Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов
– Батюшка, может, чего еще надоть?
Котов рыкнул. Почувствовав, что наступил тот редкий час, когда хозяину лучше не попадаться на глаза, бабы спешно выскочили. Холопка попыталась сгрести в охапку кота, но Тишка, не просыпаясь, вывернулся и отмахнулся лапой. Кажется, кот не боялся плохого настроения воеводы… Проводив баб взглядом, Тишка приподнял голову, дернул ухом и потянулся когтем к пирогам, но лапа была коротковата, а вставать лень. Поведя усами в сторону Костромитинова, требовательно мяукнул. Леонтий виновато улыбнулся и, отломив кусок рыбника, протянул коту. Снисходительно, словно оказывая великую милость, кот хмыкнул, выцарапал из теста рыбу, неспешно принялся за кушанье. Доев, стряхнул крошки с усатой морды, подумал и мявкнул на Мезецкого.
– Чего это он? – не понял князь.
– Рыбу, говорит, гони! – засмеялся Костромитинов. Князь послушно взял кусочек и протянул коту. Слопав и не поблагодарив, Его Кошачья Милость принялся вылизывать шубку. Закончив умывание, широко зевнул и опять устроился спать, уютно укрывшись хвостом…
– Ишь, боярин какой! – одобрительно ухмыльнулся князь.
– А то… – гордо сказал воевода, разливая по чаркам зелено вино. Кажется, ему понравилось, что Мезецкий нашел общий язык с любимцем. – А скажи, князь Данила Иваныч, – хитро прищурился Котов. – В цари-то не тебя ли прочат? Как-никак, Рюрикович. Вотчины, опять же…
Выпив, Мезецкий огладил усы и, занюхав вино хлебцем, ответил:
– Конфискованы вотчины-то мои. Поляки теперь хозяйничают. Хорошо еще, успел зерно вывезти, да кое-что из поклажи. А на царство я не пойду. Есть человек, кого мы на трон хотим возвести. Только не обессудь – не могу я сказать, кто это такой…
– Не доверяешь? – без обиды спросил воевода, пытаясь разлить еще по одной, и, обнаружив, что на чарке покоится кошачий хвост, чертыхнулся. Попытался забрать посуду, но кот взмахнул хвостом и уронил ее на пол.
– Тишка говорит – хватит! – засмеялся Мезецкий и почесал кота между ушей, на что тот басовито заурчал. Воевода, ревниво посмотрев на кота, буркнул:
– Ишь, крендель… Хотя правильно говорит – еще весь день впереди. Тебе сколько людей нужно?
– Нужно – десять тыщ. Для начала…
– Сколько дать можем, а, Леонтий? – повернулся Котов к дворянину.
– Стрельцов – сотни две, да дворян служилых с сотню. Больше никак не получится, – прикинул Костромитинов. – Отдадим больше – город ни с чем оставим…
– Ну, стало быть, две сотни стрельцов возьмешь. А дворян… Только тех, кто сами с тобой пойдут. Что еще надо? Припас огненный, свинец, провизию, коней – все дам.
– Пушку бы еще, – попросил Мезецкий.
– Пушку… – задумался воевода, а потом махнул рукой. – Бери, хрен с ней! А, чего уж там – бери две. У меня все равно лишние. Могу еще деньжат подкинуть. Много не дам, но – рубликов пятьсот, на первое время хватит. Только, – вздел палец вверх Александр Яковлевич, – на деньги ты мне расписку напиши. Сам понимаешь – не свои деньги давать буду. Мне еще перед купцами ответ держать. Еще что скажу – ты, князь, в обитель поезжай, – посоветовал Котов. – Чтобы не шибко далеко была, но и не рядом. Можно – на Спасо-Каменный остров, а лучше – в Кирилло-Белозерский монастырь. Там и стены добрые, и игумен ляхов не жалует.
– В Кирилловский и поеду, – решил князь. – Мыслю, не стоит всем сразу идти. Возьму я с десяток холопов, а остальных Леонтий Силыч потом приведет. Ежели всей оравой пойдем – напугаем. Иноки, чего доброго, в осаду сядут.
