Тревожная весна 1918 (СИ) - Дорнбург Александр

Война продолжалась. 17-го апреля, нам стало известно, что большевики, учитывая произошедшее ослабление "Южной группы" и неустойчивое ее состояние, решили в день пролетарского праздника 1-го мая (по новому стилю, для нас 18 апреля) окончательно покончить с нами. Что же пора и мне приниматься за работу — покажем этим гениям идиотизма как надо воевать! Выбора все равно у нас нет, мы поставлены на самый край пропасти, теперь все до ужаса просто — или Победа или Смерть! Вот все, что остается нам.

Но все же тревожные мысли не оставляли меня: половина наших бойцов безоружна, хоть вооружай их граблями и вилами, патронов мало, а из военной техники — всего две пушки, почти без снарядов. Так что теперь пушек и снарядов у нас хватало только для организации пары салютов. Каждая пуля, каждый патрон, каждый сухарь, каждый капсюль, каждый снаряд, каждая пара сапог, каждый штык, каждая мелочь была на счету. Положение не очень… Признаюсь, что красные настолько превосходят нас числом, что, вероятно, нам все равно не выжить. Но мысль об игре до самой последней карты меня утешала. Всегда война — это огромная игра вероятностей и гигантских ставок, отрицающая всякую предопределенность и благоразумие. К тому же, как говорит народная мудрость, пока свинья визжит, она еще не сдохла. Так что мы еще живы и можем больно укусить в ответ.

Генерал Поляков, мой нынешний однофамилец, чье назначение командующим армией стало прощальным подарком нам от мимолетного 4-х дневного Новочеркасского Правительства, но теперь мающийся без дела после своей отставки, явился вместе со своим верным адъютантом, чтобы лично выразить официальный протест против большинства моих приказов. Начальство уже хочет найти виноватого, на случай если нам судьбой предначертано проиграть. Если Донская Армия сейчас столкнется с врагом, заявили они, люди не смогут драться должным образом лишь с половиной винтовок и почти без боеприпасов.

— В таком случае нам придется сражаться вдвое лучше, — ответил я, пытаясь скрыть за легкомысленностью свою тревогу.

— Это не шутка, полковник, — гневно сказал генерал, но скрыть паническую интонацию в голосе у него не получилось..

— Конечно, не шутка! — я огрызнулся громче, чем намеревался. — Это война! Нельзя перестать сражаться только потому, что у вас нет всего необходимого. Красные могут так поступать, но только не мы.

Генерал Поляков выглядел недовольным, но не стал продолжать спор. Уходить было некуда, позади нас Дон разлился от половодья и стал напоминать море. Что нам не судьба выскользнуть отсюда, понимали все.

В назначенный для наступления красных день, как обычно, я около 4 часов утра взобрался на церковную колокольню, откуда открывался широкий обзор на равнину между Новочеркасском и Заплавами. Наступила тишина. Пользуясь биноклем "Цейсом" и напрягая зрение, я в предрассветном тумане, внимательно осматривал подступы к нашей позиции, стараясь уловить, то или иное движение со стороны противника.

Сначала все оставалось спокойным. Но вскоре вдали, стали появляться, то черные точки, то какие-то длинные змейки или широкие ленты. Сердце у меня екнуло. Точки и змейки отделялись от города, направляясь в нашу сторону, и временами принимали неясные очертания человеческих силуэтов. Темные колонны врагов, наползая на нас,

колыхались и сплетались, словно ядовитые черные гадюки в весенней свадебной пляске. За ними, дальше, виднелись другие, более крупные, двигающиеся пятна. То были орудия, зарядные ящики, броневики, автомобили, повозки. Все это обильно расползалось по равнине, резко меняя ее обычный пустынный вид. Казалось, будто на широкую степь хлынула волна солдатских мундиров, как океанские волны накатываются на пляж. Вражеская рать выглядела устрашающе огромной. Мне это зрелище напоминало ковер в детской с расставленными на нем игрушечными солдатиками и выглядело оно так же великолепно, как парады и смотры на живописных полотнах.

