Олег Аксеничев - Дорога на Тмутаракань
Странно, испачкав руки в чужой крови, человек просто обмоет их, и – все. Следов нет. Сталь же, залитая кровью, начнет ржаветь, как ни чисти, ни полируй металл. Человек выдерживает то, что не переносит железо.
Мы прочнее стали? Или бесчувственнее?..
– Прошли… – князь Владимир ответил жене широкой улыбкой, совершенно мальчишеской.
Затем, погасив улыбку, проговорил:
– А отец и дядя остались там, на поле…
Гурандухт промолчала. Дочь воина знала, когда слова не нужны. Она протянула к мужу ладонь, положила ее на закрытое кольчужным переплетением запястье князя.
– Князь должен думать в первую очередь о своих людях, не правда ли? – Владимир не спрашивал, кажется, вспоминал. И голос его звучал иначе. Как у отца. – О своих людях. Не о себе. И не о своих близких…
– Войско на горизонте!
Кто первый заметил пыль, потянувшуюся от земли к низким грозовым тучам, неизвестно. Но кто-то заметил, сказал, и мечи, не успевшие отдохнуть в ножнах, снова извлекали на теплый ветер, тянувший с юга сладкие ароматы степного разнотравья.
– Обоз в середину! – приказал князь Владимир, привычно уже. И, повернувшись к жене, добавил: – На всякий случай – прощай…
Придется вести бой, когда за князем воины, уставшие от ожесточенной сечи, частью раненые, противник же, появившийся неведомо откуда, не участвовал в сражении, да и людей там было побольше. Вон какой столб пыли подняли, больше их, намного больше! И проститься было нужно не от слабости, платя дань высокой, как ни крути, вероятности того, что этот бой – последний.
– Я с тобой, – насупилась Гурандухт.
– В обоз!
Гурандухт, дочь воина, понимала, когда нельзя спорить.
Я здесь, брат!
Им немного осталось, Святославичам, до того, чтобы встретиться посреди битвы. Полет стрелы, быть может, несколько жизней, пара царапин и синяков под кольчугой.
Немного.
Но Гзак показал, что не просто так, от внезапного безумия, решился напасть на степную свадьбу, перессориться одновременно с Русью и – что страшнее! – с Кончаком, а значит, со Степью.
Неприметный овраг, скупо оберегавший единственное сокровище полудня, серую тень, немногим прохладнее, чем солнечный зной, родил зло. Оттуда, из тени, из небытия – в степи если что-то не видишь, то оно и не существует – вырвались сначала боевые рогатые стяги, а за ними и их хозяева.
– Колобичи!
Курских кметей сложно было удивить, тем более во время боя, но сейчас это удалось. Это половецкое племя жило через пролив от Тмутаракани, близ развалин древнего Пантикапея. Слухи доносили, что колобичи занимались темными делами, практикуя дикие и кровавые обряды в лабиринтах пещеры, жадно раскрывшей пасть входа рядом с вежами половцев этого племени.
Странным было видеть колобичей так далеко от родных стойбищ, еще удивительнее – то, что их перемещение никто в степи не приметил.
Так не бывает.
Но так случилось.
Свежая конница колобичей клином вошла между русскими дружинами, отбросив их друг от друга.
Брата от брата.
Я здесь, брат!
Игорь Святославич взвыл раненым волком, завидев, как отборная конница колобичей рванулась на кметей, методично пробивая путь к всаднику в золоченом шлеме.
– Нет! Боги, не его, меня!
И послал коня вперед.
Северские дружинники всего мгновение помедлили в растерянности, но этого оказалось достаточно, чтобы за их князем сомкнулись вражеские ряды.
Князь Игорь в одиночку пробивался навстречу Буй-Туру, и княжеский меч упился кровью колобичей по навершие рукояти.
Я здесь, брат!
– Остановись, князь, там идет не твой бой!
Навстречу северскому князю во главе своих ковуев выехал боярин черниговский и изменник Ольстин Олексич.
– Остановиться? Мне?! Боярин приказывает князю?!
Игорь Святославич сорвал с головы шлем, бросил на перепаханную копытами землю.
– Я – князь Игорь Святославич! – воскликнул он, оглядев ковуев. – Кто из вас, предателей, осмелится скрестить свой клинок с моим? Чья честь умерла настолько?!
Ковуи замялись.
– Что же вы? Давай, Ольстин, ты же знаешь, что княжеская кровь того же цвета, что и боярская! Бейся или дай дорогу!
Будь в словах Игоря хоть немного воинственности, Ольстин Олексич не отказался бы от поединка. Но слышалось иное… Князь не просто говорил, выблевывал слова.
Ольстин отвел коня, за ним отступили ковуи. Князь Игорь рванул поводья, повернул голову, в последний раз бросив взгляд на черниговцев.
