ему в этом! А вы? Решайте!

Авл сел и отставил кубок.

– Я согласен! – сказал он.

– И я! – кивнул Луций.

– Отлично! – потер руки Нигрин. – Где Адриан сейчас?

– В Дакии должен быть, – сказал Квиет. – На границе стычки с сарматами и аорсами, и еще он хочет замириться с царем роксолан, Элием Распараганом.

– Ну, разумеется! – усмехнулся Авл. – Замириться, а как еще?! Не станет же он воевать во славу римского оружия! Отдать Месопотамию, Армению, Ассирию… Эх!

– Сарматы? – выговорил Нигрин. – Это хорошо… Это задержит Адриана до холодов…

– Не ждите его в Риме раньше будущей весны! – заявил Луций.

– Ручаешься? – сощурил глаза Нигрин.

– Головой!

– Короче! – рубанул Квиет. – Двигаем в Рим и собираем бойцов! Я кликну своих мавров и нумидийцев!

– А я призову арабов! – сказал Пальма.

– Нужно будет сыскать золота в достатке, – заметил Цельс, – дабы покупать и подкупать!

– В сенате у Адриана недругов хватает, – задумался Нигрин и решительно тряхнул головой: – Сделаем их нашими друзьями!

– Клянусь Юпитером! – захохотал Квиет. – Мне нравится это дело!

– Клянусь сандалиями Зевса, – послышался сдержанный голос Леонтиска от дверей, – мне тоже!

Консуляры внимательно посмотрели на эллина, переглянулись.

– Ты нам подходишь! – вынес вердикт Нигрин. – Собирайся тогда, и едем!

– Куда? – уточнил Леонтиск, расцветая на глазах.

– В Рим!

Выйдя к порту Питиунта, Лобанов понял, что его понятия об античном времени требуют поправки. В гавани, прикрытой двумя молами с башнями, стоял под погрузкой всего один корабль. Но какой! Огромный многопарусный зерновоз – ситагога, возвышался над пристанью. Метров шестьдесят в длину, прикинул Лобанов, в ширину свыше четверти того. Покойным полукругом возносилась его корма, выставляя золотой изгиб-хениск. Задирался и нос, неся с обеих сторон изображение богини Исиды.

По четырем трапам топотали рабы, сгибаясь под тяжестью амфор с зерном. Такая громада спокойно примет в трюмы тыщи две тонн! Да ну, больше!

– Ни хрена себе! – впечатлился Гефестай. – Вот это я понимаю – корыто!

– Нам не сюда, – оборвал его речь Волтацилий Пилут. – В военную гавань, быстро!

Четверо гладиаторов подхватили багаж сиятельного Гая Нигрина и понеслись в военную гавань. Там стояла декирема… Как описать ее? С виду она была похожа на обычную трирему, только вдвое больше ее. Мощный корпус вытягивался на семьдесят метров вдоль и на двадцать метров поперек. Борт возвышался над водою метра на три, по всей длине его прострачивали лючки-скалмы для двух рядов гигантских весел – каждое метров в семнадцать. Гребли им впятером, а всего гребцов требовалось семьсот человек! А три высоченные мачты?! А двенадцать баллист и катапульт?! А четыре башенки-турриты для стрелков?

– Крейсер! – оценил Искандер.

– Линкор! – поправил Эдик.

– Это декирема, – вмешался в разговор Волтацилий Пилут. – Заносите вещи! Сиятельный разместился в диаэте, это на корме, третья дверь справа! И живее давайте!

Лобанов поднялся на обширную палубу и прошел на корму. Там, возле надстройки-диаэты стояли четверо. Одного из них Сергей узнал сразу, это был Нигрин, остальных он видел впервые. А скажи ему тогда, как туго переплетутся нити судеб его и этой четверки, так не поверил бы ни за что…

Глава 5

Море спокойно голубело, словно умасленное. Ветерок еле задувал, и декирема шла на веслах – огромные дерева переносились по воздуху, взблескивая мокрыми лопастями, погружались в прозрачный аквамарин пологих волн и мощно загребали бурлящую, пенную воду. Изумительная равнобежность, почти музыкальная синхронность гребли завораживала.

Лобанов стоял у фальшборта и бездумно следил то за ритмическим возвратно-поступательным движением весел, то за восходяще-нисходящим кружением чаек в линялой лазури. А впереди, прямо по курсу, зеленела и синела земля. Декирема поднималась и опускалась на мелкой волнишке, и чудилось, будто сам берег колышется, попадая в размеренный такт вечной любовной игры воды и суши.

– Любуешься?

Лобанов оглянулся. Позади стоял босой Эдик в набедренной повязке и щурился на солнце.

– Загораешь? – в тон ему спросил Сергей.

– Ага!

– Надо тебе обрывком леопардовой шкуры разжиться, – присоветовал Лобанов.

– Зачем? – озадачился Эдик.

– А помнишь, в чем ты шлялся по санаторию?

– А-а…

Эдик погрустнел маленько. Подошел к борту, послушал скрипучие и плещущие рулады, издаваемые кораблем, и цвиркнул слюной в море, словно отрекаясь от прошлого.

– Прибываем, говорят, – подошел Гефестай. – И чего там, на берегу? Брундизий?

– Двойку тебе по географии! – с удовольствием вывел Эдик. – В Остию следуем!

Сын Ярная лениво отмахнулся:

– Да мне по фигу, лишь бы опять на твердую землю! Надоело мне это ваше качание хуже горькой редьки!

– Ваше! – возмутился Эдик. – А кто стонал: «Под парусами хочу, под парусами!»

– Мы не под парусами, – пробурчал Гефестай, – мы – на веслах!

– Скоро уже… – прищурился Лобанов. – Вон, забелело что-то… Остия!

– Подгребаем, значить! – удовлетворенно подытожил Гефестай.

Остия была городом-стотысячником, по размеру она уступала лишь Риму да Капуе. Еще бы! Главный порт, «уста Рима»!

Сощурившись, Лобанов огляделся. По правую руку он увидел башню остийского маяка-фаруса; ближе к городу, на холме, высился громадный храм Нептуна, отливавший белоснежным мрамором. Крышу храма попирали четыре бронзовых слона, запряженные в квадригу морского бога. Город-порт защищала мощная внешняя стена с крепкими воротами, фланкированными сигнальными башнями. Слева на рейде стояли военные триремы – в Остии была летняя база части Мизенской эскадры. С палуб трирем донеслись приветственные вопли фанфар, трубач с декиремы выдул пронзительный ответ.