Олег Кулаков - Нукер Тамерлана
Он считал, что немилосердная и жестокая судьба все-таки пощадила его: он не раз видел башни, сложенные из отрубленных голов, но сам не принимал участия в их строительстве, в добыче для них строительного материала. За него резали беззащитных пленников воины десятка — и развлекались при этом, как умели: резали живьем, потихонечку, чтобы насладиться хрипом умирающей жертвы; рубили наотмашь по две головы одним махом. Простые житейские радости средневековой войны.
Дмитрий заслуженно прослыл отчаяннейшим бойцом — если и не во всем войске, то в большей его части. А такому воину лишь в радость и забаву сама сеча. Эта слава берсерка и помогала ему избегать участия в бессмысленной резне: по окончании боя на лице Дмитрия неизменно появлялось выражение брезгливой скуки. Его не принуждали. В их понятии он был малость чокнутым. Дмитрий это понимал, но ситуация его устраивала: чем он страннее, тем больше к нему интереса.
Сила Дмитрия превращала доставшийся ему бастард в безжалостную косу смерти: он разрубал щиты и панцири, раскалывал шлемы, как орехи. Выковал этот бастард отличный мастер, и всякий, кто попадал под удар тяжелого, заточенного клинка, уже не вставал. Перед одним из сражений он вышел на поединок против конного бойца, нахально опередив официального поединщика. Всадник был прекрасно вооружен: с головы до ног в броне. А вот конь… Удар меча был страшен: вывернувшись из-под самых копыт, Дмитрий обезглавил невысокую лошадь прямо на скаку. И был награжден громоподобным ревом войска: обезглавленный конь, хлеща кровью из перерубленных артерий, по инерции проскакал еще с десяток шагов, а потом завалился на бок, придавив всадника. Это было зрелище.
Он дождался, пока оглушенный падением всадник придет в себя и выберется из-под мертвого коня, а потом подошел к нему и отправил седока в небытие вслед за лошадью, одним ударом развалив до пояса. По-человечески-то вражескому воину не следовало давать подняться — и благороднее, и милосерднее было бы прикончить его сразу. Но Дмитрий больше не играл в благородство, и удар, располовинивший пластинчатый нагрудник бойца, был своего рода театральным зрелищем.
Зрелищем, предназначенным для Тамерлана.
Временами собственная убежденность, что рано или поздно он “возьмет в оборот” Тимура, даже самому Дмитрию представлялась параноидальной. Но ему давно уже стало наплевать, маньяк он или нет. Весь смысл здешнего существования сосредоточился на Тамерлане, и никто другой был ему не нужен.
* * *
Шатер принца Халиль-Султана был поменьше, чем у его хромоного деда, однако дорогой тканью, расписными столбами и драгоценным убранством был вполне способен произвести впечатление на простую солдатскую душу. Но хотя в шатре высокопоставленного сановника (а четырнадцатилетний мирза Халиль-Султан не кто-нибудь — принц!) Дмитрий оказался впервые, однако рассматривал интерьер лишь с вялым интересом: золота и серебра хватало с избытком — окованные серебряными лентами сундуки и лари по стенам, золоченые доспехи и оружие и, конечно, одежда, от блеска которой рябило в глазах.
Скрестив ноги, Халиль-Султан восседал на низенькой широкой софе, заваленной подушками, шитыми золотой нитью. И сиял золотом сам — не человек, а манекен из витрины, оформленной под картинку из “Тысячи и одной ночи”. Впрочем, скорее это напоминало сцену из видеоклипа по восточным мотивам — все светится, сверкает, сплошные блестки и бисер; сейчас режиссер крикнет: “Мотор!” — и появятся десяток смазливых статисток, игриво поводящих бедрами под прозрачными шальварами и выставляющих напоказ оголенные пупки.
“А может, парнишка и развлекается каждый вечер именно таким макаром, — подумал Дмитрий, искоса наблюдая за ярко разодетыми парнями чуть постарше принца, окружившими его трон. — И тусовочка ему под стать. Золотая молодежь… В буквальном смысле — золотая”.
Среди юных лиц и курчавых, едва начинающихся пробиваться бородок имелась единственная борода, пронизанная нитью благородной седины. Принадлежала она квадратного телосложения мужику, одетому подчеркнуто неброско — в синее и коричневое. Он благодушно и в то же время строго озирал молодежь. “Атабек[27], — подумал Дмитрий. — Держит под присмотром молодых павлинов”.
На коленях у атабека покоилась широкая, кривая сабля. Ее ножны и рукоять не шли ни в какое сравнение с консервативным облачением — сплошь золото и каменья. Атабек нежно поглаживал рукоять, словно забравшуюся на колени любимицу-кошку. Временами он поглядывал на Дмитрия, и тогда в его глазах появлялось странное выражение — смесь уважения и брезгливости.
