Олег Измеров - Дети Империи
Вот так и Зина, наверное, смотрит из окна во двор и видит детей, а потом все расходятся, и остается только учеба, и спорт, и тихая комната. Может быть, поэтому?
– Все, сейчас все будет готово… ты там стол откинь.
Пирожки источали благоухание и теплоту, и улыбка Зины излучала какую-то привычную домашнюю теплоту и счастье. Мир казался простым и уютно устроенным.
«Как же теперь паспорт-то добыть? А то чувствую себя каким-то нелегальным мигрантом. Устроиться нормально, грамотные люди здесь очень нужны, не то что у нас там; взять этот самый кредит на сталинку, хотя бы на однокомнатную… сколько там метров, восемнадцать? Потихоньку обставлять мебелью, телевизор заиметь в кредит, остальная электроника у нас уже есть… нет, сперва в кредит лучше холодильник или стиральную машину».
Виктор вдруг поймал себя на мысли, что его интересует уже не просто вопрос выживания, что это время, это общество ему начинают нравиться и что он бы хотел здесь удобно устроиться. А собственно, что здесь напрягает? Очередей больших нет, дефицита нет, еда-одежда по цене доступны, квартирный вопрос решаем, и то, что надо в первую очередь для комфорта, тоже можно в кредит. Правда, надо будет побольше зарабатывать. Ну и что? Спрос на специальность есть, нормальный заработок найти можно, никаких кризисов, банкротств фирм, задержек зарплат, никакой самодур просто так не выгонит. Точнее, самодуры тут, может быть, и есть, но от них при таком дефиците ИТР уйти несложно.
– Изумительные пирожки. Даже не думал, что без духовки так могут получиться.
– Ну тут многое зависит от теста. Вот, допустим, берем рецепт сдобного теста, как написано, только сахара кладем вполовину меньше и вполовину больше молока…
Собственно, непонятно против чего тут вообще возбухать. Идеологией не напрягают, по крайней мере пока. Да и вообще как-то о ней не вспоминают. Впрочем, оно и понятно – четыре империи, особого идейного различия нет, позиционироваться нечем. Просто дележ мира по возможностям. Ну да, конечно, бухарикам и курцам тут не мед, и азартные игры, видать, жестоко пресекают – по крайней мере, не видно, чтобы в карты играли. Но все опять-таки пользы для: алкаши не валяются, всяких деградировавших личностей тут не так явно заметно, как в нашем мире, ну и, наверное, получше с онкологией. В чем еще несвобода? Нельзя уводить чужих мужиков и, наверное, баб. Ну и правильно, в общем. Стричься налысо нельзя… Мелким кустарем быть можно, а вот раскрутить бизнес нельзя, например ресторан открыть. А с другой стороны, что у нас каждый может открыть ресторан? И выжить в нашем бизнесе? Ага. Щаз-з. Сказки про поле чудес в Стране дураков. Ну и в Африку просто так съездить нельзя. Хотя это из той же оперы, как и с рестораном: то-то много у нас в Бежице в Африку ездит. А однокомнатная с высокими потолками, нормальной кухней и ванной… сколько, интересно, сейчас такая стоит…
За окном налетел порыв вьюги, перспективу частного сектора с новыми домами вдоль Джугашвили на заднем плане затянуло белой крутящейся пеленой. Зина подошла к окну, закрыв на крючок форточку, и села, как наездница в дамское седло, на широкую белую доску подоконника, опершись на нее правой рукой. Ткань халата облегла округлые, манящие колени и левое бедро.
– Ты знаешь, Вить, я давно такого не чувствовала, чтобы в выходной не хотелось куда-то бежать, суетиться, пытаться все успеть. Никогда не думала, что можно просто вот так быть рядом, и снег, и все хорошо… Наверное, я всегда слишком торопилась… а может, просто не хотелось ничего замечать…
– Наверное. – Виктор встал, подошел к окну и обнял ее за плечи правой рукой; левая скользнула по ткани к пуговицам на халате.
– Ну что ты… подожди, я постелю… хороший мой…
Глава 23
«Всех позже смолкнет – соловей…»
Все на свете когда-нибудь кончается.
– Пора, – с легкой грустью сказала Зина. – А то так тебя из общежития выпишут. И надо отдохнуть перед командировкой.
– Слушай, а чем-нибудь могу помочь тебе с учебой?
– Вряд ли… Разве ты биолог?
– Нет. Но я тоже могу печатать на машинке.
– Да печатать пока не требуется, я сама быстро печатаю – что на обычной, что на электрической… Чего ты улыбаешься?
– Ничего. Просто интересно, как стремительно развивались наши отношения.
– А чего тут удивительного? Никто из нас не знает, что будет завтра. Тогда зачем откладывать?
