Олег Кулаков - Нукер Тамерлана
Тимур при упоминании золотых монет величиной с лепешку недоверчиво взглянул на Джафара.
— Своими ушами слышал, — поспешил заверить эмира торговец. — Величиной с чурек, а толщиной с палец… Чтобы легче отыскать было, если потеряются… Не монета, а целое блюдо из золота… (Про деньги из бумаги Джафар даже не заикнулся. Зачем эмиру знать, что разум Гуля мутен, словно весенний паводок? Для Джафара в этом выгоды никакой нет. Деньги из бумаги — это же и дурак придумать не сможет! Какой вес в бумажной монете? И что Гуль толкует о неведомом счете, которым пользуются в его стране, эмиру знать не надо. О каком таком счете он ведет речь: один ишак и еще один ишак — будет три ишака, а не два?)
Тимур медленно кивнул головой, и маркитант чуть не задохнулся: вышло! Удалось-таки склонить эмира на свою сторону, убедить, что Джафар будет ему полезен, как никто другой. Сердце торговца ликовало, будущее рисовалось в самых радужных красках.
К кривому обозному торгашу Тимура расположили не только россказни о золотых монетах несуразной величины, о которых тот толковал. Вовремя появился торговец, в самый что ни на есть нужный момент. И позабавил эмира: взбрело же в башку торгаша, будто великан-чужеземец столь важная птица, что Тимуру надобно знать, даже как он дышит во сне. Но…
“Я твой воин, эмир”, — сказал после поединка угрюмый гигант, мешая тюркские слова с таджикской речью (Тимур даже не сразу его понял). Сказал, словно протягивал к эмиру незримую нить — ты и я, мы крепко-накрепко связаны. Он смотрел прямо в лицо, и эмир не увидел в его светлых глазах ни затаенного страха, ни подобострастия. Ничего. Чистый взгляд, подобный взгляду погруженного в игру двухлетнего ребенка или базарного дурачка, которому не хватает ума для притворства и лицемерия. Но гигант не дурак — он искусный боец.
А в следующие минуты грозный воин, хладнокровно зарезавший врага, превратился в посмешище, назвав себя цветком: “Здесь мое имя Гуль…”
“Он — Откровение Сильного, Милосердного…” — будто наяву зазвучал в ушах Тимура звонкий голосок внука, читающего строки Корана.
— Он и вправду умеет играть? — спросил Тамерлан.
— Шахматы ему знакомы, — кивнул Джафар.
— И каков он в игре?
— Я выигрываю чаще, — осклабился Джафар.
— А ты сам хорошо играешь?
Торговец развел руками: мол, как я могу хвалить себя?
Тимур ударил в гонг, призывая раба.
— Принеси шахматы, — велел он, а затем сказал Джафару: — Будешь играть со мной.
У Кривого единственный зрячий глаз полез из орбиты. Он будет играть в шахматы с самим эмиром!
— Будешь поддаваться — отдам палачу, — тихо предупредил Тимур маркитанта.
Джафара бросило в пот. Тамерлан чуть улыбнулся, заметив страх торговца.
— Сумеешь выиграть — награжу, — так же тихо произнес он.
Раб принес шахматную доску с уже расставленными в позицию фигурами и поставил перед эмиром на низенький столик.
Тимур поманил к себе Джафара.
— Иди ближе, не бойся. Ты первым ходишь.
Джафар подполз к доске и поднял руку — пухлые пальцы тряслись, а фигуры плыли перед глазами. Эмир не торопил торговца, давая прийти в себя. Ему нужно было узнать, насколько искусен тот в игре. Вдруг Кривой Джафар громко икнул.
— Прости… — задушенно просипел он, синея от ужаса. — Я нечаянно.
Тимур фыркнул, вновь вызвал раба и велел принести вина.
— Только не вздумай со страху пустить ветры, — с насмешкою сказал он.
Глоток вина и милостивое отношение эмира приободрили Джафара. Он сделал первый ход. Тимур хмыкнул и тотчас сделал ответный. Велел:
— Ходи.
Джафару очень хотелось бы как следует обдумать следующий, и он поднял на эмира умоляющий взгляд. Неожиданно Тамерлан добродушно подмигнул.
— Неужто не хочешь выиграть? Хвалиться же будешь, что самого эмира обыграл!
Страх у Джафара пропал и не возвращался до самого десятого хода, когда Тамерлан, двинув фигуру, уронил короткое:
— Достаточно.
Джафар помертвел, поняв, что проиграл. Сейчас эмир прикажет отволочь его к палачу…
— Расскажи, как ты стал играть с ним? — спросил Тимур.
— А? — встрепенулся торговец, погруженный в черные мысли о предстоящей встрече с заплечных дел мастером.
— Как ты стал играть с ним? — терпеливо повторил Тимур. — Почему?