Причина, по которой Дмитрий был осчастливлен лицезрением юного внука Тамерлана, была проста: его сотня входила в то же крыло войска, что и отряд, возглавляемый Халиль-Султаном, и поединок с конником противника произошел на глазах юного принца. За Дмитрием явились почти сразу по окончании сражения. Он еще не успел смыть собственного пота и чужой крови, но ему велели поторапливаться, и он пошел в чем был.
Халиль-Султан тоже еще не успел снять доспехов, — а может, просто форсил. И было чем: блестящая кираса с золоченым рисунком на стали, позолоченный остроконечный шлем с голубым плюмажем, обмотанный витками голубого шелка, пронизанного золотыми нитями. Красавец! Дмитрий поклонился принцу и стал ждать, когда тот заговорит.
Похоже, Халиль-Султан был чем-то смущен, хотя изо всех сил старался не показать этого. Он поднес смуглый кулак ко рту и кашлянул в него: стремился выглядеть солидно и властно, как дед, но пока что был мальчишкой.
— Я видел, как ты бился, — сказал он. — Ты молодец.
— Благодарю тебя, мирза, — поклонился Дмитрий. — Твоя похвала — высшая награда.
Дмитрий уже достаточно освоился и с фарси, и с тюркским — основными языками, на которых говорили в войске Тамерлана. Стихов писать он пока не рискнул бы, но для разговоров на общие темы словарного запаса хватало — терпение и труд все перетрут, даже лингвистическую тупость. Метод полного погружения, подневольный, но оттого не менее эффективный… Халиль-Султан говорил по-тюркски.
— О! — удивился принц. — Ты стал хорошо говорить! А я помню, как ты и двух слов сказать не мог.
— Такое было, — кратко согласился Дмитрий.
Халиль-Султан заметно оживился. Может, его смущала трудность предстоящего разговора с косноязычным иноземцем? Царевич наклонился, упершись локтем в колено, и сказал:
— Ходят слухи, что ты можешь отбить стрелу, даже если стоишь спиной к лучнику. Правда ли это?
— Слухи — всего лишь слухи, принц, — спокойно возразил Дмитрий. Он никому не рассказывал о предупреждающем “комарином писке”, не расскажет и Халиль-Султану. — Как-то было: судьба смилостивилась, и я отбил стрелу, пущенную из засады. Но всего один раз.
Юное лицо мирзы отразило разочарование. Видимо, он ожидал большего.
— Хорошо, — Халиль-Султан качнул золотым шлемом. — Скромность заслуживает похвалы, — и улыбнулся, блеснув белыми зубами.
“Очень хочет быть похожим на Тамерлана мальчишка, — размышлял Дмитрий. — Даже складку на лбу морщит, как дед. А может, это вариант? Сказать ему, а он передаст Тамерлану. Непременно передаст, куда денется? Нет! Вон сколько ненужных свидетелей: им-то знать, откуда я на самом деле, совершенно ни к чему — не проглотить им такой пилюли, не подавившись… Говорить надо с глазу на глаз, а кто мне даст возможность остаться с царевичем один на один? Никто. И нечего губу раскатывать… Рано… Рано…” Спокойно наблюдая за царевичем, он строил догадки, что же все-таки нужно юному принцу. Очевидно, Халиль-Султан питал к нему интерес давно: Дмитрий прекрасно помнил, как венценосный мальчик пожирал его глазами еще тогда, в саду…
Халиль-Султан принял торжественный вид и кивнул одному из свитских. Разряженный юнец поднялся и разразился речью. Хотя Дмитрию и мешали обильные витиеватые восхваления принца, однако суть он все-таки уяснил: ему оказывалась великая честь — мирза Халиль-Султан желает видеть его своим бахадуром-поединщиком.
“Ну вот и дождался… — подумал Дмитрий. — Карьера пошла в гору. Будешь теперь красоваться перед войском рядом с принцем, есть с серебра и пить из золота… И Тамерлан станет ближе…”
— Нет, — сказал он неожиданно даже для самого себя.
Свита буквально окаменела, а Халиль-Султан сначала покраснел, потом побледнел.
— Нет, — повторил Дмитрий. — Прости меня, мирза, за дерзость, но раньше я принес клятву верности твоему деду. Я не могу служить тебе — таков обычай моего народа. Я — ун-баши эмира Тимура. Есть ли на свете что-нибудь почетнее?
Он заслонился Тамерланом, как щитом. Мальчишка не привык, чтобы ему отказывали, но что он может поделать? Дмитрий медленно поклонился, приложившись лбом к ковру. А когда распрямился, царевич уже совладал со своим лицом.
* * *
После отказа Халиль-Султан баловал его своим вниманием не долго. И то слава Богу… Дмитрий поставил мальчика в неловкое положение. Тот разрывался между желанием разгневаться и боязнью потерять лицо, ведя себя недостойно царевича: воин отдал предпочтение деду, а не внуку, и сказал об этом открыто, от чистого сердца, тем самым показав, что не зря слывет безумцем — разве кто-нибудь в здравом уме откажется от столь неслыханной чести?
