Валерий Елманов - Царская невеста
Но не всегда. В моем конкретном случае как раз может получиться еще хуже. Как ни крути, но, завалив сейчас царя, я автоматически предоставлю трон наследнику. Вон она, фигурка юного восемнадцатилетнего царевича, который в случае смерти отца станет Иоанном V. Лицо надменное, подбородок вздернут чуть ли не до неба — еще один божий избранник, убежденный в том, что он имеет право творить любые гадости. Может, и не его в этом вина — папашка так научил, но народу от этого не легче.
Я впервые услыхал о старшем сыне царя два года назад, когда плыл в Москву из Твери. Просто донесся разговор двух горожан. Говорили они вполголоса, но суть я уловил: та еще скотина. Дальше — больше. Ни одного доброго слова об Иване-царевиче мне за все время так и не довелось услышать. И до забав батяниных он охоч, и в казнях самолично участвует, и девок насильничать ему в радость.
Получалось, что они с батей одного поля ягоды. Но если Иоанну IV осталось тиранить Русь не так уж и долго — двенадцать лет, то этот, в связи с юными годами, сев на царство, проживет как минимум втрое, а то и вчетверо дольше этой дюжины лет, а двух извергов подряд не выдержит любая, самая долготерпеливая держава. Русь и сейчас-то хрипит от натуги — уж больно тяжкую ношу на нее взвалили.
Да и Годунов слишком юн. Если царевич напялит на себя шапку Мономаха, то навряд ли Борис сможет вылезти в первые. Возьмет Иван и женит брата Федора на какой-нибудь другой девахе, а не на сестричке Годунова, и что тогда? А ведь именно Борис надежно укрепит и украсит столицу. Именно он, а не Петр I отправит первых ласточек — молодых боярских сыновей для обучения за границей, построит массу городов на юге и на востоке, тяжелой уверенной поступью продвигаясь все дальше и дальше. Даже идея завести в Москве первый на Руси университет также принадлежала ему. Впервые власть в его лице проявит заботу о народе во время страшного голода, на который Иоанну было абсолютно наплевать…
Он много еще что сделает, этот смуглый симпатяга с кучерявой, по-юношески короткой бородкой. Но главное — поднимет Русь на ноги, да так быстро, что всего через несколько лет после смерти Иоанна почти без крови оттяпает у шведского короля Ягана, то бишь у Юхана III, все побережье Балтики, вместе с Копорьем, Орешком и Ивангородом, выведя на поле брани огромную и хорошо вооруженную армию, после чего скандинавам останется только смириться с утерей завоеванного и радоваться, что дешево отделались. Что же до Ивана, который будущий Пятый…
Я ни разу не общался со старшим сыном царя, но достаточно было увидеть его лицо. Нет, сама мордашка у него смазливая, спору нет. Но презрительная ухмылка и злобные, как у хорька, глазки все портили. Не зря говорится, что глаза — зеркало души. Судя по ним, наследничек может запросто переплюнуть папашку.
Между прочим, по одной из версий он и погиб именно из-за того, что обвинил отца в трусости, когда тот заключил мир со Стефаном Баторием, и требовал дать ему войско, желая идти сражаться с польским королем. Чуете, какие замашки? А ведь ему к тому времени исполнилось уже двадцать восемь лет. Пора бы начать шевелить мозгами и понять, что Русь и без того истекает кровью. Но нет — хочу воевать, и все тут!
А вывод напрашивался следующий. Иоанн IV есть для Руси зло, Иоанн V — тоже зло, но гораздо большее. Следовательно, надо оставить в живых Иоанна IV хотя бы до тех пор, пока он не осуществит единственное за последние двадцать четыре года правления крупное доброе дело — пришибет наследничка.
Тут же следом и второй вывод. Самому мне надлежит продолжать действовать тем же образом, в открытую царю ни в чем не возражая, но по возможности добиваясь своего. Не зря на Руси есть хорошая мудрая поговорка: «Богу угождай, а черту не перечь». Черт — это, как вы уже догадались, божий помазанник. Такое вот дикое хитросплетение, возможное только в нашей стране, и, как выясняется, с далеких средневековых времен.
К тому же успехи на этом поприще у меня уже имеются — достаточно вспомнить отмену опричнины, да и не только ее одну. Я же еще успел влезть и в церковные дела. Правда, инициативы не проявлял — оно вышло как-то само собой, когда царь после пересказа неких слухов, ходящих в народе про опричников, перекинулся на покойного митрополита Филиппа. Мол, такие дикие сплетни ходят в народе — уши вянут. Дескать, государь повинен в смерти святого старца, а он, Иоанн, ни сном ни духом. Смещали митрополита с должности епископы с архиепископами, а то, что Филипп умер именно в то время, когда в Тверской Отроч монастырь заехал Малюта Скуратов, так это всего-навсего совпадение. Он, Иоанн, и сам изрядно пострадал от его внезапной смерти, поскольку опальный митрополит так и не успел благословить государево воинство на святое дело по искоренению измены на Руси.
