Кайл Соллей (СИ) - Тимофей Кулабухов
Теперь надо заняться раной Оливера. Промыть, зашить. Будет больно. Потерпит. Стром будет помощником в медицинских манипуляциях. Больше ни у кого врачебного опыта нет. Потом ещё и лечить. И спать. До утра, прямо в телеге, на ковре, устроившись среди наваленных доспехов и сундуков. Чертовски устал.
У костра забренчали струны цисты. Играл тот перемазанный в саже не то дроворуб, не то дезертир, по имени Шате. Несмотря на то, что музыка с головой выдавала наше местоположение, махнул рукой. День тяжелый, музыка ласкает души людей. А если враг или разбойники соберутся с силами и нападут? Ну, что ж, пусть приходят, пешие и конные, со всех концов Земли, нам есть чем ответить.
* * *
Охотник заработал свой золотой.
Ранним утром, много раньше, чем я рассчитывал, на поляну ворвался отец. Следом за ним, все в мыле — пеший отряд молодых и не очень, эспье.
Я не выспался.
Барон Айон Соллей, в полном боевой облаченье, при шлеме, с гербом на щите, подобный грозовой туче, зыркал по сторонам и даже его конь смотрел грозно, с вызовом.
Люди всполошились. Даже ни разу не видевшие его новые слуги молниеносно опознали своего нового господина, кланялись, здоровались.
Увидав меня, отец немедленно подвел коня почти вплотную, легко спрыгнул и крепко обнял, зверски оцарапав острыми закрепами нагрудника. Не отстранился, держал и держал в своих объятьях.
— Мать плачет от счастья. Говорит, ад с Фарлонгами, главное, что ты жив. Была опасность, что странник в засаду нас ведет, но я все сомнения отринул. Живой.
У отца блестели слезы. Он смахнул их и замахал рукой, созывая совет. Меня, Снорре и Оливера. Бывает же такое, норд поднялся в своем авторитете из висельника до старших эспье.
Решали, впрочем, вопросы насущные. Без завтрака. Воды испить, корма коням задать, собраться, скорей в замок. Логистика, кто-где сядет. Лошади. Оливер первое время опасливо поглядывал то на меня, то на Снорре, но постепенно успокоился и под конец обсуждали только он и отец.
Заплатил охотнику обещанный ливр и снова в путь. Когда командую не я, уже проще.
Дорога, дорога, дорога. Трактир «Пьяная цапля», когда мы повернули, воспринимался как родной.
Так я вернулся в замок. Хотелось отдохнуть. Среди прочих трофеев добыл четыре книги, смогу их прочесть. Полежать бы, почитать. И поесть, просто каши с мясом, а не затеянный на вечер сомнительный пир по случаю победы. Но, собравшись с силами, отыскал отца, прямо-таки перехватил. Отвел его к матери, заперся и провел свой маленький совет, потому что не хотелось держать новость о потенциальном племяннике на своих плечах.
Весть изумила родителей. Отец долго дотошно допрашивал, сомневался, кто сказал, как сказал, в каких словах, что значит не все эспье погибли, а где они тогда? Матушка приняла новость сразу, хотя и помалкивала.
— Значит, надо ехать в этот самый Норбанн. Слышал о таком. Южный берег. Зеленое море. — Подвел итог отец.
— Что будем делать? — не понял я.
— Как что? Ребенка заберем. Ну не зыркай так, с матерью заберем, конечно. Добровольно. Уговором.
* * *
В тот же день, во дворе, в торжественной обстановке отец принимал клятву фуа у новых подданных. Оделся по этому случаю. Плащ чистый, красный такой. Первый раз вижу.
А я тем временем впервые помылся в горячей воде. Оказывается, в доме имелась здоровенная деревянная лохань. В меру чистая, только пыльная. Старые слуги натаскали нагретой на кухне воды, налили мне в отдельной комнате в пустующем гостевом доме. Вообще, они собирались меня мыть. Но я их повыгонял. Не хватало ещё! Зато они выдали мне кусок пахучего сарацинского мыла. Мыло намыливается на тело и пеной уносит с собой грязь. Пахло отвратно, но это ерунда по сравнению с протухающей прямо на одежде человеческой кровью.
Платье велел постирать и заранее притащить новое. Ставни закрыл. Пусть я и не стыдился своей наготы, но и выставлять напоказ не собирался. Тем более, в мою пользу говорила местная религиозная мораль.
Так и мылся. Лохань немного подтекала. Вода остывала, я смывал мыльную воду другой мыльной водой. Оттерся, насколько это можно. Вышел из лохани. Полотенце не дали. Негодники. В задницу. Звать никого не буду. Обсохну так.
Хотелось улизнуть с вечернего пира. И отоспаться.
Отдыхать не пришлось. Ещё до пира настоял, чтобы Снорре и Оливеру как моим товарищам по страшной битве дали долю трофеев. Небольшую. Барахла всякого. Норд уволок ковёр. Оливер — кровать. Матерь Божья, мы утащили кровать?! И обоим выделил денег. Себе тоже припрятал солидный мешочек золота и серебра. И — тот самый кубок Марселона, с которым он встретил свою смерть, разрубленный, но восстановить вполне можно.
Теперь в землях Соллей кроме нас самих Оливер и Снорре были самыми богатыми жителями.
Дочку Оливера тоже придется лечить, в том числе при помощи допроса — удалять некоторый адовы фрагменты её памяти. Позже. Плен явно не пошел ей на пользу.
Фарлонги были чертовски богаты. Два сундука золота, монет, украшений. Ещё — уйма тканей, ковры, серебряная посуда, дорогие доспехи. Даже доспех и оружие с перебитых воинов, уже тронутые ржавчиной от крови — стоили целое состояние. Айон Соллей качал головой, приговаривая, что теперь он стал богаче графа, но за этим богатством ещё придут.
После — прибрал всё в сокровищницу, и я лишился доступа к богатствам. Хорошо, хоть заранее отсыпал себе на карманные расходы.
Был пир. Отмалчивался, когда расспрашивали про сражение в замке. Опять выручил Оливер. Шаг за шагом, но кое-что тактично умалчивая, в драматической манере, обильно сгущая краски, жестикулируя и с цветастыми ругательствами, он описывал драку. По правую руку от него сидела его маленькая дочка. Улыбалась, глядя на отца. Мажордом нашел любовь, не любовь с женщиной, но любовь дочери. Рассказчик явно не знал, как объяснить то, что я не отравился ядом, смело упирал на защиту архангела. Нашу победу объяснял не иначе чем Божьей помощью, где не забыл упомянуть моё недавнее пребывание в монастыре. Так же все скатывалось к трусости, лени и нерадивости Фарлонгов и их людей.
В какой-то момент я сказал, что пойду по малой нужде и сбежал спать.
* * *
Наутро следующего дня мы выехали в Конкарно. Отец, я, Снорре и Оливер с дочкой. Чтобы барон Айон Соллей уезжал из земель — редкость, но