Князь почувствовал, что его схватили сильные руки, другие – не такие сильные, но сноровистые, связали и бесцеремонно, как мешок с репой, бросили лицом вниз, на мокрую от утренней росы траву. Лежать было неудобно, но попытка перевернуться была жестоко пресечена…
– Лежи смирно, падеретина! – каркнул над ухом ломкий юношеский голос, подкрепив приказ пинками под ребра и ударом по голове…
Очнувшись, Мезецкий понял, что сидит, привязанный спиной к дереву. Несмотря на боль, пересчитал людей. Девять… Десятый обнаружился неподалеку – лежал в нелепой для живого человека позе… По биваку деловито расхаживали разбойного вида мужики, сосредоточенно увязывали в мешки добро, мерили новые сапоги и одобрительно похохатывали, подбирая оружие. Гриня, сидевший через пару человек от князя, длинно выругался и с досадой сказал:
– Думал же, не надо Проньку караульным с утра ставить, проспит…
– Думай лучше, как выкручиваться будем… – хмуро изрек Мезецкий.
Митька, самый молодой из холопов, грустно спросил:
– Это кто такие? Разбойники или ляхи?
– А есть разница, кто тебя резать будет? – отозвался Гриня.
– Так ить православные, не душегубы какие… Может, поговорим с ними? – спросил парень без особой надежды.
– Да иди ты… – огрызнулся Гриня, но потом его чело слегка прояснилось: – А если мы им спляшем?
Мезецкий с опаской посмотрел на десятника – не тронулся ли головушкой Гринька? Но потом сообразил…
К пленным подошли два разбойника. Первый – судя по нарядному кафтану и немецкому пистолету, заткнутому за пояс, – атаман. Второй – не лицо, а сплошной шрам с глазами…
– Ну, коли крещеные – молитесь, – подавляя зевоту, сказал первый. Обернувшись к подручному, равнодушно спросил: – Прирежем вначале?
– Чего пачкаться? Кровишши будет… – повел тот безгубым ртом. – Вон, камней-то сколько… На шею – да в воду.
– Э, мужики, нельзя так! – заволновался Митька. – Не по-людски это, не по-христиански. Грех! Взять, да живых людей утопить…
Атаман без особой злости пнул парня в грудь.
– Молись, пока разрешают. Какой ты живой, коли щас утопят?
– Сволочь ты, – не выдержал Гриня.
– Ну и что? – пожал тот плечами. – Кто щас не сволочь? Ты? Ну, коли не сволочь – радуйся, что смерть быстро примешь. Утопленнику-то не больно – раз, и нет его. Сегодня вас утопят, а завтра нас.
– Спросил бы вначале – кто такие, куда едем… Видишь же, что не ляхи мы, не литвины, – не унимался Гриня, надеясь усовестить разбойников.
– Видим, что не ляхи. Стало быть – помрете быстро, без мук, – снова зевнул атаман. – А кто вы такие, нам все едино. В живых оставим, так беды накличем. Вон, – кивнул на Мезецкого, – по одеже да по повадкам – боярин. Выживет, рать приведет нас искать. Найти не найдет, но шума наделает… А нам лишний шум не нужен.
– Подожди, – обратился Мезецкий к атаману. – Коли мы утопленниками будем, так это ж грех смертный… Все равно, что самоубийство. Не хотите нас убивать, так дайте мы сами друг дружку порешим. А кто жив останется – вы прирежете.
– Ишь, умный какой, – хмыкнул атаман. Немного подумав и покосившись на Павла, сказал: – А что, пусть режут. Все забава…
– Князь Данила Иваныч, ты че удумал-то? – в ужасе спросил молодой. – Как же мы друг дружку резать-то будем?
– А так и будем, – сказал князь, пытаясь подмигнуть Грине. – Ты меня зарежешь, а я – тебя!
– О, да тут цельный князь! Князь – жопой в грязь! – обрадовался атаман. – Ну-кося, поглядим, как князь-боярин своих верных холопов резать начнет. Похлеще скоморохов будет!
