Злые чудеса - Александр Александрович Бушков
Злясь не на нас, а словно бы на самого себя, он распорядился уже прежним тоном:
– Продолжать движение прежним порядком!
Ну, мы и двинулись по лесу прежним порядком. А что еще прикажете делать? Мы вышли в разведпоиск неизвестной глубины, у нас было ясное и четкое конкретнее задание. Об оставшейся за спиной диковине мы не говорили, мы вообще ни о чем не говорили – обсуждать было нечего, пока что не попалось ничего, имевшего отношение к заданию, а отвлекаться на посторонние темы не стоило, мы не на скучном долгом марше.
Свою репутацию мы подтвердили часа через полтора. Лес поредел, это было даже не редколесье, а обширные пространства без единого деревца с узенькой медленной речушкой. И там, за речушкой, лихорадочно окапывались немцы – не менее двух рот, вгрызались в землю, как кроты-стахановцы, комья так и летели из-под саперных лопаток. Судя по всему, народ был битый, воевавший, прекрасно понимали, как важно для пехоты быстренько окопаться, и лучше во весь рост, пока поблизости нет противника. Справа и слева, насколько хватало взгляда, происходило то же самое. Сразу видно было, что немцы здесь собираются встать в серьезную оборону: в одном месте стояли три «Пантеры», в другом – громадные шестиколесные грузовики с прицепленными орудиями, подъезжали еще груженные чем-то машины…
Наблюдали мы за ними, укрываясь за деревьями, минут пять, не больше. После чего пустились в обратный путь с чистой совестью и осознанием исполненного долга. За чем нас посылали, то мы и выполнили в точности: установили, где противник и чем он занят, прикинули его примерную численность, количество и виды техники. Смысла не было надолго там задерживаться, тем более брать «языка», все и так ясно. Понадобится «язык», еще раз сходим, дело знакомое…
Обратно шагали уже не так сторожко, знали, что немцев тут нет, хотя, конечно, не расслаблялись полностью. В хорошем темпе отмахали немалый кусок, на привал остановились перекусить и отдохнуть, когда до нашего расположения оставалось километра два. Когда подзаправились и устроили перекур, тут как-то сам собой и встал вопрос о том диковинном зрелище. Правда, мы не обсуждали увиденное и не гадали, что оно такое. Ребята попросили показать меч, и я достал свернутый комом платок. Меч никуда не делся. Двое его осмотрели с любопытством, двое без особого интереса. На повестке дня стоял один-единственный вопрос: как о лилипутских трупах на поляне докладывать начальству и, вообще, стоит ли докладывать?
После короткого, ничуть не шумного обсуждения порешили: докладывать не стоит и рассказывать никому не стоит. Все равно сочтут фантазерами и записными вралями, а такой репутации у нас прежде не было, и мы ее себе зарабатывать никак не желали. Лейтенант сказал толковую вещь: сам по себе меч – никакое не доказательство. Мало ли зачем какой-нибудь ювелир мог сделать этакую крохотную безделушку, и мало ли кто мог ее в лесу потерять. Я и теперь считаю, что он был глубоко прав. Никакое это не доказательство…
На том дело и кончилось. Смело можно сказать, на том и заглохло. Никому больше мы об увиденном не рассказывали, меч не показывали и меж собой больше об этом никогда не говорили. А смысл? Никто не брался гадать, откуда они взялись такие и что с ними было потом, куда подевались. Я так думаю, если они не исчезли так же загадочно, как проявились неведомо откуда, их попросту растащило на пропитание мелкое лесное зверье…
Вообще, к лилипутам у меня до войны был свой интерес. Еще в третьем классе прочитал «Приключения Гулливера» – как я потом впоследствии понял, облегченный, детский вариант (а лет через десять после войны попался и взрослый). А за несколько лет до войны вышел сказочный фильм «Новый Гулливер». Это не экранизация Свифта, там другой, совершенно свой сюжет, но мультипликационные лилипуты там просто роскошные. Пацанами мы на него раза четыре ходили, в разные кинотеатры. Часом, не видели? Ага, согласитесь, интересное кино?
Долго меч, завернутый в нестираный платок, лежал у меня в вещмешке. Одно время подумал довольно лениво: вот доживу до конца войны, пойду учиться на научного работника, как собирался после выпускного (только на другой день после выпускного Молотов сказал по радио «Война!», и все мирные планы полетели к черту), а там, чем черт не шутит, попадется какой-нибудь ученый, который мне поверит. Правда, так и не смог сообразить, какой именно ученый мне нужен, какой специальности. Я и сейчас не могу этого сообразить…
А весной сорок пятого я своего вещмешка лишился во время Висло-Одерской операции. На Одере нам пришлось тяжеленько, да… При бомбежке прямым попаданием накрыло полуторку с нашими пожитками (там, на Одере, остались и лейтенант с Костылем).
Так что остался я без меча с рукоятью в самоцветах – уж наверняка это были самоцветы, а не простое стекло. И нисколечко об этой потере не жалел, ни тогда, ни теперь. Лейтенант был совершенно прав, я думаю: сам по себе меч – никакое не доказательство…
Африканский зверь носорог
Наш воинский эшелон с танками на платформах и четырьмя теплушками для личного состава был окружен строгой секретностью.
Собственно говоря, все военные перевозки – дело секретное. Независимо от груза. Даже если эшелон везет исключительно сапоги, саперные лопатки и фляги, чем он загружен, посторонним знать категорически не полагается. Усиленная секретность соблюдается, когда идут чисто военные грузы. А уж когда речь идет о составах вроде нашего, везущих самую новейшую военную технику, причем впервые…
Впервые на фронт перебрасывали тяжелые танки ИС, «Иосиф Сталин». Великолепная была машина, дралась на равных с самыми тяжелыми немецкими «тиграми», а зверье помельче вроде «пантер» вообще давила, будто волкодав кошку. К тому времени заводы произвели их достаточно, и, не разбрасывая подразделениями по разным частям, Верховное главнокомандование создало отдельный полк тяжелых танков, куда я и попал вместе с десятком экипажей моего прежнего полка. Разумеется, всех нас добросовестно переучили на новую технику.
Мы, младшие офицеры (да и офицеры постарше званиями), о конкретных планах Верховного командования знали ровненько столько же, сколько об условиях жизни на Марсе (и наличии либо отсутствии таковой – никто тогда представления
