Вий - Василий Анатольевич Криптонов
— Ну, Мефодий! Ну, тварюга! Погоди. Найдётся и на тебя управа!
— Мефодий — это ваш глава? — уточнил я.
— Ну, — буркнул охотник. — Та самая голова, с которой рыба гниёт! Моя бы воля — самолично бы его вздёрнул.
— Охотно верю, — кивнул я. — А не пройти ли нам в какое-нибудь хорошее заведение для беседы?
— А ты кто таков? — спросил охотник, окинув меня подозрительным взглядом.
Горячка быстро спала, и мужик вспомнил, что он — охотник, и сор из избы выносить не по понятиям.
— Владимир Давыдов. Слыхал?
— Не.
— Прекрасно! Я уверен, мы подружимся.
— Меня Авросием звать.
— Всё равно подружимся. Показывай кабак.
* * *— Так это ты был! — воскликнул Амвросий, поставив на стол ополовиненную кружку. — На кладбище, где монастырь?
— Был, каюсь. — Я тоже сделал добрый глоток из кружки и отставил. — Там меня ваши и повязали.
— Мефодий говорит, сбежал ты.
— Ну как тебе сказать… — Я почесал голову. — Что такое «сбежал» вообще? Для начала, я никуда не бежал. Просто ваш Мефодий изволил поспать прилечь, а у меня срочные дела нарисовались. У меня, Амвросий, всегда срочные дела, иногда даже пожрать-поспать не успеваю.
— Везёт, — с неподдельной завистью сказал Амвросий. — А мы вот — сидим!
— Почему сидите? Тварей мало?
— Да полно тварей! Мефодий, зараза. Самоходом охотиться запретил, всё только через него. Заявление подай, дозволения дождись. А если попадёшься, что кости сдаёшь, так штрафует ещё.
— Охренеть, — не стал я кривить душой. — Он совсем, что ли?
— Да скотина он! Ты спроси, куда он тот штраф кладёт.
— В карман?
— Вестимо, в карман! И то бы ещё полбеды!
— За такие полбеды у нас, в Поречье, уже бы руки отрезали. По самые ноги.
— Ты ж погоди, я не договорил. Кости самим сдавать вообще запретил — всё ему. Он сдаёт, а потом долю нам выплачивает. Я сегодня как раз за долей пришёл — с кладбища того. Мы там вурдалаков этих перебили — страх! Тридцать родий только я поднял. И чего думаешь?
— Напарил?
— Как есть, нагрел! Заплатил как за десять костей! Я говорю, родий тридцать было! Сдурел ты, что ли⁈
— А он чего?
— А он: «Ну как тебе, Амвросий, верить? Вот Гога, самый сильный, а и он всего полтора десятка набил. А ты говоришь — тридцать. Ну можно ли такое?»
— Долбануться…
— И что ему, что тот Гога всю ночь до утра в кабаке квасил, как бездонная бочка! На том кладбище он одного вурдалака срубил — и за надгробием уснул. Мы ж его и защищали ещё стояли, чтоб ни один вурдалак не покусал. Каких там пятнадцать родий! Я Мефодию, конечно, того говорить не стал, не в моих правилах на братьев доносить. Дело-то такое, с каждым может быть в любой день.
— Эт точно.
— Так, поорал в общих чертах. Так он мне и заявляет: вообще, мол, надо в Оплоте ремонт сделать, деньги откладываем. Ремонт, сука! Да там в прошлом году только всю нутрянку поменяли. А скоту этому кабинет — вообще каким-то заграничным мрамором отделали. И опять ему — ремонт!
— Да уж…
— Да и это бы ладно. Уж хрен бы с ними, с деньгами, кабы дело делалось!
— А не делается?
— Я ж тебе говорил, как оно делается! Сперва приди — заявление подай. Неграмотный — твои проблемы. Договаривайся с братом, чтоб написал. А братья-то тоже ушлые! Иной напишет — да подпись свою. Ему и разрешение. Но то ладно, то не Мефодия вина. А рассматривает он эти заявления иной раз чуть не по неделе. Выдаст разрешение, ты придёшь — а там уж и нет никого. И вообще, такое чувство, что его, как работать надо, аж передёргивает. Сразу морщится, брюзжит чего-то. Как без дела сидеть — так он весёлый, прибаутками сыплет.
— Как же вы его такого выбрали главой?
— Так нормальный же был, когда выбирали! А как должность занял — и пошло-поехало.
— Слушай, ну а в другой орден перейти — не?
Амвросий, который как раз пил, поперхнулся. Его одолел приступ кашля. Покраснев, Амвросий несколько раз с силой врезал себе кулаком в грудь и, наконец, кабак сотряс его хохот.
— Другой орден! Да ты про наши дела ничего не знаешь, я смотрю.
— Бог миловал. Со своими бы разобраться, а уж до чужих только по большой нужде касаюсь.
— Ну так вот слушай. Ещё в начале года этот сучий сын Мефодий все петербургские ордена объединил. Под своим началом, естественно. Теперь самый многочисленный орден на Руси-матушке — наш. Орден Белых Ночей.
Я присвистнул и сделал из услышанного свои выводы:
— Это значит, что в конце года подарков от государыни-императрицы нам не видать…
— Все подарки — наши, — с кислой миной подтвердил Амвросий. — Чем уж он глав остальных семи орденов купил — того не знаю, да только они за него — горой. Сам Мефодий — Тысячник, из них всех сильнейший.
— Ну, почему они за него горой — догадаться нетрудно. Если и у них теперь тоже «ремонты» в оплотах по три раза в году, то чему удивляться.
Амвросий только руками развёл и осушил кружку.
— Ух, выговорился, аж от души отлегло, — признался он и пощупал себе область сердца. — А то ж, знаешь, оно аж кипит, бывает, так и просится. Ещё б чуть-чуть — и глупостей наворотил бы.
— Глупости воротить — это не