– Трусы, – сказал он, совершенно не желая оскорбить. Просто объясняя, а то вдруг кто-то из ковуев не понял.
Ольстин Олексич побагровел, зная, что об этом не расскажет никому, даже господину, которому служил верой и правдой, ради которого пошел на предательство. Даже князю черниговскому Ярославу…
Я здесь, брат!
– Ты еще здесь? – Владимир Путивльский взглянул на жену, упрямо не желавшую отъехать в относительную безопасность обоза. – Впрочем, это к лучшему… Гурандухт, надо собрать всех свободных лошадей: заводных, упряжных, каких угодно. Вежи пригодятся для битвы, а вас они вяжут почище любых пут. Будем пересаживать девушек. Удержатся они на коне, если без седел и стремян?
– Половецкие девушки?..
– Да уж, дурость сказал, извини. Сделай это, Гурандухт, собери девушек и уведи их к отцу. Тогда и нам будет легче воевать. Глядишь, и уцелеем… Веди своих вон к той речке, успеешь на противоположный берег, значит, спасешь всех. С крутого обрыва вы любое войско остановите, если тетивы в луках не пооборвутся.
– Я буду ждать тебя, муж мой. Сколько надо – буду!
– Верю.
Это было последнее, что Гурандухт услышала от мужа. Он уже простился с ней, а времени на новые слова просто не было, дружина ждала приказов.
– Мне нужно десятка два хороших лучников, – распоряжался князь. – Пусть остальные отдадут им все оставшиеся стрелы. Хорошо… Лучники, выдвигайтесь вперед, к тем кустам, и ждите приказа к началу. Вы же, – оборот к дружинникам, – цепляйте вежи, тяните их в нитку и вот так, месяцем, да чтобы рогами к противнику. И быстрее, они приближаются!
Князь Владимир и сам не смог бы сказать, откуда в нем бралось знание того, что и когда надо делать. Разум, обостренно работавший при угрозе не только лично ему, но и доверившимся ему людям, извлекал из своих хранилищ один приказ за другим. Дело спорилось. Вскоре дружинники стали понимать план своего предводителя.
У лучников были две задачи. Во-первых, выбить побольше нападающих еще до прямого столкновения, чтобы меньше половецких сабель скрестилось с русскими мечами. Во-вторых, расстроить наступательные порядки врага, дабы он дорвался до русской обороны не строем, но стадом. А там уже в дело вступали конные дружинники, им предстояло завязать бой в искусственно стесненном пространстве между рогами полумесяца, составленного из сцепленных веж.
Исход боя был непредсказуем. Никто не знал, сколько войска идет из степи, никто не знал, чьи боги окажутся благосклонней в этой сече. Капризны боги, непредсказуемы. Даже для самих себя непредсказуемы, что уж тут рассуждать о людях.
– Лучники, не медлите, вперед!
Гурандухт тоже не теряла времени даром. Половецкие девушки, кто на оседланных конях, а кто и просто умостившись на переброшенных через лошадиные спины коврах или плащах, отделились от приготовившихся к бою мужчин, направляясь к небольшой реке, как и пожелал князь Владимир. Последний раз он встретился глазами со своей женой. Гурандухт попыталась улыбнуться, но губы дрогнули, и она поспешно отвернулась. Не увидел бы муж нежданно выкатившуюся слезу, вот стыд-то… Дочь воина, и плачет! Дочь… и жена! Даже в эти тяжелые мгновения – сладко, – жена настоящего воина. Жена мужчины.
Гурандухт считала, что о мужестве не говорят, его доказывают. Один из способов – достойно повести себя в ожидании смерти. Как муж, который, готовясь к заведомо неравной схватке, нашел возможность подумать о в общем-то совершенно ему безразличных половецких девушках. Это достойно мужчины – ожидая свою смерть, дать жить другим.
Что же плакать, Гурандухт? Может, не хочется оказаться вдовой воина? Может, уже полюбила? Так, в одночасье, обмирая до одури и не понимая, почему так?!
Может…
Плачь, Гурандухт, плачь, это святые слезы. Плачь, но не забывай о долге. Сделай то, что просил муж, уведи девичий караван. Возможно, ради этого твой муж вскоре примет смерть.
Да будет она проклята самым страшным проклятием… Забвением!
Я здесь, брат!
Даже через несыгранный оркестр битвы князья могли различать голоса друг друга.
Брат мог видеть брата.
Игорь так и рубился без шлема, лучшей защитой головы служит не сталь, а воинское умение и ратный опыт.
Буй-Тур вспотел на жаре, доспехи раскалились в темных лучах злого солнца Хорса. Позолоченный шлем князя сполз на макушку, посеребренное переносье блестящей полосой рассекло княжеский лоб, покрытый испариной.