Вдруг, в сырой утренней мгле, блеснула зарница и прогремел орудийный выстрел. Дымный след от снаряда прочертил в воздухе тонкую серую полосу, которую могли разглядеть только те, кто находился непосредственно под траекторией полета снаряда. Над степной равниной, раскалывая воздух, пронесся глухой, злобный вой. Белое облачко дыма поплыло вверх, а тяжелый снаряд шмякнулся в кусты придомового палисадника и, разметав листья и куски мокрой земли, посек осколками упавшее деревце, ответившее на удар слабым фонтанчиком бледной трухи. Стаи птиц поднялись из гнезд, громко выражая протест против подобного вмешательства в их частную жизнь. Один из осколков попал испуганной дворовой собаке в бедро, и та завертелась на месте, визжа. Выстрел подхватили, гулко затрещав, далеко впереди, пулеметы. Начинался бой. Мы отменили смену войск на позиции и подняли все наши полки по тревоге.

Под прикрытием огня нескольких батарей, большевики крупными силами вели энергичное наступление на Заплавы. К ним непрерывным потоком шли подкрепления из Новочеркасска.

Следя за движением противника, мы определили, что большевики главный удар направляют на наш правый фланг и тыл, стремясь отрезать нас от "Северной группы".

Наши жидкие передовые цепи, сбитые красными, под звуки непрерывной канонады, постепенно жались к станице. Казаки понемногу отступали, перед превосходящими силами врага. Подтянув ближе свои батареи, большевики с открытых позиций, стали безнаказанно громить уже сами Заплавы. Наши 3 орудия (одно мы все же починили) стреляли редко, так как у нас оставалось только 40 снарядов. Всем было строго приказано беречь снаряды и патроны и стрелять лишь наверняка. Слабый наш артиллерийский огонь, конечно, придавал красным определенную храбрость. Многочисленные броневики противника и грузовые автомобили с установленными на них пулеметами, временами, нагло подскакивали к станице и почти в упор расстреливали ее защитников. Отовсюду мне сыпались доклады, один хуже другого.

После полудня, артиллерийский огонь красных еще более усилился. Большевики буквально засыпали нашу станицу снарядами. Снаряды свистели, прочерчивая небеса, и тянущиеся за ними дымные полосы казались еще более зловещими из-за гудящего пламени пожаров. Разрывы снарядов густо усеяли несчастную станицу. Она превратилась в ад. Грохоту, казалось, не будет конца, каждый взрыв оставлял в воздухе клочья серо-белого дыма пополам с огнем. Снаряды безжалостно громили населенный пункт, разваливая солому, раскалывая балки, обрушивая стены и превращая податливую человеческую плоть в кровавое месиво. Стена из взрывов, оставляющих клубы серого дыма, образовала жуткую анфиладу (от французского" нанизывать на нитку"), способную разорвать на мелкие кусочки весь наш отряд.

Несколько гранат попало и во двор моего штаба. Убило и ранило несколько ординарцев и лошадей, выбило в штабе стекла, сорвало карнизы, засыпав всех обильно осыпавшейся штукатуркой. Облако пыли, словно туман, стояло в том месте, где было окно кабинетика станичного писаря, лишь порванная занавеска беспомощно трепетала на ветру. Воняло дымом и кровью, один раненый вестовой детским голоском призывал мать, а другой проклинал Бога. В штабе тогда, кроме меня, находился генерал М. Свечин, есаул Алексеев и 2 или 3 писаря. Остальные офицеры штаба были посланы в воюющие части для непосредственного участия в бою. Как же это не похоже на Калединский Новочеркасск!

Один из раненых писарей хромал через комнату с залитым кровью лицом, а потом рухнул прямо на полную чернильницу, и ее содержимое выплеснулось на пол. Выжившие трясли головами, пытаясь избавиться от звона в ушах и общей дезориентации.

— Я подозреваю, что у нас скоро будет компания, в раю, рядом с Господом, — я попытался шуткой разрядить обстановку, хотя в ушах еще звенело после взрыва. Встал со скамьи и счищал белую пыль с потертого мундира. — Очень скоро!

Обстановка между тем складывалась не в нашу пользу. Численность, богатство вооружения и неисчерпаемость снарядов и патронов, были на стороне нашего противника. Он спешил воспользоваться своим преимуществом. За нами оставались лишь знание и опыт. "Северная группа" войск не давала о себе знать, оставаясь пассивной в роли безучастного зрителя нашего уничтожения.