Абиссинец (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич
После этого присоединилось еще два человека.
Поблагодарил всех, попросил господина подъесаула составить мне список тех, кто уезжает и тех, кто остается. Сказал, что господин подъесаул подготовит, а я подпишу наградные листы на всех, кто был со мной в деле, сам я ухожу в отставку и остаюсь здесь.
Потом пошел к артиллеристам, поговорил сначала с офицерами, объяснил им обстановку, сказал, что ухожу в отставку и прошу сделать выбор. Кое-кто начал говорить, что виноват барон, мол он у самозванца письменного приказа не потребовал. А какого письменного приказа от Негуса мог потребовать барон, здесь не Российская армия, все приказы — устные. Вот Негус и попросил Лаврентьева помочь абиссинцам. Мало ли что он имел в виду, может, хотел, чтобы есаул взял винтовку и встал в строй, а скорее всего — просил учить ашкеров, как надо воевать (это была бы его настоящая помощь), а не самому лезть на склад за тяжелым оружием и других тащить в пекло. И нечего кивать на барона¸ господа офицеры, барон пал смертью храбрых на боевом посту, а, как говорится, «мертвые сраму не имут». Ладно, не будем вспоминать, кто что сделал и кто чего не сделал, факты — они налицо. Есть желающие остаться? Так, один фельдшер Петр Степанович не хочет бросить своих подопечных, как бросили их некоторые из вас. Ну что же, вольному-воля, прощайте, господа, хотя я на вас надеялся… Как старящий по званию, командовать остается штабс-капитан Букин:
— Господин штабс-капитан, потрудитесь составить список остающихся и убывающих, а потом зайдите ко мне, хочу с вами сверить списки погибших и попавших в плен.
Посмотрел, что привезли: два пулемета в приличном состоянии, два не очень, чистить надо, полно песка внутри, руки бы оторвать за такой уход за оружием. В орудиях я не разбираюсь. Все упаковано во вьюки, а что там внутри, неизвестно. Вот боеприпасов к орудиям, дай бог, если одна треть осталась, а то и меньше.
Из нижних чинов удалось сформировать один расчет, а орудий-то — три… Еще остались два унтера, что были со мной в походе. Попросил фейерверкера Петра Новикова, он у меня теперь старший артиллерист, посмотреть орудийную материальную часть и боеприпасы, завтра доложить к обеду. Одного из унтеров-пулеметчиков, фейерверкера Ивана Матвеева произвел в командиры пулеметного взвода и приказал подготовить все имеющиеся пулеметы, а также брички, на которые установить два пулемета получше, проверить колеса и оси бричек — до обеда завтрашнего дня.
Пришел в шатер, спросил Артамонова, уедет ли он в Россию или останется. Мой верный Ефремыч ответил, что в России его никто не ждет, внуки уже выросли, останется он со мной, как-то привык уже, если я не против, конечно. Я расцеловал старого денщика, поблагодарив его.
Посмотрел записки Лаврентьева: рапорт, конечно, путаный, не поймешь, был ли приказ и какой, про приказ от Менелика взять пулеметы и пушки — ни слова, только слово «помочь», а помочь можно, как известно, по-разному. Вот список погибших: барон фон Штакельберг, доктор — коллежский асессор Петров, старший фейерверкер Подопригора, младший фейерверкер Спичкин и с ними то ли 10 то ли 13, нижних чинов, один человек ранее умер в Джибути от дизентерии. Попали в плен: подпоручик Михневский, топограф — унтер-офицер Швыдкой и с ними то ли 12 то ли 14 нижних чинов. Список, как и на убитых, так и на пленных составлен по максимуму, поэтому некоторые фамилии повторяются со знаком вопроса. Двое были оставлены в госпитале в Джибути и по выздоровлении отправлены домой. Ну, а чтобы картина была полной — из 40 добровольцев, не считая Львова, один умер от тифа в Александрии, двое по выздоровлении были отправлены оттуда же русским консулом в Россию, трое уехали из Джибути самостоятельно с русским пароходом на Дальний Восток, итого на моих землях в Абиссинии сейчас находится 33 русских человека, считая старосту Павлова.
