Русь Черная. Кн1. Темноводье - Василий Кленин
— Ничо, у костра обсушусь, — Онуфрий присел, зачерпнул в ладони чутка попахивающую воду и плюхнул в лицо. — Теплая…
Дивное дело, уже новый год начался, осень на дворе, а река еще не холодна. Разве сравнишь с Якутском, где, почитай, лета и нету вовсе? Онуфрий разогнул ноющие колени и всмотрелся в сумрачную безветренную гладь реки.
— От же темна ты, амурская водица, — вздохнул он. — И Зея, не в пример, светла, и Шунгал-река… Да, после Шунгала и сам Амур уже мутно-белесый… Но не тут. Тут ты, будто, камень жидкий. Буро-черный. Непроглядный.
Знакомые места. Слишком хорошо знакомые. Сейчас просто народишку побольше, да весь берег дощаниками утыкан. В прошлом разе поменьше было. Чуть более года назад они здесь стояли — как раз на этой безлюдной заболоченной стрелке Амура и Зеи. Тут бунт поляковцев и учинился.
— Проклятое место, — сплюнул на воду Кузнец, развернулся и широко зашагал к лагерю. К тому, где ютились хабаровцы.
Уже на полдороге к своему шаткому балагану, состоящему из одного навеса без стен, Онуфрий вдруг замер. Он же теперь приказной! Значит, и землянка Хабарова теперь его! Сухая, с печуркой без дымохода, которая может согреть ночью. Хмыкнул сам над собой, заново сплюнул и повернул к атаманскому жилью. Идучи по тропинке, петлявшей среди гроздей тальника, увидел вдруг группу охочих, что жадно тянулись к костерку, который мало защищал их от речной сыри. И как назло, он прекрасно знал каждого: Улыбка, Огапка сын Трофимов, Шипуня, Рыта Мезенец, Клим Корела, Лука Гнутой, Панафейка Кыргыз. Все поляковские… вернее, они из братков Костьки Москвитина — ближнего подельника Полякова.
Хотел было пройти мимо, как и собирался, но такой ярый огнь в груди разгорелся, что мокрые сапоги сами повернули к костерку.
— Ну, ссученышы! Понаписали свои изветы? — зло рыкнул он на привставшую ватагу.
Поляковцы смотрели на него исподлобья. Обе стороны понимали: говорить нечего. Понимали, да видать не до конца.
— А что нам было делать, Кузнец? — отчаянно выкрикнул жидкобородый Огапка. — Он же всех нас закабалил, ирод! До портов последних раздел! Весь дуван второй год забирает! Уже и порох со свинцом ссужает!
— На твоем месте, борода козлиная, я бы вино ведрами не пил. Глядишь, и не имал бы долгов, — процедил пушкарь.
— Легко тебе говорить, дядька, — гаденько возразил кто-то из толпы (они все отвечали только из-за спин первого ряда). — Ты-то один из немногих, кого Ярко в долги не вогнал. Ближник — одно слово.
Лицо Кузнеца полыхнуло. Захотелось чесануть кулаком по морде наглой, да не дотянуться. В своих у Хабарова Онуфрий никогда не ходил. И вообще, на Амур-реку попал только в 158 годе, с подкреплением, что пришло к ватаге Ярофея из Якутска. Но, правда в том, что атаман его щадил. Ценил пушкарские и ковальские таланты, так что кабалить и не пытался. Даже подарки порой дарил. Кузнец воспринимал то, как должное. А теперь его вишь — ближником хабаровским величают.
— Правду, ведь писали, Кузнец! — ударил кулаком в грудь Рыта Мезенец. — Всю, как есть! За нее мы и супротив Хабарова пошли. И челобитную про то писали — чтоб по правде было. Ты вспомни Банбулаев городок! Вспомни, какие так вокруг хлеба стояли — зрелые, налитые! И ячмень тебе, и овес, и греча… А он, чертов кум, нам косы в долг давал! Косы в казне, а он нам без платы работать не дозволял… Такая уж там землица была: черна да жирна… А он те поля обиходить не дал…
Рыта снова ушел в свои крестьянские мечты о ковырянии в земле, даже свои отмахивались.
— Ну, и кому она нужна правда-то ваша? — оборвал казака-мужика Онуфрий. — Что вы с этой правдой, да без Хабарова делать будете? Кто вас теперя поведет, кто путь укажет, что от ворога убережет?
— А то уже твоя головная боль, приказной! — гадливо захихикал кто-то из-за чужих спин.
— Ах, моя?! — Кузнец уже жаждал драки. — Ну, поглядим, чья она, когда вы кору осиновую жрать, аки бобры начнете!
— Угрожаешь, Кузнец? — насупились поляковцы и подступили к новому атаману.
Глава 3
— Вот же дурни, — устало закатил глаза Онуфрий, вдруг утратив вкус к драке. — Какие же вы дурни. Да неужто не ведаете, что Хабаров всё для походу у Францбекова в долг брал? И самопалы с пушками, и косы ваши дурацкие с порохом. Всё в долг! На себя! И ему отдавать то надобно. Он же нам всем купил — вот ЭТО!
Он обвел руками всё вокруг: гнилой подлесок, тальник прибрежный, да смурные амурские воды… Вышло как-то малопривлекательно.
— Жизнь новую в земле новой и богатой! Как ты, Рыта, говоришь? Черной да жирной! Всё нам! Надо только всех местных к шерти подвести, ясак исправно собирать, да богдойцев усмирить. А потом — гуляй, рванина! Но только он… Слышите, остолопы? Только Хабаров знал и понимал, как это всё провернуть! Понимаете? — в сердцах Кузнец махнул рукой и пошел дальше. Никто из поляковцев ничего ему в спину не крикнул.
У приказной землянки стоял обжитой бивак, где валялся пяток мужиков. Все они, так или иначе, состояли при бывшем атамане. Высмотрев самого знакомого, Кузнец крикнул негромко:
— Сашко, сбитень есть?
Слегка придремавший Дурной резко вскочил на ноги.
— Да, Куз… Атаман?
— Зови, как звал, — отмахнулся приказной. — Согрей, да неси в избу. Горло дерет от всего этого…
В землянке было темно и душно. Онуфрий не стал притворять криво-косую дверцу. Огляделся. Внутри стоял полный разор: стрельцы перевернули всё, на что раньше налагал лапы свои Хабаров. Загребущие лапы, тут поляковцы не лукавили. Но где иначе? В Якутске всё под себя греб Францебеков, что просыпалось меж его жирных пальцев, дьяки подбирали. А на Амуре Хабаров греб в шесть рук.
Как везде…
Пожав плечами, Кузнец перевернул в богом данное положение опрокинутый стол, сколоченный из неотесанных полубревнышек. Только уселся на чурбак, а толмач Дурной уже согнулся и лез в проход с дымящимся котелком.
— Вот, ягод свежих подбросил, — смущенно пояснил он и добавил. — Полезно…
Кузнец давно хотел забрать болтуна к себе. Сашко Дурной весьма наловчился стрелять, что из самопала, что из
