Владислав Морозов - БронеМашина времени

— Да! — ответил я, слезая с башни. Ко мне подошли двое солдат, которым я добровольно сдал свой ТТ, из которого так ни разу и не выстрелил. Я было испугался, что немцы начнут меня линчевать, мстя за своих, погибших в недавнем бою партай- и просто геноссен. Но в глазах солдат не было ничего, кроме любопытства. Так началась моя вторая нынешняя жизнь. А головные боли и сны, непохожие на сны, отпустили меня только через три недели. Причем совершенно внезапно.

ГЛАВА 7

Зарекалась свинья говно есть…

Условия содержания в этом лагере были довольно сносные. Даже кормили не так чтобы очень плохо. Повара танковой бригады, в составе которой я аж целых пять дней имел честь защищать Москву, кормили подопечных в основном сваренной на воде перловкой. Не скажу, что здесь было хуже. У меня даже не отобрали полушубок, шапку и сапоги. Ох, непростые это были сапоги. Еще чуднее были две пары носков, которые тоже входили в мою «экипировку» и которые я таскал с собой. По виду носки были как тонкие шерстяные, но в холод они грели, в тепле ноги в них не потели, и, самое главное, они не рвались. И стирать их надо было всего несколько минут, в холодной воде, без мыла. По сути, замочил, и через десять минут они уже сухие и чистые… Мечта любого вояки или туриста. Хоть чем-то полезным меня догадались снабдить, уроды… На допросы меня водили часто, но нельзя сказать, чтобы эсэсовским «электрикам» с молниями на петлицах я оказался сильно полезен. Конечно, меня много спрашивали о технических вещах, особенно о конструкции советских танков Т-34 и KB, их недостатках, серийном производстве и прочем. Я отвечал, как умел, благо специальной литературы я по этой технике прочитал изрядно. При этом я вдруг обнаружил, что мои танкистские навыки куда-то делись. Словно все, даже то, что со мной было раньше, я усвоил из книг, а не видел сам. Эта неуверенность в себе проявилась, когда меня отпустили головные боли и странно-страшные сны. Блин, подведи меня сейчас к Т-55, попроси демонтировать двигатель или хотя бы показать, как это делается, я же облажаюсь на все сто…

В общем, зычный вопль охранника поднял меня с нар на очередной допрос. Между прочим, тринадцатый по счету. В этой связи я резонно предположил, что вот-вот может последовать «предложение, от которого невозможно отказаться», — зря, что ли, они со мной почти месяц нянькались? И, как оказалось, я не ошибся.

В допросной меня ждал, уже знакомый мне по прошлым встречам, капитан вермахта по фамилии Гендель — симпатичный молодой человек с белобрысыми, прилизанными волосами, зачесанными на косой пробор. По техническим вопросам меня обычно допрашивал именно он. У другого стола сидел за пишущей машинкой хозяин этого кабинета, начальник «оперчасти» лагеря, мрачный темноволосый унтерштурмфюрер Бодикер в распоясанном сером кителе. В углу торчал мускулистый молодец в серой нательной рубахе и галифе с подтяжками. Фамилии его я не знал, но звали этого костолома то ли Ханс, то ли Ханни, и был он в чине шарфюрера СС. Использовали этот типичный образец нордического «сверхчеловека» в основном как средство грубого и очень грубого физического воздействия на допрашиваемого. Короче говоря, для нанесения побоев и физических увечий. Ко мне его по прямому назначению до сего момента не применяли, поскольку я не имел привычки запираться или вести прокоммунистическую агитацию, корча из себя пионера-героя… Но, как видно, этот «счастливый момент» наступил-таки…

— Приветствую вас, герр капитан, — встретил меня Гендель. — Присаживайтесь. — Благодаря открывшемуся лингвистическому дару общался я с ними по-немецки, хотя Гендель с грехом пополам умел балакать и по-русски. Я сел на предложенный жесткий стул, справедливо ожидая подвоха. Мне сразу бросилось в глаза, что пишущая машинка зачехлена. Обычно все допросы велись под протокол, и на них присутствовал рядовой эсэсовец-стенографист. Выходит, сегодня допрос не для протокола?

— Итак, — сказал Гендель. — Мы с вами уже неоднократно беседовали в этом кабинете, герр капитан. О многом. Не скрою, вы произвели на меня впечатление вполне здравомыслящего человека. Поэтому разговор у нас с вами сегодня будет короткий. Я получил на сей счет четкий приказ из Берлина. Либо мы с вами придем к обоюдной договоренности, либо вы будете отправлены в обычный концлагерь, где, будем реалистами, вы весьма недолго протянете…

Я молчал и делал оловянные глаза невинного идиота.

— Капитан, — продолжал Гендель. — Вы наверняка в курсе, что нами этим летом и осенью захвачено большое количество ваших новых танков Т-34 и KB в технически исправном состоянии. Мы с вами об этом уже говорили, поэтому вы, я думаю, улавливаете мою мысль. В общем, сейчас тысячелетнему рейху очень нужны специалисты по боевому применению этих танков.

Сказать бы этому олуху царя небесного, что его «тысячелетний рейх» на самом деле протянет всего неполных двенадцать лет — то-то он удивится…

— И против кого ваш тысячелетний рейх собирается эти танки применять? — усмехнулся я.