Пришел Букин, какой-то мрачный и потерянный, куда делся тот жизнерадостный румяный юноша, который появился в Одессе четыре месяца назад? Он принес листки, но сверка их с записями Лаврентьева ничего не прояснила. Бежали от итальянцев, бросив убитых и раненых и так не раз, как рассказал Букин, берсальеры буквально висели у них на хвосте, пока абиссинцы не стали обороняться до последнего, найдя какой-то пригорок в пустыне, где почти все и полегли, осталось только пять сотен ашкеров, что непосредственно их охраняли. Оторвавшись от погони, как-то привели отряд в порядок и пошли на запад, два поврежденных пулемета и ящик гранат зарыли в песок, рядом похоронили умерших от ран. Над умершими прочитал молитву фельдшер, он еще и вроде отрядного батюшки был, так как, в отличие от многих медиков-атеистов, Семиряга был глубоко верующим человеком и все надеялся направить на путь истинный своего коллегу и друга, доктора Петрова. После того как избавились от лишнего веса, закопав ненужное оружие, пошли быстрее и через сутки вышли к войскам раса Мэнгеши. Я спросил, а мог бы он найти место, где закопали пулеметы и гранаты.
— Да, это место все знают, — ответил Букин, — и остающиеся артиллеристы тоже, вот на карте все отмечено. Это два дня хода от того места, где мы встретились с отрядом раса Мэнгеши.
Букин продемонстрировал довольно подробно составленную карту с указанием высот и привязки к ориентирам.
— Вот еще карты всего нашего похода, — штабс-капитан выложил на стол несколько больших подробных листов хорошо вычерченной карты. Это Швыдкого работа, он рисовал, ну и я, конечно, как штабист, что-то чертил. А вы думали, что я ваших охотников просто так, взял и бросил. Для нас со Швыдким это и была настоящая работа — сделать карты нашего похода от Джибути до Мэкеле и потом от Мэкеле до отрогов гор, где нас встретили. Понятно, когда драпали, не до топосъемки было, да и Швыдкой в плен попал, но я пунктиром обозначил примерное направление. Вот и фотоаппарат Матвея Швыдкого дотащил, только треногу пришлось бросить — зарыта в песке вместе с пулеметами. Матвей как в плен попал? Пока мы отдыхали, он полез на горку координаты наносить, а там передовой дозор итальянцев его и сцапал, он закричал: «Спасайтесь, братцы», ну мы опять убегать, я только обернулся, смотрю, Матвею рот затыкают и руки крутят.
— Спасибо, Андрей Иванович, напишите мне рапорт об этом, я на вас и на него наградные листы напишу, пока еще при делах. А может, останетесь, топограф и штабист мне здесь очень нужен будет! — смотрю, Букин как-то колеблется, он-то думал, я его позвал разносить за то, что крестьян и мастеровых бросил.
— Александр Павлович, если так, то, конечно, останусь, я ведь думал вы на меня «зуб держите» за Павлова, только, по правде вам скажу, надоели мне эти бестолковые крестьяне хуже горькой редьки. Хуже солдат-первогодков, те хоть унтеров как огня боятся и отец-командир, что ни скажет — то приказ. А эти только своего Петровича и слушают, тем более, деньги у него, а мастеровые и крестьяне привыкли, что — у кого деньги, тот и главный. Я ведь им велел меня дожидаться, пока не вернемся из похода, а они, значит, сами пошли счастья искать.
Это понятно, гражданские они и есть гражданские — подумал я. Так что надо критичнее относиться к «плачу Ярославны»: «Сами мы не местные, поможите, кто чем может»[6] и «ОфицерА нас помирать бросили, сирых и убогих». А сами эти крестьяне себе на уме, случай со сластями в Константинополе ничему не научил — им хоть кол на голове теши, а нужно, чтобы пять грамотных поколений прошло, прежде чем измениться сознание — «от бар ничего хорошего не жди», они ведь и меня барином считают, которого и надуть незазорно, а наоборот, получишь уважение от «обчества».
После Букина появился фельдшер Семиряга, уточнил у него, как погиб доктор Петров. Оказывается, они вдвоём пытались остановить кровотечение у раненого и пуля попала доктору в затылок, разворотив все лицо, он так и упал на раненого. А тот, фейерверкер Спичкин, был ранен в шею и кровотечение было сильным. Спичкин, почувствовав, что конец его близок и никто не поможет, решил снять грех с души и рассказал, что Львов подбил его, когда фейерверкер будет разводящим у денежных ящиков и пароход будет стоять в иностранном порту, связать часового и, прихватив самое ценное, сбежать в Константинополе или Порт-Саиде.