– Ты думаешь, после командировки что-то произойдет и мы больше не встретимся?
– Не знаю… Не знаю. И я, кажется, совсем потеряла голову.
– «И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг!»
– Любишь Кочеткова?
– Так… запомнилось.
– А мне нравятся его стихи. «Всех позже смолкнет – соловей, всех слаще песни – у заката…»
– Похоже на Тютчева.
– Да… пожалуй.
– Но ты же не уезжаешь в следующие выходные? Значит, в субботу я тебя приглашаю… еще не знаю куда, но приглашаю. Ты не против?
– Нет, совсем нет. Ты хороший. И не пьешь. Знаешь, после японской некоторые ломались. У одной моей подруги муж запил – так его в профилактический лагерь отправляли.
– И чего там?
– Там? Разделили на группы, в лесу они жили, работали, основную часть заработка перечисляют семье, оставляют немного на всякие мелочи, чтобы снова не пили. Порядок как в армии, ходят строем. По выходным она ездила навещать. Но вернулся – уже третий год нормально… Да, а ты уже колючий какой стал…
Обратно к общежитию Виктор шел пешком. Трамваи еще ходили – просто хотелось поближе посмотреть на ту улицу, по которой в детстве ходил до рынка. От той улицы с вереницей старых изб и довоенных одноэтажных казенных домов на две семьи уже почти ничего не осталось, он шел по протоптанной в снегу тропе мимо новых домов и заборов строек, но ему казалось, что так было всегда, – настолько легко и естественно продолжали эти панельные сталинки с их колоннами кварталы построенных в его реальности послевоенных общежитий возле стадиона.
«А может, это и есть настоящая реальность?» – подумал вдруг он. Ведь было ясно, что дома надо строить вдоль троллейбусной линии, а не где-то на отшибе, так удобнее. Что мы вообще знаем о нашей реальности, о нашей истории? Сейчас каждое самонадеянное ничтожество, пробравшееся в редакцию, может закидать зелеными соплями любого вошедшего в историю человека, любое открытие, все, что было создано до нас, – на забаву таким же самонадеянным ничтожествам. И если бы это касалось только политиков! Новый гегемон, говорил себе Виктор, так же, как и старый в двадцатые, желает, чтобы до него в России не было ни умных, ни порядочных, ни честных, чтобы не видно было, насколько он неграмотен, беспомощен и без «старых буржуазных спецов» в основном способен покупать за сырье все нужное и ненужное за границей, вплоть до малополезных в довоенное время автоматов для продажи бутербродов. Тогда в фильмах про прошлое – пьянь, грязь, дураки-чиновники и жандармы-сатрапы и сейчас про прошлое – пьянь, грязь, номенклатурные дураки и опять же жандармы-сатрапы. Сейчас про Гагарина важно не то, что человек планеты Земля вышел во Вселенную, а то, что у него развязалась на ковровой дорожке подвязка от носка, а Великую Отечественную, судя по сериалам, выиграли воры, попы и предатели (интересное, однако, соседство). Нет такой исторической каши, в которую угодливое чмо не подбавило бы дерьма. Ибо на фоне каши с дерьмом любой дурак будет выглядеть героем нашего времени.
Заборы строек кончились, и он шел вдоль одного из последних кварталов еще не снесенных частных домов в районе Петровской, где из-за деревьев виднелась довоенная школа, похожая своей башенкой для дежурных ПВО на огромную русскую печку. Виктор улыбнулся ей, как старой знакомой. Он почти дошел до очередного перекрестка одной из улиц, наискось пересекавших Ленина, как где-то рядом хлопнул приглушенный выстрел. Он остановился и огляделся по сторонам; внезапно калитка в заборе у дома, возле которого он стоял, распахнулась, и два крепких мужика в полупальто вытащили на улицу третьего, заломив ему руки за спину; лица его не было видно, на голову наброшено что-то вроде пиджака, а ботинки оказались без шнурков. За углом блеснули фары: тараня снег на том, что должно было быть тротуаром, навстречу въехал урчащий шестицилиндровым движком темно-синий «старт» с двумя антеннами на крыше. Виктор сошел с дорожки к забору, уступая дорогу; машина стала, водитель распахнул заднюю дверь, и мужика с заломленными руками втолкнули туда. Из калитки вышел еще один человек, высокий и худощавый, держа в руках что-то вроде черного пальто. Проходя мимо Виктора, он повернул к нему голову и сказал спокойным, даже безразличным тоном:
– Проходите, гражданин. Все в порядке.
Он сел в машину спереди, «старт» подал назад, за угол, и, развернувшись, переехал через трамвайные пути, удаляясь в сторону рынка. Вокруг опять все стало тихо. Сыпал снег под фонарем на перекрестке, вдали послышались звонки трамвая.
