Борьба на юге - Александр Дорнбург
В момент отправления, вдруг неожиданно крестьянин ошеломил нас своим идиотским вопросом:
-- А что вы за люди и зачем едете в Степановку?
Я поспешил ответить, что мы все - солдаты, возвращаемся с фронта домой, они юзовские, а мы мариупольские, при этом я неопределенно махнул рукой в воздухе. По железной дороге мы доехали до Полтавы, а дальше уже поезда не шли.
Все это я старался говорить с тупым и равнодушным видом, тщательно подбирая соответствующие простонародные киношные выражения, щедро используя лексикон Тургеньевских крестьян, не спеша, с большими паузами и постепенно переводя разговор на трудности и неудобства переезда теперь по железной дороге. Не могу сказать насколько поверил селянин моему рассказу, но только пытливо оглядев нас еще раз, мужик предложил нам грузится и садиться на подводу.
Деревня была огромная, и мне показалось, что мы никогда из нее не выберемся. Чем ближе подвигались мы к ее центру -- обширной площади, тем более становились предметом всеобщего внимания. Очевидно присутствие новых, незнакомых лиц в деревне, составляло явление незаурядное, вызывавшее крайнее любопытство всех ее обитателей. На каждом шагу слышалось:
-- Откуда вы, люди добрые, -- куда держите путь? -- какие вы будете?
Приходилось строить приветливую мину и, широко улыбаясь, отвечать:
-- Мы с фронта, -- идем домой, -- мы юзовские.
Иные, более энергичные, не ограничивались одними вопросами, подбегали к подводе, останавливали ее, вступали в разговор и с нами и с нашим возницей. Не проходило и минуты, как нас окружала праздная, жадная до зрелищ толпа, среди которой были и солдаты и бабы. Те же вопросы, то же испытующее и подозрительное оглядывание нас с ног до головы. Мы были окружены тупыми, суровыми, сермяжными лицами злобных украинских орков, совсем не тронутыми даже мимолетной тенью разума.
Временами становилось совсем жутко: раздавались замечания явно не в нашу пользу, и, судя по ним, нельзя было сомневаться, что в наш маскарад, они не особенно верят. Обычно положение спасало какое-нибудь шутливое, острое словечко, брошенное мной в толпу, по поводу кого либо из присутствующих, чаще всего бабы, тут же вызывавшее смех и делавшее в момент ее центром общего внимания, -- пользуясь этим мы толкали возницу в бок, наша подвода трогалась, а мы снимали шапки и, надрываясь во все горло кричали: "Прощайте, товарищи".
Через 100-200 шагов снова неприятная остановка, снова любопытные, иногда злобно пронизывающие взгляды туземцев, опять неожиданные, двусмысленные, колкие вопросы.
Для нас это была ужасная и томительная пытка. Еще в начале деревни, мы по многим признакам, пришли к выводу, что население ее в известной мере восприняло новомодный большевизм и наслаждается наступившей свободой грабить и убивать. Рьяные приветствия новой власти, гневные угрозы по адресу калединцев и офицеров, проклятия помещикам и контрреволюционерам, услышанные нами на каждом шагу, теперь убеждали нас, что мы не ошиблись. Приходилось, поэтому, быть готовым ко всему. Даже к бою!
Не исключалась возможность, что по требованию какого-либо пьяного солдата, нас позовут в сельский комитет для проверки документов и обыска. В этом случае, не говоря уже о документах, меня сильно бы компрометировала моя военная форма (хотя и без погон), скрываемая бекешей и особенно контраст между нею и старым плащом, а кроме того, нас всех -- наличие массы оружия. Мы сознательно шли на все и, в крайности, решили дорого продать свою жизнь, для чего держали личное оружие наготове. Похоже, местные селяне, своим звериным нутром, чувствовали нашу решимость сражаться, и пока не решались на нас набросится.
На деревенской площади критичность нашего положения достигла своего кульминационного пункта. Между собравшимися селянами и нами произошел последний и решительный бой. Ободренные предшествовавшими успехами и приобретя уже некоторый опыт, а вместе с тем отчаявшиеся и бившие карту, так сказать, ва-банк, мы решительно и энергично огрызались, смело отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, обращали все в шутку и в результате победили.
После этого, возница круто повернул в боковую малую улицу, где одиночные прохожие, не проявляли к нам уже столько любопытства, как раньше. Опасность, как будто временно, миновала. Мы, повеселели, довольные, что так удачно вышли из неприятного положения, грозившего нам в случае осложнения роковыми последствиями. Скоро выехали в зимнее поле. Чувствовалось, что все утомлены, говорить не хотелось, да и, кроме того, нас изрядно стесняло присутствие возницы. Заметно потеплело, и дорога становилась топкой.
Начались ранние зимние сумерки, когда мы, более никем не тревожимые, достигли деревни Степановки. По совету возницы, подъехали к дому старосты, у которого, по его словам, можно было нанять подводу на дальнейший путь. Наступившая темнота избавила нас от любопытных взглядов.
Навстречу нам вышел седой, как лунь, глубокий старик. Черты его лица были резки, даже грубы, но в то же время необыкновенная
одухотворенность скрашивала эту неправильность, придавая лицу особую привлекательность. Его живые, умные и проницательные глаза, составлявшие резкий контраст с морщинистым лицом, на момент остановились на нас и, надо полагать, этого ему было достаточно, чтобы сразу определить, что мы не те, за кого себя выдаем.
Однако и после такого открытия, он ничем себя не выдал. Только его особенная услужливость и предупредительность указывали на то, что в глазах его мы -- интеллигенты. Говорил он мало, быть может, умышленно не желая создать неловкое положение и заставить нас смутиться. С изумительным тактом, он советовал нам ехать сейчас