— Против врагов рейха и фюрера, естественно, — ответил Гендель с милой улыбочкой. — Против кого же еще?

— Я не собираюсь воевать на трофейных танках против Красной Армии, — заявил я твердо. — Во-первых, пойманных за этим «почтенным занятием» расстреливают на месте, без суда. А во-вторых, не забывайте, что я давал присягу…

— Вы в этом уверены, герр капитан?

— Уверен.

Гендель невесело усмехнулся и как-то особенно посмотрел на Бодикера.

— Ханс, приведи, — бросил Бодикер, словно ни к кому специально не обращаясь.

Жлоб по имени Ханс вышел через вторую боковую дверь допросной и через минуту вернулся, толкая перед собой явного моего соотечественника — тоже пленного. Это был явный красноармеец из запасных — мелкий, плюгавый мужичонка лет пятидесяти, из числа тех полутора миллионов, что прошедшим летом остались в многочисленных «котлах» и «мешках». Пленный был без шинели, в грязной, разлезшейся по швам гимнастерке и натянутой глубоко на уши пилотке. Его отощавшие, заросшие густой щетинистой бородой щеки тряслись от страха и холода, а красные, ввалившиеся глаза слезились. Он явно не понимал, где находится и что его, скорее всего, уже фактически нет на свете…

— Мютце аб! — заорал на пленного Бодикер. Тот заученным движением сорвал с головы пилотку и, встав, как мог, по стойке «смирно», подобострастно уставился на унтерштурмфюрера.

— Ире наме! Фамилья! — потребовал Бодикер. Он, как и Гендель, говорил по-русски еле-еле, с чудовищным акцентом. Но для допросов ему подобных поверхностных познаний вполне хватало.

— Военнопленный Микешин! — выдохнул несчастный мужичонка сухими губами.

— Зольдат?

— Так точно, герр офицер!

— Вифиль яре? Сколько тибье льет, зольдат?

— Пятьдесят один год, герр офицер, в июле призвали, а в сентябре в окружение… — Пленный понял, что сболтнул лишнего, и сглотнул слюну. На его шее мотнулся туда-сюда волосатый кадык. Мне это кино нравилось все меньше и меньше, тем более что финал мне был известен…

— Дьети есть?

— Так точно, герр офицер!

— Вифиль?

— Четверо, герр офицер!

— Гдье твоя семья, Иван?

— Я с Пензенской губернии, герр офицер.

— Ну, капитан, — сказал мне Гендель по-немецки. — Перед вами солдат вашей армии. Он, конечно, недочеловек и дерьмо — попал к нам, убегая по лесам и болотам. И оружие бросил. Подозреваю, что вам он столь же противен, как и мне. Но ответьте мне, капитан, вам не страшно оставить без кормильца несчастную женщину, а детей без отца?

— Мне жалко семью этого дяденьки, — ответил я как можно спокойнее. — Но что-то я не уверен в том, что вы его не убьете. По-моему, вы, капитан, танатофил…

— О-о-о!!! Вы читали Фрейда или нечто подобное?! А, кстати, что такое «танатофил»?

— Это, капитан, человек, влюбленный в тематику, связанную со смертью, такой некрофил-мазохист. А в более узком смысле — тот, кто получает сексуальное удовлетворение от фантазий на тему собственной смерти и погребения… И, кстати, Фрейда вашего я не читал…

— Нарываетесь? — спросил Гендель зловеще. — Ну-ну…

Возникла пауза. Пленный при этом бросал на меня и Генделя испуганные взгляды. Он ни слова не понимал из нашего диалога, но спинным мозгом чувствовал, что речь идет о нем. Я при этом не покривил душой — у Генделя появилось какое-то особенное выражение глаз. Такое я видел только у нашего «самооборонного» контрразведчика Вити Батюшкова во время допросов. По моим понятиям, Батюшков был законченным садистом, хотя… Когда-то он был погранцом, замначальника заставы где-то в Таджикистане. Когда все началось, заставу после жестокого боя вырезали душманы, а Витя попал в плен. Там ему переломали ребра, отрубили два пальца на левой руке и вырезали на спине пятиконечную звезду (я сам видел этот чудовищный фигурный шрам). Однако он как-то сбежал и через четыре месяца добрался до фронта. Помню, как он допрашивал пленного летчика со сбитого Су-17. Летчик этот весьма технично нанес по нам РБУ, а на крыльях «сушки» были намалеваны цветастые эмблемы Казахского исламского халифата. Ну да, «Шилки» и не таких приземляли. Звали того летчика Леня, и был он откуда-то из-под Полтавы. Типично славянская была морда… И Батюшков тихо и лениво спрашивал, хочет ли Леня жить. И Леня кивал в ответ. А в глазах Батюшкова было то самое странное выражение — такой недоперебродивший напалм… А сутки спустя я видел этого Леню еще раз. Висел Леня на перекладине ржавого турника вниз головой, и не было у него ни кистей рук, ни ступней, ни глаз, ни гениталий. Был он голый и холодный, и крови под ним натекла ну очень большая лужа…