Выдал царь мне все это и выжидающе уставился — поверю или нет. А я лишь киваю головой, выражая сочувствие. Мол, понимаю беду твою, соболезную, но что уж тут. Терпи, государь. Не говорить же прямым текстом, что Иоанн сам приказал Малюте его удавить? Глупо. К тому же, как знать, возможно, что Григорий Лукьянович проявил в этом вопросе неразумную инициативу. Тогда Иоанн и впрямь виноват только в смещении митрополита, но не более того.
Я только поинтересовался, наказан ли кто из числа оклеветавших митрополита, а получив отрицательный ответ, уверенно заявил:
— Потому и винят тебя в народе, царь-батюшка. А вот если б наказал — совсем иное дело. Люди бы точно знали: гневается государь за то, что святого человека до смерти довели, и не просто гневается. Он еше и разыскал истинных виновников.
Тогда Иоанн лишь призадумался, но промолчал. Зато в итоге все так и вышло — послал он стрельцов к соловецкому игумну Паисию, продавшему своего учителя, с повелением заточить его на острове Валаам. Досталось и рязанскому архиепископу Филофею, которого лишили сана, а митрополичьего пристава, то есть надзирателя, Стефана Кобылина тем же указом за жестокое обращение с Филиппом повелел постричь в монахи и отправил на остров Каменный. Короче, всем сестрам по серьгам.
Только убийцу Малюту не упомянул. Забыл, наверное.
Вот и получается, тише едешь — дальше будешь. И никакого тебе хирургического вмешательства — сплошная терапия. И еще один вывод я сделал для себя, исходя опять-таки исключительно из блага страны: всячески при любой возможности стараться повышать авторитет Годунова в глазах Иоанна, потому что вылезать самому в фавориты — боже упаси. Одному не потянуть, и за спиной никого — так и останусь чужаком-фрязином. А без клана верных и преданных в одиночку всей боярской махины не осилить.
И сразу, как только я пришел к этим умозаключениям, мне полегчало. То кошки на душе скребли, а тут вдруг спокойствие и неземная благодать. Верный признак, что надуманное верно. А лавры первого цареубийцы? Да пес с ними, с лаврами. Подумаешь. Нам и без того хорошо.
Правда, мое душевное спокойствие длилось всего несколько дней, а потом у меня появилось какое-то тревожное предчувствие. Вроде беды еще не случилось, но должна вот-вот произойти. Какая? Пойди пойми. Пришлось поторопить гребцов, которые и без того вкалывали на веслах как очумелые. Но против течения, хотя оно на Волге и вялое, да еще по тяжелой, почти вязкой осенней воде они много бы не выжали. Однако на сей раз судьба вновь мне улыбнулась — почти все время дул попутный ветерок, и поставленный парус изрядно помогал труженикам кормила и весла.
Я успел. Тверца встала прямо на следующий день после того, как мы прибыли в Торжок. Хотя расслабляться было рано — до Бирючей еще скакать и скакать. Впрочем, мы долетели за три дня. Могли бы и быстрее, но пришлось ненадолго задержаться в том же Торжке — вновь на пути попался старый знакомый, который, как оказалось, специально меня поджидал…
Глава 9
ЗАСТАВЬ ДУРАКА БОГУ МОЛИТЬСЯ
В поместье Долгоруких я въезжал уже как в родное село — все знакомо, включая рощицу за бугром, лес в отдалении, а также тихую речушку, украшенную пожухлыми разноцветными листьями прибрежных берез, неспешно сносимыми куда-то вдаль медлительным течением. Красива все-таки природа в этих краях, ничего не скажешь. Было б время — сел бы на пологом бережку и часами любовался на неторопливую, величавую, несмотря на крохотные размеры, от силы метров тридцать в ширину, гладь воды. Господи, как хорошо вот так бездумно сидеть, ни о чем не думая и испытывая острое наслаждение от этого бездумья. Не надо никуда спешить, не надо бежать, не нужно выдумывать очередную байку, незачем ломать голову над тем, как ловчее подать царю ту или иную идейку, чтобы он принял ее за свое гениальное озарение и внедрил в жизнь. Лепота.
Только не пришлось мне посидеть. Не выпало времени. Снова возникли проблемы, будь они неладны. Начну с того, что предчувствие меня не обмануло. Не рад был нашей встрече князь Андрей Тимофеевич Долгорукий. С чего бы вдруг? А ведь так хорошо мы с ним гуднули в Москве — и в грудь себя кулаками били, и в любви признавались, и целовались через каждую минуту. Что, тестюшка? Прошла любовь, завяли помидоры? Калоши жмут, и нам с тобой уже не по пути? Ну-ну. А ведь явно что-то замыслил старик, уж очень натужно и старательно радовался он моему приезду. Можно сказать, выдавливал из себя ликование. Прямо как при запоре.