— Я? — выдавил Джафар, блуждая глазом по шатру. — Он сам напросился…
Тимур стянул с мизинца правой, увечной руки массивный перстень с рубином.
— Лови, — и бросил маркитанту.
Почти не соображая, что делает, Джафар поймал драгоценность на лету. И лишь ощутив его вес на ладони, понял, что страхи беспочвенны и никакой палач ему не грозит. Стиснув кулак до боли, торговец боялся его разжать, опасался, что щедрый дар окажется сладким сном, исчезнет, подобно миражу.
— Сам напросился? — переспросил Тимур. Сжимая в кулаке ощутимо вещественный перстень, Джафар постепенно оживал.
— Он сказал, что в его стране есть такая же игра, — ответил торговец.
Тимур жестом призвал к молчанию. Взял с доски фигурку слона и принялся вертеть ее в пальцах, размышляя. Торговец играл неплохо, хотя до мастера ему, разумеется, далеко.
Тем временем маркитант решился все-таки разжать кулак и взглянуть на эмирский дар. Оправленный в золото рубин был некрупным, но чистой воды — отражая свет лампы, он бросил веселый, алый блик.
— Ты правильно поступил, придя ко мне, — нарушил затянувшееся молчание Тимур.
Поглощенный созерцанием драгоценного камня, торговец забыл про все на свете. Голос повелителя вырвал его из приятных дум, и Джафар едва не выронил перстень.
— Будешь приходить и впредь, — велел эмир, словно не заметив оплошности маркитанта. — Перстня не теряй, он послужит тебе пропуском. Когда я тебя позову, приходи и рассказывай все, что узнаешь нового о нем и той земле, откуда он пришел. Но запомни, никому ни слова. Будешь хвалиться, прикажу отрезать язык и скормить его псам. Понял?
— П-понял… — промямлил Джафар.
— А теперь ступай прочь.
Громко пыхтя, толстяк задом пополз к выходу, в поклонах припадая к ковру.
Тимур поставил слона на квадратик шахматной доски. Следующий ход слоном нанес бы противнику поражение. Торговец сумел загодя понять, что проигрывает. Сметлив. Это хорошо… Полезно. Раз сам навязывается, значит, будет стараться, из кожи вон лезть. Пусть слушает россказни иноземца. Для начала. А потом… Потом Тимур найдет ему и другое применение.
Глава седьмая. ДЖАВЛЯК [26]
Дмитрий не просто изменился — он обрел спокойствие. Вернее, какое-то странное, глухое безразличие: не все ли равно, что происходит вокруг: насилуют ли женщин, убивают ли детей. Сам он по-прежнему воздерживался и от того, и от другого, но предсмертные вопли и безнадежные мольбы о помощи больше не задевали его, не будили желания вмешаться и защитить.
Дни похода складывались в месяцы, а Дмитрий не получил даже царапины — будто его заговорили от кипящей смолы, камней и стрел. Он кидался в самую гущу схватки, словно подсознательно искал смерти, которая положила бы конец всем кошмарам. Предупреждающий о грозящей опасности “комариный писк” исправно продолжал звучать, но зачастую оказывался бесполезен — если стрелы тысячами взметаются в воздух, затмевая порою солнечный свет, возможно ли увернуться от всех до единой? Но, казалось, помимо панциря на нем был еще и незримый доспех, отводящий стрелы или пущенные из пращи свинцовые шарики. Все это доставалось другим. Его десяток свято верил, будто нового ун-баши хранят некие вышние силы, и в гуще боя старался держаться поближе, словно надеясь, что невидимый защитник их командира обережет всех, кто рядом. Воспользовавшись этим суеверием, Дмитрий превратил свой десяток в слаженный отряд, который мог сражаться, как единое многорукое существо, ощетинившееся сталью. Когда бой распадался на множество отдельных поединков, где каждый был уже сам за себя, его десяток, подобно римским легионерам, по-прежнему действовал сообща.
Дмитрий научился убивать и не думать, зачем, не искать никаких оправданий. В сече он стал чувствовать себя, как рыба в воде, причем с таким ощущением, словно ему всегда не хватало именно этого наполненного криками, стонами, проклятьями и звериным визгом воздуха, тяжелого, бьющего, казалось бы, в самые уши дыхания противника, звонкого лязга оружия и тупого скрежета проламываемой брони.
Он считал, что немилосердная и жестокая судьба все-таки пощадила его: он не раз видел башни, сложенные из отрубленных голов, но сам не принимал участия в их строительстве, в добыче для них строительного материала. За него резали беззащитных пленников воины десятка — и развлекались при этом, как умели: резали живьем, потихонечку, чтобы насладиться хрипом умирающей жертвы; рубили наотмашь по две головы одним махом. Простые житейские радости средневековой войны.
