Оперативный простор (СИ) - Дашко Дмитрий Николаевич

— Ну ты, блин… и педагог! — только и нашёл, что вымолвить я.

Самбур собирался что-то мне ответить, как в кабинете без стука появился бровастый и потому чем-то похожий на генсека, дорогого Леонида Ильича, мужчина в тщательно выглаженном костюме. Новый посетитель буквально благоухал какими-то одеколоном.

— Привет, Самбур. Здравствуйте, Раиса, — меня он почему-то проигнорировал.

— Здравствуйте, товарищ Шатилов, — приветствовал его следователь.

Фамилия показалась мне знакомой. Тут я вспомнил, при каких обстоятельствах её слышал — это был прокурор, который собирался поддерживать в суде обвинение над Александром.

— Ты когда собираешься передавать дело Быстрова? — спросил он.

Самбур покосился на меня и, с некоторой паузой, ответил:

— Пока не могу точно сказать, товарищ Шатилов. Есть ещё ряд невыясненных обстоятельств.

— Ты мне не тяни, Самбур! Давай жми на этого Быстрова по полной, пока у тебя его дело ГПУ не забрало.

— А что такое, товарищ прокурор? — удивился следователь. — Почему мы должны отдавать дело ГПУ?

— То есть ты ещё не слышал?

— Что я должен был услышать? — непонимающе спросил Самбур.

— Значит, вам ещё не довели. Хорошо, минут пять у меня есть.

Прокурор устало опустился на стул.

— В военшколе, в которой работали покойный Хвылин и Быстров, ГПУ обнаружило заговор. Бывшее «офицерьё», устроившееся в неё преподавателями, организовало контрреволюционную ячейку. Сейчас по всей школе идут аресты, ГПУ чистит их сотрудников. Думаю, заинтересуются и Быстровым. Он ведь тоже из этих… — с пренебрежением бросил Шатилов.

Я ловил каждое его слово… Да, не повезло Кате и её мужу, начал раскручиваться маховик следствия ГПУ. И не хочется себе представлять, чем это закончится. Ладно, если разберутся в роли каждого участника, но что-то подсказывает — огребут все и оптом.

— Мне кажется, рано в суд выходить, — попробовал возразить Самбур. — Улики, конечно, есть, однако Быстрова так и не удалось разговорить.

— Не удалось, так и не надо! — рубанул рукой по воздуху прокурор. — Пусть себе молчит, срок наматывает. А я на суде всю его гнилую сущность выверну наизнанку. Докажу, что это контра была, есть и останется её же. Только надо бы поспешить, Иван… Не хочу, чтобы ГПУ все сливки сняло. Мы ведь тоже умеем работать! — подмигнул он следователю.

— Умеем, — вздохнул Иван.

— Именно! Тогда тебе на всё — про всё сроку… до конца недели. Оформляй бумаги и передавай. Чем раньше, тем лучше, но понедельник — это край. Я же по своей линии позабочусь, чтобы с датой суда не затянули. И пусть ставят к стенке эту контрреволюционную сволочь! Хватит гадам коптить нашу землю! Всё, до скорого, товарищ Самбур!

Прокурор вышел из кабинета так же стремительно, как и появился.

— Ты слышал? — посмотрел на меня следователь.

— Слышал.

— Шатилов не врёт. Он действительно умеет работать с судом. Докажет, что угодно. Тем более у него свой интерес к этому делу, — произнёс Самбур.

— А если договориться? — с надеждой спросил я.

— Это ты, брат, брось, если не хочешь присесть к сестре и её мужу. С Шатиловым такой номер не пройдёт. Он — мужик жёсткий, особенно, в вопросах, касающихся карьеры.

— Ну, как-то продинамить его распоряжение можно? Допустим, не в понедельник оформить дело для передачи в суд, а в среду или четверг?

Раиса и Самбур засмеялись.

— Ясно, — понял я.

— Ещё как ясно: он сразу наябедничает — нас тогда начальство с потрохами сожрёт, а дело другому следователю отдадут. Извини, я себе не враг, — признался Иван.

— Понял я ваши расклады, — кивнул я. — Удачи вам!

— Ну, если понял — беги, сыскарь, ищи улики, — напутствовал меня в спину следователь.

Глава 24

Адресок четы Хвылиных я заранее вызнал у Кати. В отличие от их семьи, покойный и его супруга-поэтесса жили на съёмной квартире, а не в коммуналке. Такое себе могли позволить в Петрограде начала двадцатых немногие, преимущественно, нэпманы с тугой мошной.

Получка преподавателя военшколы не позволяла «шиковать», значит, у Хвылиных были другие источники дохода или хорошо припрятанные ценности, которые не смогла обнаружить и изъять советская власть.

Легендарная сцена из «Мастера и Маргариты» Булгакова с призывом к советским гражданам сдавать валюту, родилась не на пустом месте. Только в начале двадцатых валюту можно смело заменить на золото и бриллианты.

Пройдя мимо дворника-татарина, с равнодушным видом подметавшего двор, я поднялся на третий этаж, где проживала свидетельница.

Меня охватила лёгкая нервная дрожь. Я слишком многое поставил на эту встречу и собирался пойти ва-банк. Всё зависело от того, сумею ли я расколоть Зинаиду Марковну Хвылину, гражданку тридцати двух лет отроду, беспартийную и безработную. Ну, и само собой, не состоявшую в профсоюзе.

Для того, чтобы наврать с три короба в деле об убийстве, нужны очень веские причины. Я собирался вытряхнуть их из неё, заранее сложив в голове примерный план разговора.

Веских улик против Зинаиды Марковны не было, придётся блефовать.

Пока из слов Самбура у меня сложилось впечатление, что придётся общаться с женщиной, у которой на почве творчества слегка поехала кукушка.

В принципе, такое встречалось в моей прошлой жизни сплошь и рядом. Одно время меня регулярно «домогался» сценарист многочисленных детективных сериалов о ментах, которому позарез были нужны сюжеты из реальных расследований, потом пришлось раскрыть уголовное дело, в которое по дурости влип писатель-фантаст — их сейчас стало больше, чем грязи — так что пообщаться с пишущей братией я успел. Заодно и сложил мнение об их адекватности.

Поэты, как я понял, в плане психического здоровья ещё хуже, чем прозаики.

Учитывая творческие заскоки Зины Ангины и её обострённое внимание к загробному миру и прочей мистике — предстоит тяжёлый разговор с женщиной средних лет, про которую можно смело сказать словами не её стихотворения: «тихо шифером шурша, едет крыша не спеша».

И мне надо готовиться пропускать через себя поток чужого сознания.

Я нажал на дверной звонок. Где-то внутри квартиры заливисто зазвенел колокольчик.

Никто не спешил к дверям, чтобы их открыть.

Спит что ли? Богема любит поздно ложиться и поздно вставать.

На часах был уже полдень, даже поэтессы должны к этому времени продрать глазки.

Ладно, мы не гордые, ещё раз втопим кнопку звонка.

А в ответ — тишина…

Я толкнул дверь, она без скрипа распахнулась.

О, как…

Хозяева — народ настолько беспечный, что не запираются? Свежо предание, да верится с трудом.

Или у поэтессы окончательно крышу сорвало?

Не хочется думать о плохом, но меня сразу охватили дурные предчувствия. Ну не люблю я такие вещи! Просто, не люблю.

Я вытащил «Смит-Вессон», осторожно заглянул в квартиру.

— Хозяева, дома есть кто?

Хозяева упорно отказывались отвечать.

— Дома есть кто, спрашиваю? — повысил я голос.

Ни-че-го…

Ладно, рискнём. Я переступил через порог и оказался в тёмном коридоре. Если сейчас кто-то застукает меня в квартире, приключится конфуз, но как-нибудь разрулим.

Пахло сыростью и нафталином. Воздух спёртый, застоявшийся — помещение давно не проветривали.

Я заглянул в первую комнату — обстановка свидетельствовала об определённом достатке. Книжные шкафы от пола до потолка, шифоньеры с посудой, в центре — огромный стол, стулья с изогнутыми спинками, два дивана, сверху — подобранные в тон бархатные покрывала, несколько мягких подушек. В углу давно нетопленный камин.

При этом подспудное ощущение, что шаг за шагом сюда подбиралось запустение: тяжёлые обои местами отошли, пол давно не мыли и, тем более, не подметали.

Я подошёл к столу. М-да, на столешнице столько пыли — хоть пальцем картины рисуй.

Сдаётся, что хозяйка из Зинаиды Марковны так себе.

Или не повезло с домработницей, если она у Хвылиных имеется — это обстоятельство я для себя не выяснил.